Два мира детства: дети в США и СССР - Ури Бронфенбреннер

Более широкую панораму дает исследование, проведенное американскими социологами в 1959 г. в школах города Сиэттла. Было опрошено несколько сот учащихся, с четвертого по десятый класс. Исследователей интересовало, в каком возрасте и к кому (родителям или сверстникам) обращаются дети за советом или с просьбой помочь в различных видах деятельности. Перелом наступал чаще всего в седьмом классе. До этого большинство детей ориентировалось на родителей, в которых они видели и партнеров, и пример для подражания; но затем сверстники начинали пользоваться аналогичным или даже большим влиянием.

Представляет интерес и другое американское исследование. Социологи решили узнать, кто в глазах детей выглядит более авторитетным источником информации и суждений, родители или сверстники? Полученные результаты демонстрируют значительно больший процент «зависимости» от сверстников в каждой возрастной категории. Поэтому есть основание полагать, что «сдвиг» в пользу сверстников теперь происходит раньше, чем это было пятнадцать лет назад.

В начале шестидесятых годов властное воздействие группы сверстников было убедительно прослежено Джеймсом С. Коулменом в его «Обществе подростков». Коулмен исследовал ценностные ориентации и поведение тинэйджеров[9] в восьми крупных американских школах. По его данным, устремления и действия американских подростков главным образом определяются ведущей группировкой учащихся. Для входивших в состав такой группировки мальчиков высшим критерием успеха являлась спортивная слава, для девочек — свидания с популярными мальчиками. Интеллектуальные достижения попадали, в лучшем случае в разряд ценностей второго сорта. Обращает на себя внимание и тот парадоксальный факт, что наиболее развитые в интеллектуальном отношении дети не были в числе лучших учеников.

«Класс не считался местом, где происходили главные для школьников события. Хорошими учениками в школе считались отнюдь не те, кто действительно обладал самыми яркими способностями, а лишь те, кто проявлял готовность упорно работать, занимаясь тем или иным малоувлекательным видом деятельности» [2].

Наиболее полную картину по данному кругу вопросов дает проведенное под руководством того же Коулмена исследование факторов, влияющих на успеваемость в американских школах. О масштабах этого исследования можно судить по следующим цифрам: оно охватило шестьсот тысяч учащихся из четырех тысяч школ. Была сделана попытка дать сравнительную оценку воздействия на интеллектуальное развитие ребенка (это выявлялось стандартными тестами) следующих факторов:

семьи (образование родителей, количество членов семьи, наличие в доме книг и пластинок);

школы (уровень расходов на каждого учащегося, количество учеников в классе, наличие лабораторий и библиотеки);

квалификации учителей (профессиональная подготовка, стаж работы, владение речью);

контингента учащихся (их социальное происхождение, успеваемость, планы относительно будущей профессии).

Из многочисленных выводов этого исследования наиболее впечатляюще выглядели два: первый можно было полностью предугадать заранее, второй оказался до некоторой степени неожиданным.

Первый вывод заключался в том, что семья является наиболее важным фактором, определяющим успеваемость ребенка в школе. Однако это обобщение характерно для Севера Соединенных Штатов, где преобладает белое население. Резко противоположные выводы были получены на Юге страны: для негритянского населения более важную роль с точки зрения позитивного воздействия на развитие ребенка может сыграть хорошая школа. Семья в этом случае становится менее значимым фактором.

Получается, что содержимое для своего «багажа» ребенок ищет всюду, где только может найти. Если семья предлагает больше, то именно она играет главную роль. Но если более стимулирующие условия создает школа, то наблюдается обратное явление.

Второй вывод касался факторов, действующих непосредственно в школе и способствующих интеллектуальным достижениям ребенка. Как ни странно, ни уровень расходов на каждого ученика, ни возможности школьных лабораторий, ни количество книг в школьной библиотеке, ни, наконец, наличие или отсутствие группирования по способностям — ни один из этих факторов не имел особого значения. В определенной степени на успеваемости ребенка сказывалась квалификация учителей. Однако гораздо большее значение имело то, какие дети вместе с ним учатся в школе.

Так, например, если у ребенка из обездоленных слоев товарищи по школе были из семей с более высоким социальным статусом, то учился он достаточно хорошо; но если его школьные товарищи тоже были из обездоленных слоев, то учился он плохо.

