Человек из народа - Чинуа Ачебе

Под вечер, когда вернулся Макс, я уже что-то весело напевал себе под нос. Он было набросился на мальчика-слугу за то, что тот не накормил меня, но я вступился за него, сказав, хотя это была неправда, что он вызывался приготовить мне ленч, но я предпочел дождаться хозяина.

За столом я рассказал Максу об Элси и Нанге, опуская некоторые подробности и вообще стараясь говорить как можно более непринужденно, не столько потому, что не хотел показать, как меня унизили, сколько потому, что жаждал теперь лишь одного – мести.

– Все они такие, – с мрачным видом произнес Макс – Только и думают что о бабах, «кадиллаках» да земельных участках. Впрочем, чего можно ожидать, если образованные люди всецело отдали политику на откуп невежественным хамам вроде Нанги?

Если с утра дом Макса показался мне тихой обителью, то это впечатление было обманчивым. Возможно, правда, я сам, подобно Нанге, превратился в некое бродило и лишь сейчас обнаружил это. Так или иначе, я в тот же вечер не только узнал о том, что рождается новая политическая партия, но и стал одним из ее учредителей. Макс и его друзья, с глубокой горечью наблюдая, как продажные и бездарные политиканы своекорыстно используют нашу свободу, завоеванную столь дорогой ценой, решили объединиться и основать Союз простого парода.

В тот вечер у Макса собралось восемь человек. Все они, кроме одного европейца, были мои сограждане, люди с образованием: врач, адвокат, учитель, журналист, корреспондент, профсоюзный деятель. Была тут и одна женщина, очень красивая, юрист по профессии, как я потом узнал, невеста Макса, – они познакомились в Лондоне, когда учились в Высшей экономической школе.

Макс представил меня как «товарища, заслуживающего полного доверия», и, не сочтя нужным спросить у меня разрешения, добавил, что не далее как вчера один министр, имени которого он не назовет, отбил у меня подругу.

Мне, разумеется, не улыбалось фигурировать в такой роли, и я поспешил заметить, что, строго говоря, вышеназванная девица была мне не подругой, а просто случайной знакомой, которую мы оба с Нангой знали.

– Так, значит, это был мистер Нанга, да? – спросил европеец.

– Кто ж еще способен на это? – заметил кто-то под общий смех.

Белый, по-видимому, был из какой-то восточноевропейской страны. В разговоре со мной он не преминул подчеркнуть, что он здесь просто как друг Макса. Пока остальные обсуждали формальности, связанные с регистрацией новой партии, мы с ним вполголоса толковали о всякой всячине. Мне было интересно не только что, но и как он говорил. В его речи то и дело проскальзывали какие-то необычные обороты. Так, например, он сказал, что приятно видеть, как интеллектуалы вроде Макса и меня покидают «башню из слоновой кости» и включаются в активную политическую деятельность, и он зачастую подчеркивал фразу словом «да», произносимым с вопросительной интонацией.

Идея создания Союза простого народа сразу захватила меня. Помимо всего, эта партия могла послужить запасной тетивой к луку в моей схватке с Нангой. Однако в данный момент я старался делать вид, что меня не так-то легко увлечь. К тому же мне хотелось сгладить невольно созданное Максом впечатление обо мне как о жалком слизняке, с которым можно поступать как угодно. Поэтому я произнес короткую, энергичную и, как мне казалось, скептическую речь.

– Джентльмены и леди, – я вполне сознательно обращаюсь сначала к джентльменам, а уж потом к леди, потому что мы находимся в Африке, – так вот, джентльмены и леди, благодарю вас за то, что вы с такой готовностью приняли меня в свою среду. Постараюсь полностью оправдать ваше доверие. А сейчас, хоть мне и не хочется преждевременно вас расхолаживать, я должен сделать одно замечание. Мне кажется несколько странным, что партия, именующая себя Союзом простого народа, состоит исключительно из образованных людей…

Тут меня сразу перебили. Когда наконец все смолкли, слово взял Макс.

– Это не совсем так, Одили, – сказал он. – Мы, собравшиеся здесь, лишь авангард партии, а партия как таковая еще только формируется. Когда подготовительный период закончится, мы вовлечем в нее рабочих, фермеров, кузнецов, плотников…

– И, конечно, безработных, – вставила молодая юристка с обескураживающим апломбом красивой и умной женщины, которая знает себе цену. – Кроме того, я хотела бы обратить внимание нашего друга на тот факт, что зачинателями всех великих революций в истории были интеллектуалы, а вовсе не простой народ. Карл Маркс не был простым человеком и даже не был русским.

Профсоюзный деятель захлопал в ладоши и закричал:

– Правильно! Правильно!

