Англия и остальной мир. Взгляд с Бейкер-стрит (сборник) - Артур Дойл

В своем следующем пассаже он пытается всячески очернить капитана Смита – вновь прибегая к любимому методу ложной предпосылки. В данном случае ложная предпосылка состоит в том, что общественность, сочувствующая капитану Смиту, якобы тем самым оправдывает его навигационные ошибки. Сегодня никто (не говоря уже о самом Бернарде Шоу) не станет защищать решение капитана пойти на неоправданный риск. Сочувствие вызывает лишь поведение старого моряка, который, допустив единственный ужасный промах, сознательно пожертвовал жизнью, отдал спасательный пояс, до последнего пытался спасти жизни тех, кого невольно подверг опасности, и доплыл с ребенком до шлюпки, взобраться в которую сам отказался. Таковы факты. Что же касается утверждения мистера Шоу, будто катастрофу сегодня воспевают как триумф британской навигации, то оно доказывает лишь, что громкая фраза для него важнее истины. «О нем пишут, как никогда не писали о Нельсоне», – замечает он. Если мистер Шоу укажет мне хотя бы на одну статью ответственного журналиста, где о капитане Смите писалось бы в тех же тонах, что и когда-то о Нельсоне, я внесу сто фунтов на счет Фабианского общества.

Следующая инсинуация господина Шоу (тем более злостная, что выражена лаконично) касается офицеров, которые, якобы, не исполнили до конца свой долг. Суть обвинения, судя по всему, состоит в приведенных тут же словах Лоу, обращенных к мистеру Исмэю, который попытался воспрепятствовать спуску шлюпки. Я же считаю, что эпизод, в котором подчиненный столь резко обращается к управляющему директору Линии, чьи действия (как ему кажется) мешают спасению человеческих жизней, являет собой прекрасный пример выполнения офицером своих обязанностей. Шестой офицер погиб вместе с капитаном: полагаю, даже мистер Шоу не мог бы потребовать от него большего. Что касается остальных, то я нигде не читал и не слышал о том, чтобы кто-то из них дал повод для критики. Мистер Шоу, чтобы хоть к чему-то придраться, рассказывает о том, как один из офицеров разрядил револьвер в воздух, отпугивая иммигрантов, намеревавшихся взять шлюпку штурмом. То, что это были иностранцы, подтверждают несколько свидетелей. Неужели мистер Шоу полагает, что такую попытку не следовало пресечь? В таком случае в чем суть его нападок?

Наконец, мистер Шоу пытается очернить прекрасный эпизод с поведением оркестра, утверждая, что тот подчинился приказу, направленному на избежание паники. Даже если и так, разве это в чем-то преуменьшает мудрость приказа или мужество музыкантов? Предотвратить панику как раз и было необходимо; прекрасно, что нашлись люди, которые сумели сделать это именно таким образом.

Что же касается общего обвинения в том, что случай с «Титаником» используется для прославления британского характера, то мы, как нация, утратили бы силу, если бы перестали отдавать дань восхищения проявленным в высших формах мужеству и дисциплине. О каком-либо самолюбовании, однако, тут не может быть и речи: поведение американцев-мужчин (в особенности ненавистных всем миллионеров) также получило наивысшую оценку в прессе и вполне вписалось в общую картину человеческого героизма.

Вызывает сожаление, что человек, несомненно талантливый, использует свой талант для того, чтобы оклеветать и опорочить собственный народ. Не говоря уже о том, что написанное им причинит лишние страдания людям, на чью долю выпало уже и так достаточно горя.

2012 г.

Ответ мистеру Уэллсу

С большим интересом и некоторым сочувствием я ознакомился с выступлением мистера Уэллса по поводу рабочих волнений. Внимая его призыву ко всем гражданам подумать над этой проблемой самостоятельно, я хотел бы изложить собственные мысли на этот счет.

Каждый раз, завершая чтение очередного социологического трактата мистера Уэллса, я прихожу в некоторое умственное возбуждение. Его ясность видения и энергичная выразительность оказывают стимулирующее воздействие на интеллект. Тем не менее я постоянно ловлю себя на несогласии с автором; не стал исключением и данный случай. Мистер Уэллс производит впечатление человека, который во время прогулки по саду может, например, заявить: «Мне не нравится это фруктовое дерево. Плодоносит не лучшим образом, не блещет совершенством форм. Давайте-ка его срубим и попробуем вырастить на этом месте другое дерево, получше».

Того ли ждет британский народ от своего гения? Куда естественнее было бы услышать от него: «Мне не нравится это дерево. Давайте попробуем улучшить его жизнеспособность, не нанеся повреждений стволу. Может быть, удастся заставить его расти и плодоносить так, как нам того бы хотелось.

