Царь Петр I «Западный либерал». Иностранцы о царе-реформаторе - Коллектив авторов

Освободясь, наконец, от поздравлений, его величество отправился в эту столовую или аудиенц-залу к столу, где по правую его руку сел его высочество, а по левую князь Меншиков. Подле князя поместился адмирал Крюйс, а подле его высочества – граф Кинский. Прочие русские вельможи, иностранные министры и наши старшие кавалеры сели как кому пришлось. Немного спустя, когда уже все сели, вошел генерал князь Голицын, полковник Семеновского полка и кавалер ордена св. Андрея*. Император сам представил его герцогу, сказав, что это тот самый генерал Голицын, который командовал в Финляндии. Князь, поцеловав руку его высочеству, который поцеловал его в губы, и отдав поклон императрице и всем гостям, сел также за императорский стол. После того, по приказанию его величества, ввели бывшего пленного шведского вице-адмирала Эреншильда, который должен был сесть возле адмирала Крюйса. Это был тот самый Эреншильд, который командовал четырьмя отнятыми у шведов фрегатами и отличился тогда особенной храбростью. Император очень уважает его. В ближайшей к большой зале комнате кушали императрица за большим овальным столом, имея подле себя с правой стороны вдовствующую царицу, а с левой старшую принцессу. Возле старой царицы сидела ее дочь, а возле старшей принцессы – принцесса Елизавета, за которою следовала княгиня Меншикова. Прочие знатные дамы сидели по чинам. Императрице прислуживали два камер-юнкера, а третий стоял перед столом и разрезывал кушанья. Старой царице прислуживал брат ее, граф Салтыков, который не служит, но состоит в числе ее кавалеров и имеет польский орден. Позади императорских принцесс стояли только их гувернантки. Первый тост, провозглашенный при звуках труб и литавр, был в честь заключенного мира. Других тостов было немного, но зато после, вечером, пили-таки порядочно. Во время обеда его величество несколько раз принимался шептать что-то на ухо его высочеству и обращался к тайному советнику Бассевичу, вообще был очень милостив к нашему герцогу, который часто целовал ему руки, за что он сам нежно целовал его и прижимал к груди. Я сначала не запасся местом, потому что ходил и осматривал столы, но наконец увидел в одной из комнат два порожних места, которые и занял с капитаном Шульцем. В этой комнате был еще стол, где сидели дамы, которым недостало места за столом императрицы, также Нарышкин, Бонде и Лорх. За нашим столом сидели, между прочим, Ягужинский, Румянцев, обер-полицеймейстер и многие офицеры. В этой же комнате находились литаврщик и 6 трубачей, которые при тостах давали сигнал музыкантам, стоявшим на улицах.

Император, вставши один из-за стола, пробежал через нашу комнату (иначе нельзя назвать его походки, потому что сопровождающие его постоянно должны следовать за ним бегом) и отправился на свою яхту, стоявшую у моста перед Сенатом, чтобы, по обыкновению, отдохнуть после обеда. Уходя, он приказал, чтобы все оставались на своих местах впредь до его разрешения. Поэтому гости должны были сидеть очень долго, что для большей части из них было крайне невесело. Немногие кардиналы, остававшиеся еще налицо, почти все заснули за столом, потому что без принуждения запаслись уже хорошим глотком на сон грядущий. Князь-папа, по причине приключившейся ему болезни, не участвовал в настоящем празднестве. Граф Кинский и тайный советник Бассевич сожалели, что для препровождения времени не имеют с собою карт, потому что устали уже разговаривать и не знали, что делать; особенно первому такое продолжительное сидение было вовсе не в привычку. Его королевское высочество крепился довольно долго, но под конец и он заметно стал обнаруживать нетерпение; заметив, однако ж, что многие встали, он решился наконец также встать и пошел в комнату императрицы, где столы были уже прибраны, и где ее величество, вдовствующая царица с дочерью, принцессы и княгиня Меншикова сидели, а прочие дамы стояли около них, скучая не менее мужчин. Когда вошел его королевское высочество, принцессы встали, но императрица осталась на своем месте. Он подошел и разговаривал с нею несколько времени, после чего его просили сесть. Герцог сел возле старшей принцессы и смело вступил с нею в длительный разговор, на что прежде никогда не решался, потому что как его высочество, так и принцессы все еще были довольно застенчивы друг с другом. Между тем маленький Кампредон долго стоял перед небольшим окошком, сделанным в двери между большою залою и комнатою императрицы, и соколиными глазами следил за происходившим между его высочеством и принцессами. Он, как известно, и как я уже упоминал, вполне предан королю*, хотя и притворялся очень расположенным к его королевскому высочеству. Я в это время пошел на минуту в находящийся близ Сената кофейный дом, известный под именем «Четырех Фрегатов», чтобы подышать свежим воздухом, потому что наверху от множества гостей было ужасно тесно и нестерпимо жарко; но когда немного спустя вернулся назад, туда сперва не было возможности пройти от столов и скамеек, которые стаскивали вниз, а потом меня не хотели впустить часовые, говоря, что им приказано никого не пускать. То же самое они сказали и генералу Миниху, и нам не скоро удалось бы пробраться вперед, если бы Ягужинский не сжалился над нами и не помог войти. Вскоре после моего возвращения ее величество императрица с императорскою фамилией и со всеми дамами прошла из своей комнаты в большую залу, где кушал император; а когда она села там под балдахин (где становится обыкновенно его величество при торжественных аудиенциях) вместе с прочими членами императорского семейства, дамы и кавалеры образовали большой круг, и начались танцы. Ее величество императрица с его высочеством, князь Меншиков со старшею принцессою и Ягужинский с младшею открыли их польским. После того герцог танцевал со старшею принцессою менуэт; а когда она опять пошла в польском с князем Меншиковым, его высочество пригласил для того же танца принцессу Елизавету. Вместе с ними хотел танцевать молодой граф Сапега с княгинею Валашскою, но она не согласилась, говоря, что из уважения к императорской фамилии не смеет в одно время с нею принять участие в первых церемониальных танцах. Поэтому на сей раз было только две пары; но после танцевали все без разбору, что и продолжалось до 9 часов, когда должен был начаться большой фейерверк. Принцесса Прасковья вовсе не танцевала, да и вообще она танцует только в крайних случаях и не иначе, как по приказанию императора. При начале танцев она ушла наверх к своей матери, которая сидела в одной из комнат у окна и смотрела на приготовления к фейерверку. Император ходил взад и вперед и по временам являлся в залу, чтобы посмотреть на танцы; но большею частью оставался внизу, потому что распорядитель фейерверка, как говорили, выпил лишнее, и государь должен был сам обо всем заботиться. В самом деле, он трудился изо всех сил. Когда все было готово и уже смерклось, танцы прекратились, и их величества с его высочеством, с императорскою фамилией и со всеми присутствовавшими отправились к окнам, которые нарочно почти все были выставлены.

