О психоанализе - Карл Густав Юнг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если мы проследим фантазийную жизнь пациентки до раннего детства, то обнаружим много эпизодов, которые вполне могли бы послужить свежей пищей для той или иной фантазийной вариации. Впрочем, тщетно было бы искать в них так называемые травматические элементы, из которых могло бы возникнуть нечто патологическое, например анормальная деятельность фантазии. В ее памяти сохранилось много «травматических» сцен, но они не относились к периоду раннего детства; те же немногие события раннего детства, которые она запомнила, не были травматическими и, скорее всего, не оказали никакого влияния на ее фантазии. Самые ранние фантазии состояли из смутных и полузабытых впечатлений, оставленных родителями. Вокруг отца группировались всевозможные странные чувства – от страха, ужаса, антипатии и отвращения до любви и экстаза. Этот случай, стало быть, похож на многие другие случаи истерии, в которых нельзя обнаружить ни малейшего признака травматической этиологии; вместо этого они коренятся в своеобразной ранней активности фантазии, которая сохраняет свой инфантильный характер.
Вы возразите, что в данном случае именно эпизод с испугавшимися лошадьми представлял собой травму и послужил моделью для ночного инцидента восемнадцать лет спустя, когда пациентка бежала перед экипажем и хотела броситься в реку по примеру лошадей, упавших в овраг. С этого момента она также страдала от истерических сумеречных состояний. Но, как я пытался показать вам в своей предыдущей лекции, мы не находим никаких признаков подобной этиологической связи в развитии ее фантазийной системы. Складывается впечатление, что смертельная опасность, которой она подверглась в случае с испугавшимися лошадьми, прошла без последствий. В течение всех лет, последовавших за этим, мы не обнаруживаем и следа этого страха. Как будто этого происшествия никогда и не было. В скобках замечу, что, возможно, его действительно никогда не было. Вполне возможно, что весь инцидент – чистый вымысел, ибо здесь я могу полагаться только на слова пациентки[38].
Внезапно, через восемнадцать лет, этот опыт становится значимым, воспроизводится и разыгрывается во всех деталях. Старая теория гласит: заблокированный ранее аффект внезапно вырвался на поверхность. Это предположение крайне маловероятно, особенно если принять во внимание, что история о лошадях может быть и неправдой. Как бы то ни было, немыслимо, чтобы аффект оставался погребенным в течение многих лет, а затем нашел выход при каком-нибудь в высшей степени неподходящем случае.
Как известно, пациенты часто объясняют свои страдания давними переживаниями, ловко отвлекая внимание аналитика от настоящего и направляя его на ложный след в прошлом. По этому ошибочному пути и двигалась первая психоаналитическая теория. С другой стороны, именно этой ложной гипотезе мы обязаны пониманием детерминации невротических симптомов, которого никогда бы не достигли, если бы в своих изысканиях исследователи не руководствовались склонностью больного к обману. Полагаю, только те, кто рассматривает происходящее как цепь ошибок и случайностей и потому верит в направляющую руку рационалиста, могут счесть, что этот путь был ложным путем, от которого нас следовало всячески предостеречь. Помимо более глубокого проникновения в психологическую детерминацию, эта «ошибка» дала невероятно важный метод исследования. Мы должны быть благодарными, что Фрейду хватило мужества пойти по этому пути. Прогрессу науки препятствуют не заблуждения, а скорее слепая приверженность однажды обретенным прозрениям, типичный консерватизм авторитета, детское тщеславие ученого и его боязнь ошибиться. Подобная трусость гораздо более вредна для науки, чем честная неправота. Когда же прекратятся эти бесконечные споры о том, кто прав? Достаточно взглянуть на историю науки: как много было правых и как мало осталось правыми!
Но вернемся к нашему случаю. Возникает следующий вопрос: если старая травма не имеет этиологического значения, то причину очевидного невроза, очевидно, следует искать в задержке аффективного развития. Посему мы должны считать неправдоподобным утверждение пациентки о том, что ее сумеречные состояния спровоцированы испугом, вызванным лошадьми, хотя этот страх стал отправной точкой ее манифестной болезни. Данный опыт просто кажется важным, не будучи таковым в действительности. Подобная формулировка верна для большинства других травм: те или иные переживания только кажутся значимыми, ибо дают повод для манифестации анормального состояния, в скрытом виде существовавшего уже давно. Анормальное состояние, как мы уже объяснили, состоит в анахронической персистенции инфантильной стадии в развитии либидо. Пациенты продолжают цепляться за формы применения либидо, от которых им давно следовало отказаться. Эти формы невозможно перечислить, ибо они необычайно разнообразны. Самая распространенная и присутствующая почти всегда, – это чрезмерная активность фантазии, характеризующаяся бездумным завышением ценности субъективных желаний. Чрезмерная активность фантазии всегда является признаком неправильного приложения либидо к реальности. Вместо того чтобы служить цели адаптации к реальным обстоятельствам, либидо застревает в фантазиях. Состояние, когда либидо используется для поддержания фантазий и иллюзий вместо приспособления к реальным условиям жизни, мы называем частичной интроверсией.
Регулярным спутником этой задержки аффективного развития является родительский комплекс. Когда либидо не используется в целях адаптации к реальности, оно всегда более или менее интровертировано[39]. Материальное содержание психического мира состоит из воспоминаний, то есть из материала индивидуального прошлого (помимо фактических ощущений). Если либидо частично или полностью интровертировано, оно инвестируется в области памяти, в результате чего эти воспоминания приобретают жизненную силу, которая им уже не принадлежит. Такие пациенты в большей или меньшей степени живут в мире прошлого. Они борются с трудностями, когда-то игравшими определенную роль в их жизни. Они беспокоятся о вещах, которые давно должны были утратить свою актуальность. Они забавляются или мучают себя фантазиями, которые в детстве могли быть важными, но для взрослого не имеют никакого значения.
Среди вещей, имеющих первостепенное значение в инфантильный период, наиболее влиятельную роль играют личности родителей. Даже если родители давно умерли и потеряли (или должны были потерять) всякое значение, ибо положение пациента с тех пор изменилось, они все еще присутствуют в его памяти и так же важны, как живые. Любовь, восхищение, сопротивление, ненависть и бунтарство пациента по-прежнему сопряжены с их образами, искаженными привязанностью или завистью и часто имеющими мало сходства с прежней реальностью. Именно этот факт побудил меня говорить не об «отце» и «матери», а использовать вместо них термин «имаго»: эти фантазии касаются уже не реальных отца и матери, а субъективных и часто очень искаженных их образов, которые ведут смутное, но тем не менее активное существование в разуме больного.
Комплекс родительских имаго, то есть вся ткань представлений, относящихся к родителям, представляет собой важное поле для деятельности интровертного либидо. Мимоходом упомяну, что комплекс сам по себе
