Литературная Газета 6366 ( № 14 2012) - Литературка Литературная Газета

Жизнь наша есть мечтанье тени;

Нет сущих благ в земных странах.

Конечно, на известные мотивы Гнедича-романтика Рыбакова опирается всем телом, хотя и ни словом не обмолвливается, что Гнедич написал вообще самую первую романтическую поэму на русском языке - "Рождение Гомера" (1817 г.) Но это ей вряд ли интересно. Интерпретация жизни поэта в "романе в стихах", собственно, сводится всего к нескольким его строкам:

Моё страдание своё жилище знает;

Оно сойдёт опять во глубину души,

Где, нераздельное, безмолвно обитает.

Это не только не весь Гнедич. Правильнее было бы сказать: это ещё не есть Гнедич. В сочинении г-жи Рыбаковой вы не найдёте поэта, который написал на портрете декабриста Никиты Муравьёва:

Любовью пламенной отечество любя,

Всё в жертву он принёс российскому народу:

Богатство, счастье, мать, жену, детей, свободу

И самого себя!..

Не отыщете ни с каким фонарём Гнедича - русского патриота, который сделал запись в "Записной книжке": "Ни один из знаменитых людей, мне современных, не вселял в меня столько разнообразных чувств, как Суворов. Я видел в нём идеал, какой составил о героях; кроме этого, я находил в нём то, чего ни в одном герое - ни новых, ни древних веков - найти не можно. Занимаясь им, я наполняюсь глубоким удивлением к совершенному искусству полководца, почтением к славе героя, плачу при воспоминании доблестей великого человека и помираю со смеху от проказ этого чудака!"

Ни следа не заметите того факта, что беззаветный труд над переводом "Илиады" не помешал Гнедичу энциклопедически знать все виды поэзии, особенно русскую сказку:

И с дивной лёгкостью меж тем летает он

Вослед Бовы иль Еруслана.

Строки "солнца русской поэзии" среди многих посвящений Гнедичу неслучайны. Отклик старшего друга на его сказки Пушкин ценил безоговорочно: ведь даже Баратынский отозвался об этих экспериментах отрицательно.

Рыбакова оставляет место только непрерывному нытью и чёрной меланхолии своего героя, носящего по недоразумению имя Гнедича, и его комплексам, связанным с обезображенным лицом - в детстве поэт перенёс оспу:

[?]он, Гнедич, умрёт одиноким

и тоже, наверное, молодым.

(Так даже лучше - потому что иначе:

одинокая старость -

говорят, это хуже, чем одинокая молодость,

хотя если тебе было нечего есть,

и ты сидел каждый вечер один,

а когда у тебя появлялись деньги,

ты шёл в бордель, и женщины шарахались от тебя,

но потом привыкали,

ибо ты был добрым

и грустным - и жизнь проходила, где каждый день

был смерть.)

Не будем комментировать посещение борделей. Рыбаковой тут лучше знать. Скажем лишь, что внешняя обезображенность наверняка доставляла Николаю Ивановичу немало душевных мук. Известно, что из-за следов оспы ему отказала невеста. Известно также, что жил он аскетом, но отнюдь не анахоретом. Но сводить душевную жизнь столь крупной личности и столь значительного поэта к его рябоватости - то же самое, что судить о море по волнам. Это лишь одно из многих проявлений и моря, и личности.

И добр Гнедич был не к одним падшим женщинам. Недаром его называли "ходячей душой". Мужество поэта в борьбе с недугами вошло в легенду. Достаточно посмотреть на его изображение на картине Г. Чернецова "Парад на Марсовом поле по случаю взятия Варшавы в 1831 году", чтобы понять независимую силу этого характера. "Жизнь счастливая, не знающая приспособленчества, трусости, не стремящаяся к долголетию и благополучию, для непосвящённых - по видимости, беспечная и лёгкая[?] Таков - Гнедич". Это слова исследователя В. Афанасьева. А В. Белинский писал в статье об "Илиаде": "Этот человек у нас доселе не понят и не оценён, по недостатку в нашем обществе учёного образования. Перевод "Илиады" - эпоха в нашей литературе, и придёт время, когда "Илиада" Гнедича будет настольною книгою всякого образованного человека. В переводе "Илиады" наши слова, под пером вдохновенного переводчика, исполненного поэтического такта, истинное и бесценное сокровище[?] Русские владеют едва ли не лучшим в мире переводом "Илиады"[?]" Это обстоятельство в "романе" тоже отражено как-то "неотчётливо", по выражению почтмейстера из рассказа Чехова.

