Литературная Газета 6322 ( № 18 2011) - Литературка Литературная Газета

«Это настоящая высокая поэзия во всех смыслах, включая так называемый «профессиональный» – и, следовательно, мы присутствуем при появлении в России большого поэта. Именно при «появлении», поскольку Любовь Молоденкова писала стихи ещё в ту далёкую пору, когда такая поэзия могла публиковаться лишь в «самиздате» – этими словами известного прозаика Юрия Мамлеева можно было бы и закончить предисловие. Остальное доскажут сами стихи.

Но не даёт мне покоя ещё одна мысль. Любовь Молоденкова (Аида Хмелёва) живёт в Париже с 1980 года. Галина Погожева – с 1990-го. В России остались их литературные товарищи и сверстники, которые не могли не знать цену их стихам. Эти литераторы, в большинстве своём не издаваемые при советской власти, сами давно пробились, сбились в группы и тусовки. С момента отмены всяческой – и политической, и эстетической – цензуры прошло двадцать лет. Опубликовали всех – лианозовцев, смогистов, группу «Московское время», уехавших, вернувшихся. Наиздавали антологий. Понаписали друг о друге. Но почему-то никто за эти двадцать лет ни разу не вспомнил о двух талантливых русских парижанках, настолько талантливых, насколько же и непробивных, а ещё и гордых, чтобы обивать пороги редакций, в которых сидят теперь либо их равнодушные друзья юности, либо уж совсем молодая поросль.

А между тем – и я в этом абсолютно уверена! – без стихов этих двух поэтов или, если угодно – поэтесс Божьей милостью, карта поэзии второй половины ХХ века недостоверна, по крайней мере – не полна.

Надежда КОНДАКОВА

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

«Мы возвращаемся скоро домой»

Литература

«Мы возвращаемся скоро домой»

Галина ПОГОЖЕВА

* * *                                                                                                                                               

За ледяной последней встречи

Стеной, на том конце земли,

Где лес перечит русской речи,

Мои дружины залегли.

Там ветер мчится утром пьяным

Путями мглы, путями тьмы

За Святополком окаянным

До края света, а не мы.

Там хищный ветер рыщет волком

Опушкой леса, ломким льдом

За окаянным Святополком.

Давай затопим: стынет дом.

За краем света эта дача.

А ваша пёстрая страна,

За водяной стеною плача,

Едва виднеется она.

* * *                                                                                                                                         

Мы возвращаемся скоро домой.

Раньше мы только летали

в погоне –

Всё за несбывшимся. Этой зимой

Мы возвращаемся в спальном

вагоне.

Вот мы решаемся, слёзы лия,

Свой комфортабельный миг

продлевая.

Вот мы прощаемся – еду ли я? –

Только из высших материй кроя,

Не ошибаются, где долевая.

Кёльнский собор проплывает

во мгле,

Ложечка песню выводит в стакане.

Мы угораем в вагонном тепле.

Мы приближаемся к нашей земле.

Польша, как в пеплуме, вся

в этой ткани.

Эта ж, как пеплом, обшита

снежком.

После Италий сощуришься – та ли?

Та и не та, что уходит пешком,

В ветхой одежде, с простым

посошком,

В меркнущей памяти дальние дали.

* * *

Август, твоё ночное

Имя черней воды.

Было ли что иное,

Кроме одной беды.

Памяти птиц пропавших

Траурный свет террас.

В нас, до утра не спавших,

Августа серый глаз.

И очертанье круга

Видишь в конце прямой.

И никакого друга,

Кроме себя самой.

Август, в твою дубраву,

В праведный холод фраз.

Ни по какому праву.

Просто в последний раз.

* * *

Кончается поэзия, как детство.

Осталась жизнь. Тем более слабó,

Что, кажется, она не цель,

а средство.

Оружие, процент с продаж… Рембо!

Всё чудится, она опять вернётся,

Помирится, повадится ещё.

Но кто-то белый возле двери мнётся,

Сверкающий, заходит за плечо.

Не верится – больничная сорочка…

Да это снег, закрой скорей глаза!

Завертится какая-нибудь строчка,

Как девочка в зелёном, как лоза.

