Книга перемен - Дмитрий Вересов

И Петр Иванович замолчал, в ожидании ответной фразы. Но Олег не торопился отвечать, он не знал, что он должен ответить. Петр Иванович крайне не понравился ему с первой же минуты знакомства, квартира Петра Ивановича, вся ее атмосфера, вызывала неясные ассоциации, и Олег, вместо того чтобы поддержать разговор, мучительно вспоминал, когда и где он видел подобный интерьер.

— Не молчите же, Олег Михайлович, — не выдержал Петр Иванович, — подтвердите характеристику, данную вам. О чем вы так глубоко задумались?

— Но я… не знаю, что сказать, Петр Иванович, — очнулся Олег, — я не могу сам себе давать характеристику. У меня есть профессия, но устроиться на работу я не могу. Вот и вся характеристика.

— Помогу вам с работой. Помогу, — важно кивнул пипеткой Петр Иванович. — Не скажу, что мое предложение целиком и полностью соответствует вашим профессиональным навыкам, но они, эти навыки, весьма гожи. Весьма гожи. Нам с вами понадобятся и ваша спортивная подготовка, и ваше владение средствами связи.

Средствами связи? Вот как?! Олег моментально насторожился. Откуда этот. Петр Иванович знает о том, что Олег по профессии связист? Они с Линой не вели никаких таких разговоров, не выясняли друг у друга ни профессиональную принадлежность, ни возраст, ни происхождение, ни родственные связи. Они вообще почти не разговаривали, они пять или шесть дней занимались любовью, иногда перекусывали и никуда не выходили, потому что в Линином холодильнике запасы продуктов не иссякали. Так откуда он знает? Олег почувствовал, что вляпался, и тут же вспомнил, где он видел подобный интерьер. В школе видел, в кабинете завуча, когда его собирались исключать, и еще раз, когда ему там же выдавали «волчий билет» — справку вместо аттестата о неполном — восьмилетнем — среднем образовании.

— Так как же, Олег Михайлович, послужим отечеству? — очень проникновенно осведомился Петр Иванович. — Это наш с вами долг. Долг каждого советского человека.

— Так ведь отслужил, — пожал плечами Олег, — два года в южных частях. Долг выполнил.

— Это к счастью, — закивал Петр Иванович. — И я об этом осведомлен. Я же говорю: ваш опыт нам только на пользу. Я ведь не об армии толкую. Вы и сами понимаете, что не об армии. И не стоит делать вид, что не понимаете. Армия что? Раз, два. От обеда до забора. Или как там, хе-хе. Нет, это, безусловно, необходимо, и долг каждого советского. Ну, ладно. Я о другом. Вы, Олег Михайлович, привлекли нас своей незаурядностью, твердым характером, ясным умом, да и силушкой вы не обижены, и ловкостью. Перспективное сочетание. Таким качествам грех не найти применение. Вы понимаете где?

— Да, — ответил Олег безрадостно, — да, наверное, понимаю.

И, набравшись смелости, добавил сиплым, как у спасенной полгода назад в Михайловском саду летучей мыши, голосом:

— Но я, Петр Иванович, не стану доносы писать на своих друзей.

— Олег Михайлович, Олег Михайлович, — укоризненно и по-отечески покачал пипеткой Петр Иванович, — нехорошо. Ах, нехорошо. Доносы! Доносы пишут любители на своих соседей по коммунальной квартире или психопаты, которым мерещатся американские шпионы.

Доносы. Не доносы, а донесения. Это так называется. И вам я, между прочим, ничего такого не предлагаю. Прекрасно знаю, что не будете писать. Психологический тип у вас не тот, и слог не бог весть какой. Хотя. Знаете ли, бывают обстоятельства, когда люди и сами на себя готовы по всей форме донесение составить, во имя благоденствия своих близких, например.

— Близких? — покрылся холодной испариной Олег. — Да вы.

— О, пожалуйста, — торопливо перебил Петр Иванович, — пожалуйста, не произносите слов, о которых потом пожалеете. Я вам ничего такого не сказал. Что вы взвились? Учитесь быть сдержаннее. Вот видите, я вас уже наставляю. По-дружески. Я же сказал, что речь не идет о донесениях в том смысле — в том примитивном смысле, — в каком о такого рода деятельности рассуждают обыватели. Да и вообще, не это главное. Нам понадобятся ваши отчеты, честные и обстоятельные, а не донесения.

— Я не понимаю, — замотал головой Олег, — что вы от меня хотите?

— Олег Михайлович, — вдруг весело забулькал канцелярский клей, — Олег Михайлович, так это вы хотите, не забыли? Именно вы. Вас рекомендовали, вам пошли навстречу, вы пришли выслушать предложение о работе. Что вас, собственно, не устраивает?

— Я не понимаю, — упрямо повторил Олег — Что за работа такая?