Учёности М. Рыбаковой вроде бы не занимать. Но великий критик вообразить не мог, что настанут времена, когда образование нимало не будет способствовать приближению к истине, но, напротив, всей своей мощью примется отдалять человека от неё. Пост[?]модернизм - это ведь отсутствие мотивации в творчестве. Пришло в голову написать о Гнедиче - валяем о Гнедиче. А могли бы и о Мао Цзэдуне[?]

"Ласточка, ласточка, как я люблю твои вешние песни!" (Н. Гнедич)

"Каким поэтом мы пренебрегли!" (А. Кушнер)

Мария Рыбакова. Гнедич. - М.: Время, 2011. - 112 с. - 1500 экз.

Обсудить на форуме

Шпион по приколу

Шпион по приколу

КИНОМЕХАНИКА

Постмодернистский прорыв в мифологизации советской эпохи

Книга Бориса Акунина "Шпионский роман", прочитанная после просмотра фильма "Шпион" (надо же было изучить первоисточник!), порадовала, во-первых, тем, что очень короткая, во-вторых, она как будто вернула в детство, в те далёкие годы, когда я с нетерпением ждал выхода "Пионерской правды", в которой публиковался роман с продолжением. Для школьников средних классов (5-8-х) про советского воина, который умел летать, как птица, и, пользуясь этим своим даром, наш бэтмен в тылу врага эффективно громил фрицев, но в конце концов погиб в неравном бою[?] Не помню ни названия книги, ни автора, творившего в жанре фэнтези, когда этого слова ещё не было. Роман Акунина - тоже школьный, тоже для средних классов, точнее, для среднего класса, совсем среднего - интеллект нынешних потребителей чтива куда ниже советско-пионерского. Бред - так коротко критик Виктор Матизен в передаче "Контекст" охарактеризовал событийный ряд романа в связи с операцией "Азиат" - принимается ими за чистую монету, как некая достойная внимания версия причины внезапности для СССР нападения фашистской Германии. Помянутая "пионерская" книга была патриотической, звала к подвигу, рождала гордость за наших героев, а акунинская вызвала кривую усмешку - обычная антисоветчина, да ещё очень плохо написанная. Всё же фандоринские истории по крайней мере начинаются, как точная стилизация под ХIХ век, а здесь[?] Время, которое многие застали, описано так никак, что даже несколько неловко за "совесть болота", любимца либеральной общественности. Как и в других детективах Акунина, характеры здесь только обозначены, нет жизни и развития, главное - многоходовый детективный ребус, как правило, касающийся крупных государственных деятелей России, которых дурят иностранные шпионы.

Замечательный сценарист Владимир Валуцкий ("Зимняя вишня", "Приключения Шерлока Холмса", "Благословите женщину"[?]) с текстом Акунина обошёлся крайне бережно, но всё же кое-какие несуразицы прибрал и что-то привнёс от себя, а вот режиссёр Алексей Андрианов (поаплодируем выбору продюсеров Сергея Шумакова и Леонида Верещагина) совершил подвиг, сделав из блёклого романа смотрибельное зрелище в жанре фэнтези-комикс-трэш-триллера, да ещё с мощным постмодернистским подколом. Вырвал действие из бытового пространства 41-го года, о котором автор либо правды не знает, либо не хочет её говорить, и поместил в некую небывальщину, где в антураже доведённого до апогея сталинского ампира немецкие супермены сражаются с нашими недотёпами.

Довоенная Москва у режиссёра - шикарная (художник-постановщик Виктор Петров): не только с высотками на площади Восстания и Котельнической набережной (которых в 41-м ещё не было), но и с осуществлённым грандиозным проектом Иоафана - Дворцом Советов, башней Татлина, двухэтажными автобусами, памятником Дзержинскому на Лубянке, повсюду натыканными энкавэдэшными телекамерами[?] И с, в общем, счастливыми пешеходами, которые внезапно оказываются то чекистами, то агентами абвера. Кстати, тут создатели явно переборщили: либеральная пропаганда нас учит, что Сталин был параноидально мнительным - всюду ему мерещились враги народа, по фильму же они не мерещатся, этих самых врагов действительно полно: и на улице, и в МГБ, и даже среди приближённых вождя.