Фейерверк начался в 9 часов. Сперва представилось взорам большое здание, изображавшее храм Януса. Оно было открыто, и внутри его виднелся, в прекрасном голубом огне, старый Янус, державший в правой руке лавровый венок, а в левой масличную ветвь. Немного спустя показались с обеих сторон две статуи в виде двух вооруженных панцирями и коронованных рыцарей, также из голубого огня; на щите один из них, именно бывший с правой стороны, имел двуглавого орла, а другой три короны. Когда они приблизились к открытым дверям храма и прикоснулись к ним, двери начали постепенно затворяться, после чего рыцари сошлись и, казалось, подали друг другу руки. Пока горело это изображение храма и самого Януса, стоявшего на высоком пьедестале и окруженного разными арматурами, народу был отдан жареный бык, лежавший в небольшом расстоянии от храма на возвышении о шести ступенях с свободным со всех сторон проходом. Его величество сам отрезал от этого быка первый кусок и немного покушал, после чего солдаты вмиг разорвали его на сотни частей. Доставший золотые рога получил положенную награду. В то же время открыты были устроенные с обеих сторон фонтаны с красным и белым вином, которое, посредством вставленных посредине трубок, било довольно высоко, падая потом в один бассейн, а из него в другой, откуда всякий уже мог черпать сколько хотел. Хотя тут приставлена была стража, довольно хорошо наблюдавшая за порядком, однако ж не обошлось без окровавленных лиц, потому что каждому хотелось быть первым. Лишь только, в знак заключенного мира, двери храма совсем затворились (что сделалось уже после отдачи народу быка и фонтанов с вином), раздались сперва звуки множества труб, литавр и барабанов всей финляндской армии и других полков; потом пущена была ракета, и разом смешались сотни пушечных выстрелов, ружейный огонь и звон всех колоколов. Огонь с валов крепости и Адмиралтейства и с стоявших по Неве галер был так велик, что все казалось объятым пламенем, и можно было подумать, что земля и небо готовы разрушиться. После того направо от храма горел большой и высоко поставленный щит, на котором было изображено правосудие, попирающее ногами двух фурий; фурии представляли недоброжелателей и ненавистников России, и надо всею эмблемою стояла русская надпись: всегда победит. Затем зажгли, с левой стороны, другой щит, на котором изображался плывущий по морю и входящий в пристань корабль с надписью finis coronavit opus (конец венчает дело). Кроме того, с обеих сторон красовались две пирамиды из такого прекрасного белого огня, что казались сделанными из бриллиантов. На каждой из них сверху было по звезде из такого же огня. Потом зажгли еще две пирамиды с швермерами и звездками и в то же время пустили множество воздушных шаров, огромных и сильных ракет, бураков, открыли огненные фонтаны, колеса и пр., которых огонь не прерывался в продолжение почти двух часов. Наконец пущено было по воде несколько фигур из прекрасного голубого и белого огня вместе с множеством водяных шаров, дукеров, водяных швермеров и других на воде горящих огней. Когда все это кончилось, и было уже около 12 часов ночи, его величество император (находившийся почти все время при фейерверке, который, говорят, сам начал и устраивал) возвратился опять в залу Сената, где снова начались поздравления при тостах из больших бокалов превосходного венгерского и других вин, что и продолжалось до трех часов утра, когда все стали разъезжаться по домам. Многие, которые не сумели уберечься, были сильно навеселе. Императрица и прочие дамы уехали вскоре после фейерверка; но его королевское высочество и все остальные гости оставались до отъезда его величества императора, очень милостиво простившегося с герцогом, который был чрезвычайно доволен нынешним днем и в особенности приветливостью их величеств и принцесс.