Но не будем уничтожать его, ведь тогда все прошлые труды пропадут даром, и неизвестно еще, что мы получим в будущем». Так рассудил бы человек практичный и мудрый.

Сейчас мы стоим перед выбором: позволить ли срубить древо государственного устройства или взяться за его совершенствование в надежде поразить успехами мир? Но действительно ли мы находимся перед лицом столь серьезного кризиса? Разве это явление в течение всей нашей истории не повторялось периодически? Готов признать, что сегодняшние волнения характерны большей, чем прежде, массовостью, но уж во всяком случае по интенсивности они уступают многому из того, что бывало прежде. Если бы мистер Уэллс жил в годы восстаний луддитов, первых тред-юнионистских бесчинств и особенно чартистских бунтов, он увидел бы нечто куда более серьезное, чем то, что мы сейчас наблюдаем. И, тем не менее, каждый раз старое дерево, претерпев мелкие подрезания, разрасталось вновь, становясь крепче прежнего. Есть ли сегодня основания опасаться каких-то роковых последствий? В прежние времена ситуация предрасполагала к взрыву, поскольку государство всем своим весом пыталось налечь на предохранительные клапаны общества. Сейчас, когда избирательное право обрели самые широкие слои населения, общественное недовольство может быть выражено в процессе голосования, не обязательно в насильственных действиях. Конечно, следствием выборов также могут стать действия, но – постепенные и законные, не выходящие за конституционные рамки.

Я согласен с мистером Уэллсом в том, что у рабочих многих профессий есть основания для недовольства: цены растут быстрее заработной платы. Однако те же бедствия испытывают люди, формально не являющиеся пролетариатом, – государственные служащие, отставные военные, все, кому приходится жить на небольшой и негибкий доход. Положение этих людей усугубляется еще и необходимостью сохранять видимость благоденствия ради того, чтобы остаться в своем сословии. Печально, что дела обстоят таким образом. Возможно, причиной всему перепроизводство золота и падение цены на него; возможно, и нет. Под силу ли нам сократить выпуск золота? Задача представляется немыслимой. Где же тогда искать выход?

Мистер Уэллс предлагает в качестве спасительной меры переход к коммерческому партнерству рабочего и работодателя. Такое решение было бы по меньшей мере несправедливо, поскольку оставило бы в стороне те общественные слои, которые в не меньшей степени страдают от существующего положения дел, но данной мерой оказались бы незатронутыми. Между тем при ближайшем рассмотрении предлагаемая схема обнаруживает в себе множество недостатков. Она применима в стабильной, монопольной системе производства – например, газодобывающей промышленности или на железнодорожном транспорте. Но как быть тем многочисленным концернам, которые не имеют прибылей и терпят одни только убытки? Должен ли рабочий получать полную зарплату плюс процент от прибыли процветающего предприятия и, сохранив зарплату, отказаться от финансовой ответственности за убыток, возложив ее на капиталиста, в случае, если производство окажется убыточным? Будет ли это справедливо? Думаю, радости и тяготы рабочий должен нести вместе со своим предприятием, а раз так, в среднем крайности уравновесятся, скорее всего, оставив его ни с чем. У меня нет на этот счет определенных статистических данных, но создается впечатление, что если собрать все компании, функционировавшие в течение последнего десятилетия, и из суммы прибылей процветающих предприятий вычесть сумму убытков, которые понесли остальные, то разница в лучшем случае окажется мизерной и для рабочего несущественной. Мистер Уэллс, судя по всему, слишком полагается на собственные впечатления и опыт. Я, со своей стороны, могу сказать, что дважды пытался открыть дело, потерял в общей сложности около двадцати тысяч фунтов, не получил ни пенни и, несомненно, разорил бы своего работника, если бы тот предложил мне разделить процент прибыли. Полагать, будто мой личный опыт являет собой исключение из правил, у меня нет оснований. Итак, что происходит с прожектом, обещающим трудящемуся долю от произведенного им продукта? На практике он рассыпается в прах.

Способен ли Парламент предложить панацею? Не вижу, как можно было бы парламентскими средствами влиять на факторы столь общего свойства, как спрос и предложение (а именно они регулируют стоимость рабочей силы). Парламент может принять закон о минимальной заработной плате, но если завысит ее значение, то вызовет спад производства и инфляцию, в результате чего искусственно раздутая обещанная сумма лопнет, как пузырь. И все же во власти Парламента спасти британского рабочего, по-прежнему остающегося беззащитным в соперничестве с дешевым рабским трудом, который практикуется во многих странах мира. Тут, как мне кажется, и кроются корни проблемы, которая остановила рост заработной платы. Эта мера уже предлагалась пролетариату первыми государственными деятелями нашего века, но тогда рабочие отвергли ее, позволив политиканам одурачить себя. Теперь ответственность за положение дел лежит и на их плечах.