Остальные тоже, каждый по-своему, выразили подруге Макса свое одобрение.

Вот как, подумал я и решил воздержаться от второго вопроса, который хотел задать: откуда мы возьмем деньги на эту затею?

– Тем не менее, – словно заправский председатель, сказал Макс, – я отнюдь не осуждаю Одили за это его замечание. Он всегда любил ставить точки над «и». Знаете, как его звали в школе? Дотошный!

Все засмеялись.

– А я со своей стороны могу вам сообщить, что Макса у нас звали Куль Макс, – вставил я. – Его ничто не могло вывести из себя.

– Таким он и остался, – сказала юристка, подмигивая Максу.

– Я бы попросил вас! – шутя пригрозил Макс – Итак, леди и джентльмены, или, следуя примеру нашего друга, джентльмены и леди…

– Ну, Макс, тебе я этого не прощу! – с притворным возмущением воскликнула девушка.

– Давайте устраним все эти затруднения. Будем называть друг друга просто «товарищ», да? – с нервным смешком предложил европеец, и я понял, что в отличие от остальных он все принимает всерьез.

– Правильно! – поддержал его профсоюзный деятель.

– Да, но я уже не раз говорил, что не хочу давать повода объявлять нас коммунистами, – сухо сказал Макс – Мы не можем себе это позволить, это нас сразу угробит. Наши противники будут показывать на нас пальцем и кричать: «Посмотрите на этих безумцев, они хотят, чтобы все было общее, даже жены». И тут нам конец, это же ясно.

– Не знаю, не знаю, – сказал профсоюзный деятель. – По-моему, наша беда в том, что уж больно мы пугливы. Мы считаем себя нейтралистами, но стоит нам услышать слово «коммунист», как мы начинаем трястись от страха и готовы наложить в штаны. Прошу прощения, – добавил он, обращаясь к пашей единственной даме. – В январе я был в России. Недавно меня спросили, зачем я туда поехал. Я ответил: нельзя все время смотреть в одну сторону – шея одеревенеет.

Мы расхохотались, и европеец смеялся громче всех.

– Я понимаю, Джо, но… – начал было Макс, но Джо не унимался.

– Нет уж, прости, Макс, – продолжал он, – я говорю серьезно. В конце концов, свободные мы граждане или нет?

– Нет, – сказал Макс, и все снова расхохотались, не исключая Джо, у которого, видимо, сразу исчез запал.

Я был поражен спокойной уверенностью Макса. Он отлично ориентировался в обстановке, и вера в свое дело сочеталась в нем с практическим чутьем и здравым смыслом.

Помню, как-то раз он сказал мне: «На очередных выборах нам не победить». Собственно говоря, это было очевидно, и его предсказание не свидетельствовало об особой прозорливости. Но сколько мы видели партий, которые вырастали, как грибы после дождя, громогласно возвещали, что на ближайших же выборах одержат победу по всей стране, а вслед за тем, как грибы па солнцепеке, усыхали и рассыпались.

– Наша задача, – говорил Maкс, – дать первый толчок движению, пусть даже слабый – рано или поздно это приведет к взрыву. Взрыв будет. Не знаю, когда и как он произойдет, но он неминуем. Такой застой и разложение не могут продолжаться до бесконечности.

– А где вы рассчитываете достать деньги?

– Кое-что у нас уже есть, – улыбнулся Макс, – во всяком случае, на предвыборную кампанию хватит. А подкупом избирателей предоставим заниматься ПНС и ППС. Мы только забросим несколько кошек на их голубятню и посмотрим, что из этого выйдет. В данный момент я собираю документальные свидетельства коррупции в верхах. Трудно представить, что там творится.

– Охотно верю.

Мы уже собирались ложиться, когда я шутя спросил Макса, сочиняет ли он по-прежнему стихи. Порывшись в бумагах, он отыскал листок со словами песни на популярный мотив – он написал ее семь лет назад, в дни упоительных надежд, вскоре после провозглашения независимости. Теперь он пел эту песню, как панихиду. И поверьте, слезы выступили у меня на глазах – я оплакивал надежду, которая умерла, едва родившись. Если хотите, назовите это сентиментальностью.

Сейчас, когда я пишу эти строки, стихи Макса «Танец в честь Матери Земли» лежат передо мной, и я мог бы привести их целиком. Но невозможно передать словами трагическое чувство, овладевшее мною в тот вечер, когда Макс пел свою песнь, отбивая ногою ритм, и в памяти моей воскресали всеобщий подъем и светлые ожидания, воодушевлявшие нас семь лет назад. Теперь эти семь лет казались мне семью столетиями.