Имеет ли это заключение обратную силу? Что происходит с ребенком из средних слоев общества, когда он приходит в школу, где преимущественно учатся дети с более низким социальным положением; неизбежна ли в этом случае нивелировка?

Как явствует из доклада Коулмена, в данном случае следует обнадеживающе ответить «нет». В ходе своего исследования Коулмен обнаружил разнородную картину. Успеваемость учащихся из обездоленных слоев (пуэрториканцы, негры южных штатов, американцы мексиканского происхождения) действительно в сильной степени зависела от социального состава учащихся. В противоположность этому дети из более обеспеченных слоев (белые жители северных штатов и американцы восточного происхождения), казалось, не испытывали на себе влияния остальных учащихся. Характер полученных результатов привел Коулмена к выводу о том, что «влияние контингента учащихся неоднозначно по своим последствиям, оно оказывается наиболее существенным для детей из обездоленных семей… Семейные обстоятельства, стимулирующие желание учиться, в определенной степени ограждают ребенка от подверженности влияниям школьной обстановки» [3]. Иными словами, хорошая «семейная основа» может способствовать иммунитету ребенка против групповых влияний, отрицательно сказывающихся на интеллектуальном развитии.

К сожалению, оптимизм Коулмена представляется по меньшей мере преувеличенным. Ведь анализ, на котором были основаны его выводы, проводился на уровне школ, а не классов, т. е. внимание было обращено на особенности контингента учащихся всей школы, в то время как социальное происхождение детей из одного класса специально не учитывалось.

Если уж говорить о степени влияния других учащихся на успеваемость ребенка, то можно предположить, что именно одноклассники должны играть здесь главную роль. Неслучайно комиссия по гражданским правам Конгресса США дала задание провести дополнительный анализ данных Коулмена, на этот раз по классам. Анализ показал, что благотворный эффект при обучении ребенка из обездоленных слоев совместно с детьми из благополучных семей возрастает с увеличением числа таких детей в классе. Обездоленные дети, показавшие наилучшие результаты усвоения знаний, учились в классах, где большинство учащихся составляли выходцы из семей среднего класса. Более того, полученные результаты были гораздо значительнее тех, которые можно было бы отнести за счет квалификации учителей или качества обучения. Данное обстоятельство привело авторов доклада к выводу о том, что «изменения в социальном или расовом составе учащихся оказывают большее воздействие на их успеваемость, чем изменения в качестве преподавания» [4].

Наконец, наши собственные исследования выявили различный характер влияния группы сверстников в Советском Союзе и в Соединенных Штатах. Если в Советском Союзе таким влиянием подкрепляется тип поведения, одобряемый взрослыми, то в нашей стране групповое влияние лишь усиливает антисоциальные тенденции.

Подводя итог сказанному, можно утверждать, что характер воздействия группы сверстников на ребенка зависит от ценностных ориентации и видов деятельности, господствующих в данной группе. Там, где групповое мнение поощряет успехи в усвоении знаний, члены группы поступают соответствующим образом. Если же доминирующие нормы группы призывают к нарушению установок взрослых, то ребенок с готовностью следует этим нормам.

С какого возраста дети начинают подвергаться социальному «заражению»? Профессор Альберт Бандура и его коллеги из Стэнфордского университета провели ряд экспериментов, дающих основания утверждать, что этот процесс заметно проявляется уже в дошкольный период.

Основной эксперимент Альберта Бандуры выглядит следующим образом. Ребенок находится в знакомой ему комнате для игр. В противоположном углу комнаты как бы случайно оказывается «модель», кто-нибудь играющий с игрушками. Это может быть либо взрослый (учитель), либо другой ребенок. Модель ведет себя крайне агрессивно; избивает надувного «человечка», швыряет различные предметы, калечит кукол, игрушечных животных, употребляя при этом соответствующие «эмоциональные» выражения. Затем субъект эксперимента (то есть ребенок, «случайно» наблюдающий сцену агрессивного поведения) подвергается следующему испытанию: ему разрешают играть в комнате, где имеется набор игрушек, включающий и те, которые использовались «агрессивной моделью». Без всякого к тому побуждения абсолютно нормальные, хорошо адаптированные дошкольники начинают вести себя агрессивно. Причем они не только проделывают все, что увидели, но и дополняют «комплекс активности» собственной фантазией. Более того, слова и жесты, которыми сопровождаются подобные действия, не оставляют сомнений в том, что для ребенка подобная агрессивная активность связана с неподдельным эмоциональным переживанием.