Остров Колгуев - Ада Рыбачук

Охотники и женщины — в лучшей своей одежде, в цветных маличных рубахах, с ярко-малиновыми подвязками пимов, — торжественные и совершенно невозмутимые, ожидают мотористов лодок, иногда веслами или хореями разгоняя собак.

Наконец лодки у причалов. В них складывают шкуры, тюки чумов, всю утварь, кроме чайников — они остаются под рукой. Потом усаживаются женщины (они уже выудили из этой свалки вещей люльки и держат их на коленях), ребята нешкольного возраста, и только после этого самое сложное — мужчины растаскивают по лодкам упряжки.

Лодки отчаливают и идут вверх по реке, наполняя холодный воздух стуком моторов и лаем неугомонившихся псов.

Мы пока остаемся в поселке — воевать со щелями в нашем доме и вообще как-то благоустраивать свой быт.

Дом светлее, удобнее и просторнее чума, однако очень часто возле дома, в который только что вселилась семья охотника, стоит и чум… Почему?

Все старые дома в поморских деревнях, все охотничьи избушки на побережье сложены из круглых бревен с пазами, так что бревна плотно прилегают друг к другу и ветру трудно проникнуть внутрь дома.

Все новые дома складываются из квадратных в сечении брусьев, которые кладут один на другой, как кирпичи.

Дома собирают и осенью и зимой — полярное лето коротко, — только к следующему лету просыхает мох-конопатка в швах, просыхают и бревна. В щели между брусьями свободно проходит лезвие ножа — в поселке удивляются тому дому, в котором зимой нет снега.

Делать брусья без пазов, конечно же, проще и быстрее. Но сколько нужно дополнительных усилий, чтобы здесь, далеко за Полярным кругом, в таком доме можно было жить. Зимой в таких домах невероятно холодно, и мы тоже предпочли бы жить в чуме: костер требует меньше дров, чем печка.

Не все уезжают зимой в тундру — в поселке зимуют рыбацкие бригады, есть школа-интернат и больница, есть ясли.

Чтобы натопить дома не то что до нормальной, хотя бы до плюсовой температуры, в поселок завозят уголь — иногда самолетом.

Мы со всей энергией и напором обе зимы «воевали» со щелями, заталкивая туда бесконечное — и куда оно помещается? — количество конопатки, мы обивали досками углы дома снаружи и таскали на чердак бесчисленные ведра песка. И после каждой пурги выгребали из дома снег. Мы сожгли за одну зиму шесть тонн угля — температура никогда не поднималась выше семи градусов. А чтобы уголь горел, нужны еще и дрова.

От экономии времени и материала на лесозаводе вряд ли получается нужная экономия в хозяйстве.

Итак, мы воюем со щелями в нашем доме, где, кроме нас, живут теперь только двое юношей со стариком отцом. Их участок за губой, нужно ждать, пока она покроется крепким льдом; они отправляются на участок на собачьих упряжках.

Пока же они работают в поселке и охотятся «на нерпей» в губе, уже покрывающейся «салом».

Старика зовут Лаптандэр Топчик.

Маленький крепкий старик с очень темной, поблескивающей, как мореное дерево, и чуть зеленоватой кожей лица; по-русски говорит плохо, но как-то очень веско. Через некоторое время мы уже не обращаем внимания на его выговор. Мудрый старик, которому досталась вовсе не легкая жизнь.

Постепенно и незаметно этот старик стал самым близким нам человеком в Каре.

Старик как бы сконцентрировал в себе в какой-то чистой и наглядной форме и жизненную мудрость маленького народа, и стойкость его духа, и его физическую выносливость.

Вместе с председателем Иваном Петровичем — они почти ровесники — он активно участвовал в организации колхоза «Красный Октябрь», ездил от чума к чуму, а это не то же самое, что ходить от двора к двору, агитируя за вступление в колхоз.

Сейчас старик летом пилит дрова для колхоза, а зимой ставит капканы и ничем другим заниматься не хочет.

Похоронив жену, старик остался с четырьмя сыновьями. Один из сыновей умер вслед за женой, другой утонул прошлым летом, сопровождая геологическую партию. Теперь они живут втроем, все «безженатые», все сами шьют себе обувь, и она не лишена определенного «стиля» и красоты.

В одну из зим в Каре совершенно не ловилась рыба. За рыбой ушла нерпа, ушел морзверь, нечем было кормить собак, не было привады для песцов. Рыба оставалась только в тундровых озерах. Старику и в голову не пришло взять в колхозе аванс: охотник должен сам прокормить себя и семью…

— Не в эту зиму, так в другую — все равно песца поймаем, — говорил он.