— Интересная. Государственная. Связанная с кое-какими поездками. Немного подучитесь и… вперед, как говорится. Согласны?

— Я хочу подумать, — сказал Олег, все уже решивший для себя. Он не знал пока, как выскользнуть из сачка этого ловца человеков, и решил тянуть время. Но Петр Иванович, вероятно, все сам решил за Олега, поэтому сказал:

— Полезное занятие — думать. И ответ достойный дипломата. Вы мне все больше нравитесь, Олег Михайлович. Все больше. Думайте, привыкайте к мысли о своем новом статусе. Но знайте, что проверок в нашем деле не избежать. Неожиданных проверок. И я по-дружески предупреждаю вас, Олег Михайлович, что оставляю за собой право на проверки. Рекомендации рекомендациями, но мало ли что!

Петр Иванович поднялся, намекая на окончание аудиенции, и вдруг одарил Олега взглядом. Ах, что это был за взгляд! Впрочем, ничего неожиданного: канцелярский клей взболтали, и на розовой пипетке появились две мутные капли с мельчайшими пузырьками.

— Позвольте вас проводить, Олег Михайлович. Не смею более задерживать. С вами свяжутся, когда придет время.

Зачем я им понадобился, думал Олег, выйдя из темной парадной в Басков. Зачем я им, размышлял он, шагая по тускло освещенной улице Восстания к Невскому, к метро. Мимо, громыхая, звеня, искря дугою, прогромыхал трамвай, а потом еще один, встречный, свернувший с улицы Жуковского. Трамвайный грохот почему-то сразу утомил его, словно вымел все мысли из головы, и Олег решил, что думать бесполезно. Такая уж это организация — КГБ, с миру по нитке, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Да наплевать! Он откажется сотрудничать, вот и все. Ну, что они с ним сделают?

Но он гнал прочь мысли о Лине, он запретил себе думать о том, что она как-то связана с деятельностью комитетчиков, что вся их любовь была лишь инсценировкой. Олег не хотел в это верить, полагая, что он слишком ничтожная фигура, чтобы применять по отношению к нему методы, пригодные для вербовки какого-нибудь зарубежного генерала, или крупного дипломата, или секретного ученого. Вероятно, Петр Иванович и в самом деле просто ее знакомый, который не распространяется о своей настоящей деятельности и выдает себя за какого-нибудь там горисполкомовского служащего. Поэтому о результатах своей беседы с Петром Ивановичем Олег решил Лине не сообщать, жалея ее.

Мюсква утомила Аврору Францевну. То есть даже не Москва, Москвы она почти и не видела, сидя в вечном ожидании репетирующего Франика, не Москва, а именно это сидение, маята и скука. Иногородних мальчишек и девчонок, отобранных для участия в параде, пару раз возили на экскурсии, но для их родителей не были предусмотрены развлечения, и Авроре Францевне оставалось только подогревать чувство гордости за сына, сидя у заляпанного окна в кемпинге (так по-модному называлось не благоустроенное толком общежитие) и глядя на слякотную весну со стыдливыми проблесками чахлой голубизны в вышине. Ей было тоскливо без своего обожаемого кресла-качалки — без своей «машины времени», без несчастной покинутой китайской розы (не приходится ожидать, что мальчики ее польют), без «Саги о Форсайтах», без «Ярмарки тщеславия», без «Человека, который смеется», без «Королевы Марго». Она, в суете торопливых сборов, забыла взять с собой книги и теперь тосковала над старыми номерами «Огонька», «Работницы» и журнала «Здоровье», отыскавшимися у администраторши кемпинга.

Контакта с родительницами других детей у нее, обычно легкой в общении, не получалось. Наверное, потому, что они не были обладательницами кресел-качалок, не прихрамывали, как родовитая аристократка мадемуазель де Лавальер, и не скучали по китайским розам. Ктому же они все поголовно были стрижеными и энергично размахивали стандартными каре, а Аврора Францевна старательно холила свое белокурое богатство и в результате оставалась в одиночестве. Кто бы стал ждать, пока она причешется? И дамочки, едва пожелав ей доброго утра и проводив детей до автобуса, отвозившего их на репетиции, разбегались кто куда, допивая на ходу кофе.

Что, за исключением заботы о волосах, мешало Авроре Францевне поступать так же? То, что она чувствовала себя королевой-матерью. Франик-то был лучше всех, как говорили, будущий король гимнастики. И Аврора Францевна размечталась и возгордилась чуть не до спесивости, а гордыню, смущаясь, старательно скрывала. Но шила в мешке не утаишь, известное дело, и стриженым дамочкам, без сомнения, не нравилось, что на них смотрят свысока, они еще и по этой причине разбегались, едва пожелав доброго утра и не допив кофе. И Аврора Францевна, досыта наглотавшись монаршей скуки, не могла дождаться часа своего возвращения под сень китайской розы.