Недетские сказки о смерти, сексе и конце света. Смыслы известных народных текстов - Ульяна Нижинская

В сказках молочная река с кисельными берегами – это загробная речка. Она отделяет земной мир от потустороннего. И вот почему. Издревле кисель был обязательным блюдом на похоронах и поминках, как блины и каша. А молоко славяне вообще считали священным напитком. Расскажу обо всём подробнее.

Так повелось, что на поминальный стол славяне ставили самые вкусные и «богатые» блюда, коим и являлся кисель. В старину он сильно отличался от привычного нам фруктового напитка и представлял собой мучнистый студень. Его готовили из овсяной или пшеничной муки, иногда добавляли молоко, сластили, а потом оставляли получившуюся массу бродить в тепле.[138] Выходило кислое и очень густое угощение, поэтому древний кисель «кушали», а не пили. Кисель-напиток появился гораздо позже, в советские годы, славяне-язычники знать о таком не знали. Что ж, если всё так, то кисель действительно мог послужить «строительным материалом» для загробных берегов в сказках…

Символика молока в обрядах славян гораздо глубже «кисельной». Материнское молоко являлось первой пищей человека, оно поддерживало его жизнь на ранних порах, поэтому и считалось священным. По поверьям, молоко загробных рек предназначалось именно для умерших грудных детей.

Через молоко ребёнок получает связь со своими предками, полагали в старину. Из таких убеждений появился обычай молочного побратимства: когда неродные дети вскармливались одной женщиной, после чего становились друг другу молочными братьями и сёстрами. Такое родство считалось дарованным Богом и было сильнее кровного, которое имело «человеческую» природу, а не «божественную».[139] Интересно, что социальный статус молочных родственников при этом был неважен.

Молоко в сознании славян всегда было связано с небом и иным царством: дождь – это молоко небесных туч-коров,[140] а Млечный Путь – это молоко, которое разлила богиня на небе.[141] Древние верили, что по этому пути души умерших поднимаются на небеса, а в праздничные дни – спускаются по нему к живым.

В народе Млечный Путь называли «молочной дорогой», «улицей», «речкой». Язычники не делили иной мир на ад и рай, посему по этому пути могли подниматься все усопшие. С принятием христианства верования немного изменились. На Украине начали считать, что Млечный Путь – это дорога, один «рукав» которой ведёт в рай, а другой – в пекло.[142] А поляки стали называть Млечный Путь не просто «воротами в небо», а «Божьими вратами».

Поэтому, когда Настенька в сказке «Гуси-лебеди» подбегает к молочной реке, она оказывается уже не на земле, а на небе у Млечного Пути. Подобно своим предкам, она поднимается по молочной тропке и попадает в Тридевятое царство, где и находит избушку Яги и братика, играющего золотыми яблочками.

Иногда в наших сказках текут реки медовые, а в более поздних вариантах – из пива, вина или водки.[143] В этих «благодатных пейзажах» отразилась вера человека в то, что там, после смерти, все будет гораздо лучше, чем здесь, на земле.

Любопытно, что у каждого народа свои представления о достатке. Например, в румынских сказках у волшебных рек берега сделаны из кукурузной каши – мамалыги. У французов текут винные реки. По итальянским представлениям, на «том свете» растут горы из пармезана. А в полинезийских мифах души умерших целыми днями купаются в реках из масла кокосового ореха.[144]

Как молочная река и кисельные берега стали мечтой бездельников

В то давнее время, когда мир божий наполнен был лешими, ведьмами да русалками, когда реки текли молочные, берега были кисельные, а по полям летали жареные куропатки, в то время жил-был царь по имени Горох с царицею Анастасьей Прекрасною.[145]

Выражение «молочные реки и кисельные берега» сегодня употребляют в ироническом значении, высмеивая лень и праздную жизнь. В немецких народных сказках даже страна такая есть – Шлараффия.[146] В ней живут одни бездельники, и текут там, представьте себе, молочные реки, берега которых кисельные. То, что раньше было благом, стали порицать. Как так вышло?

Представление о загробном мире всегда было связано с той исторической действительностью, в которой находился человек. Все свои земные идеалы, интересы и чаяния люди переносили на картину «того света» Поэтому, когда менялся общественный строй, менялись и воззрения на загробный мир.

При раннем родовом строе человек обеспечивал себе жизнь охотой, и «тот свет» мыслился ему как «долина вечной охоты» с неиссякаемым обилием дичи. Там умершие властвовали над силами природы: они производили стрелы, которые не знали промаха, и все животные в округе становились их добычей.

Но позже в загробном царстве души перестали производить и работать, а начали только потреблять и отдыхать.[147] Такие перемены связывают с появлением собственности, в результате чего труд стал подневольным и отношение к нему изменилось. Человечество перешло от охоты к земледелию – и в мифах вместо загробного мира, богатого дичью для охоты, появляются волшебные долины, переполненные тестом хлебных деревьев, огромными запасами мяса и рыбы. Душам умерших только и остаётся, что отдыхать, есть да развлекаться: «магическая власть над обилием животных сменяется просто обилием, готовым к употреблению».[148]

Подобные мифы о загробном мире в народе распространяли жрецы. Уставшие от подневольного труда люди были рады слышать их «сказки». Отраду и утешение за стойкое терпение всех тягот земной жизни – вот что дарили человеку эти небылицы.

Позднее мифы жрецов стали высмеивать. «Здоровый инстинкт отклоняет такие понятия, – пишет Пропп, – но вместе с тем привлекательность делает их бессмертными». Из этих двух противоречий в качестве компромисса возникает комическая трактовка этого мотива.[149]

Предметы вечного изобилия

«Горшочек, не вари!» – молила девочка из советского мультфильма, снятого по мотивам сказки Гриммов «Волшебная каша».

А ведь такие предметы вечного изобилия знает и русский фольклор! В сказке «Морской царь и Василиса Премудрая» герой получает от волшебного орла чудесный сундук: взял он «красный сундучок, поставил наземь и открыл, а оттудова столько разного скота вышло, что глазом не окинешь, – едва на острове поместились». Как увидел это царь, взгоревался: «Что же мне теперь делать? Как опять соберу все стадо в такой маленький сундучок?»[150]

В другой русской сказке «Петух и жерновки» старик на небе получает ручную мельницу, из которой чудом выпрыгивает то блин, то пирог.

А вот о скатерти-самобранке и о столике-накройся, думаю, знает каждый. В сказке «Три царства…» эти предметы описываются фантастическим образом: «Только задумали они кушать, сейчас стол сам накрывается, разные яства и вина сами на стол являются».