В поселок с вымершего своего участка — тридцать пять километров — он ходил по очереди с сыновьями на лыжах (отощавшие собаки не могли уже тянуть даже санки) и приносил в избушку еду — хлеб или муку, чай, немного сахара и еще полмешка отрубей на корм собакам.

Старик не хотел сдавать мало ценящиеся шкурки зайцев-ушканов, которых в ту холодную зиму тоже было мало. Поймав зайца, он, естественно, приносил его домой уже мерзлого. Чтобы снять с такого зверя шкуру, нужно сперва оттаять тушку. Запуская темные пальцы в белую нежную шерстку, старик ощипывал его, мерзлого, как птицу.

— А почему не хотите сдать шкурку?

Продолжая яростно отрывать куски шерсти вместе с кожей и брезгливо бросая их в таз с грязной водой, Топчик отвечал:

— Такой барахла дорожить — не песец!

С приходом зимы, со снегом вдруг изменился вид поселка.

В поселке растут новые улицы новеньких домов. Жители тундр прибивают на коньки крыш кусок оленьего черепа с ветвистыми рогами, «чтоб дома тоже были, как олени, рогатыми». Рыбаки сушат сети. Длинные драконьи тела рюж переброшены с одного дома по крышам на другой. Дома соединены, будто пойманы в сети. А вот здесь, на протянутой между домами веревке, победно развеваются над тундрой выстиранные фланелевые пеленки и чулочки — целая партия разноцветных детских чулок. Так и появляются в только что выросшем, еще растущем и не сплошь заселенном поселке Оленья улица, Улица, Где Детский Сад, Рыбачья улица, Почтовая улица. На этой улице на снежных наметах выше крыш всегда стоит несколько упряжек: охотники заехали на почту получить газеты и журналы — иногда за три месяца, — отправить телеграмму или получить письмо…

Силуэтами смотрятся на снегу и длинноногие, как на ходулях, чтобы снег не замел, телеграфные столбы, силуэтами — черные лодки на берегу. Лодки чем-то похожи на самолеты. Здесь воля человека воплощена отчетливо: доски хотят выпрямиться, а человек, поразмыслив, как лучше, согнул их — получилась тугая, стремительная, звонкая линия. Как будто движение было поймано человеком, понято человеком и теперь живет при нем: лодка, санки. Самолет.

Здесь, на белом снегу и белом небе, очевидно по контрасту с ненаселенными просторами моря и тундры, особенно отчетливо видно, как все сделанное руками человека несет на себе следы его характера, его природы и разума.

С Топчиком хорошо, потому что просто. Топчик рассуждает мудро: если человек идет в магазин — значит, ему надо; если человек идет в пургу за сорок километров, чтобы увидеть еще один обрывистый берег, — значит, это тоже надо.

Если Топчик не занят, он охотно откликается на наши предложения проделать еще сотню-другую километров к еще одной избушке или к еще одному, по слухам, подошедшему стаду. У него тоже есть вполне достаточный повод — он провожает нас.

Преодолевая течение, едем вверх по Каре, перетаскивая нашу легкую лодку через небольшие пороги; пьем чай во встречных чумах — мы и не знали, что вода в Каре, в тех местах, куда не достигает прилив, такая вкусная; собираем дикий лук и чеснок (они пахнут как настоящие) — пол-лодки завалено травами. Едем на юг.

Красноватые скалистые берега отражаются в воде. За поворотом реки встречаем лебедей — они не пугаются нас, плещутся так, будто хотят расплескать всю реку — расплескивают радугу.

Конусом рябь по воде.

— Мышка плывет на другой берег… — тихо говорит старик.

Ненадолго выбираемся на высокий берег — там уже вывелись стаи комаров. Внизу, на ряби воды, наша лодка, смоленая, с красной бортовой доской. Лодку зовут «Николай Рерих».

Проходили дни, наполненные работой — пилкой ли дров, строительством лодки, — или это была другая работа — поиски, огорчения. Среди них яркие, как праздники, события: поездки в тундру, время, проведенное в охотничьей избушке старика Топчика, приход весны, приход пароходов, дни, когда были миражи, лет лебедей…

Прожитые дни оставили в памяти — как ветер с океана на губах — свой вкус, который нельзя забыть.

Володина упряжка все время отстает.

Черная Машка ленится, крутит головой, сдвигая ошейник, смотрит по сторонам и этим мешает передовому, сбивая ритм его бега.

Топчик, оборачивая к Володе лицо, что-то кричит ему; Володя с силой толкает Машку хореем, но она совсем раскапризничалась, не хочет бежать.

Есть верный способ призвать собаку к повиновению.