Как хочет жить и как прощенья

просит…

А если не упросит, что тогда? –

Тогда несёт – нет, гонит – нет,

возносит! –

Прозрачная и вечная вода.

1999

* * *

Память отшельников,

Вечно сгорающий кров

Стареньких пчельников

И соколиных дворов.

Рукоплескания

И барабанная дробь:

– Кровопускание

Кончилось! – Кончилась кровь.

Так обескровленно

Падают нынче снега

Ровно на кровли,

На кладбища, рощи, луга.

Снегом, слетающим

С неба, как пух с тополей,

Снегом нетающим,

Лесом со следом аллей,

Прямо по просеке

С призраком дома вдали,

Дальше вы спросите.

– Дожили! – Еле дошли.

Словно солдатами

В страшный огонь погибать

Были когда-то мы

Брошены там постигать

Всё, что не пройдено,

Прямо со школьной скамьи.

Бедная Родина!

Бедное лоно семьи!

1999

* * *

Ты страшная, ты властная,

ты злая.

Ты холод – пальцы от тебя

не гнутся.

На милый север – гибели желая,

На грозный север я хочу вернуться.

Там стынет сердце, честно

извиваясь

В руке судьбы, в покатой пасти

зверя.

На снежный север, смерти добиваясь,

Ещё сильней, ещё опасней веря.

В Сибирь, к оленям, в замиреньи

нежном,

А ей ненужным, фантиком

бумажным,

Теперь, как прежде, ленником

прилежным,

Презрев спасенье, пленником

отважным.

Невзгоды те – они и те желанны.

Пускай презренным,

что ни говори там,

Орлом времён Екатерины, Анны,

Елизаветы – подлым фаворитом.

А память – да, она болит годами,

Всегда, всегда, когда глубокой ночью,

Как старый плащ, утыканный

звездами,

Летит душа, изодранная в клочья.

1990

* * *

Грустная весть: красота

бесполезна.

Дерзкая мысль: без неё никуда.

Холодноватая звёздная бездна,

Где не одна погибает звезда.

Поиски рифмы под происки смерти.

Здесь спотыкается каждый второй.

Здесь сам Рембо отрекается.

Верьте,

Я не поверю, что он не герой.

Снежные сумерки падают в воду,

Птицы и вьюги поют в унисон.

Если Рембо выбирает свободу,

Он, несомненно, имеет резон.

Школьники счастья, невольники

чести.

Прожили век – и остались детьми.

А в результате-то – грустные

вести,

Просто какую судьбу ни возьми.

От глуповатого Божьего дара,

От виноватого: «Был человек» –

С голубоватого нежного шара

Витиеватое облачко пара

В мёрзлую бездну восходит навек.

1999

* * *

Остановите лошадей! – Заря

Вечерняя печалилась, качались

Над головой цветы, и лекаря

К остывшему Потёмкину домчались.

…Из глубины раздался голос, бас,

И с высоты ответил голос Бога.

Летевшая помедлила немного

И села на резной иконостас.

И вздрагивали, как двойные створки,

Два пудреные крылышка сквозь сон.

Безвременье. Империи задворки.

Безрадостная молодость. Херсон.

И в прошлое проваливались ноги.

Туда, туда, подальше от судьбы

Ведите нас, тенистые дороги,

Под вязы, под дуплистые дубы…

Прошли века. Но точно так же,

князь,

Я в поле умереть хочу, на дальней

Отеческой земле многострадальной,

Предчувствуя, тоскуя и винясь.

2002

* * *

Владетельного герцога посланье.

Зажжётся к ночи новая звезда.

Но медлит день, несущий

на закланье

Свой бледный свет.

И грусть как никогда.

Ещё не вечер, но немножко поздно.

Кончается поэзия. К концу

Подходит август – холодно

и звёздно –

Как блудный сын к хрипящему отцу.

Уходит день. Он где-то в Ливерпуле.

В России ночь, давно уж там темно.

Там снова занят отливаньем пули

Наш человек. Но это всё равно.

Зажжём свечу – темно мне.

У огня же

Я вижу лучше, чем при свете дня,

Что жизнь прошла. Настала осень,

княже,

И золотом осыпала меня.

Мне скучно, бес. Всех нет,

но хоть бы слёзы…