Открытие медлительности - Стен Надольный

— Портсмут, — протянул он задумчиво, — я там столько девок знаю! — Его неговорящий глаз явно смотрел в ту сторону.

Стенли Керкби оживился и добавил, что это именно то, что лекарь прописал. Брат его Олоф молчал. Он выносил свое суждение обыкновенно позже. Всякому «Первый сорт!» предшествовала тщательная проверка. К тому же еще было не ясно, отпустят ли вообще команду в город.

Джон Франклин хотел быть как все. Он хотел быть мужчиной. Вот почему он внимательно прислушивался к разговорам о женщинах.

— Главное — это бедра, мне вот нравятся такие крутобедрые, — говорил комендор.

— Ну, это как сказать, как сказать, — отвечал боцман Дуглас, задумчиво качая головой.

У ботаника на этот счет имелось свое мнение. Похоже, что каждый из них, говоря об этом предмете, ясно видел перед внутренним взором вполне определенный образ, вызванный из недр памяти. Джона же интересовала главным образом практическая сторона дела. Он отправился к Мокриджу и, хорошенько обдумав заранее, что ему нужно выяснить, изложил свои вопросы, касающиеся в первую очередь того, где этим принято заниматься и каким образом. Мокридж отвечал в основном уклончиво: «Ну, я не знаю», «Это кому как нравится». Но Джон не отступался, продолжая держаться составленного им заранее перечня вопросов:

— Нужно ли сначала женщину раздеть, или можно прямо так, не раздевая?

Над этим вопросом Мокридж думал особенно долго.

— Лично я люблю сначала раздеть, — сказал он наконец, — но ты ведь у нас пока еще вольный стрелок, поэтому как захочешь, так и будет!

Метода Мокриджа, видимо, была все-таки общепринятой. Особое беспокойство вызывали у Джона многочисленные пуговицы.

— Где там у них пуговицы, где крючки, где тесемки, это надо разбираться на месте, — ответил ему на это Мокридж. — Да, и вот еще что, — добавил он. — Запомни, грубая лесть хороша только в обхождении с престарелыми матронами. Боишься?

Джон боялся и потому принялся с несвойственным ему пылом рассказывать о том, как придушил под Копенгагеном солдата голыми руками… Рассказал и тут же сам устыдился.

— Тебе точно нужно сходить к женщине! Как сходишь, вмиг забудешь свой Копенгаген! — сказал Мокридж, ласково глядя на Джона своим слушающим глазом, в то время как второй, говорящий, был обращен к трубке.

Джон решил, что, когда сойдет на берег, первым делом займется изучением особ женского пола, чтобы выучить как следует устройство их одежды. Но на берегу было всего так много, что он чуть не забыл о своем намерении. Город кишмя кишел матросами, нигде на свете не видел он столько молодых людей одновременно, и он тоже принадлежал к ним. На нем была такая же форма, и, даже если он просто стоял и ничего не делал, он все равно был одним из них. Правда, он не умел танцевать, а танцевали в городе много.

Понравилась ему тут ратуша, такое узкое, вытянутое здание посреди одной из центральных улиц. И многорукая семафорная башня в гавани: она принимала сигналы лондонского Адмиралтейства и передавала их дальше. Побывал Джон и в настоящем портовом кабаке. Хозяин спросил его, что он будет пить, тогда Джон назвал то, что прочитал на доске, висящей на стене за стойкой.

— «Лидия», — сказал он, и все заржали, потому что это было название корабля из Портсмута.

Оказывается, названия кораблей писались на доске, как и названия напитков.

Подкрепившись «Лютером и Кальвином», Джон снова обратился к изучению женщин и установил, что платья у них у всех разные. Единственной повторяющейся деталью была довольно внушительная носовая часть корсета, грозно вздымавшаяся кверху. А уж разобраться на расстоянии, какой бегучий или стоячий такелаж держит всю эту конструкцию, было решительно невозможно. Такое определялось, видимо, только опытным путем. Мокридж отвел его в заведение на Кеппел-Роу и сказал:

— Советую тебе взять Мэри Роуз. Тебе понравится. Отличная девчонка, толстая и веселая. Она когда смеется, у нее нос курносится.

Джон остался ждать на улице, стоя перед низким домишкой, пока Мокридж о чем-то там договаривался внутри. Все окна в доме были либо занавешены, либо просто забиты. Значит, чтобы увидеть, что там происходит, нужно обязательно войти внутрь. Тут появился Мокридж и позвал его с собой.

Джон не нашел, что Мэри Роуз толстая и что нос у нее курносится. Лицо у нее было скуластым, с высоким лбом, и вся она казалась слаженной из плавных, мягких линий. В ней было что-то от корабля, от мужа доблестного в женском обличье. Первым делом она отодвинула занавеску, чтобы пустить в комнату больше света, и окинула Джона пытливым взглядом.

— Ты с какого дерева упал? — спросила она, показывая на его голову и руки.

— Я не падал. Я сражался. Под Копенгагеном, — ответил Джон сдавленным голосом и запнулся.

— А четыре шиллинга у тебя есть?

Джон кивнул. Поскольку она молчала, он понял, что пора приступать к выполнению задачи.

— Сейчас я тебя раздену, — сообщил он, собравшись с мужеством, как перед последним боем.

Из-под сводчатых век, очерченных дугами бровей, над которыми белела полоска лба, окаймленная волосами, на него смотрели ее насмешливые глаза.

— Спасибо, что предупредил, а то бы я не догадалась, — отозвалась она и усмехнулась.

Язвительные слова, которые произносил ее мягкий рот, звучали вполне дружелюбно. Во всяком случае, от них не хотелось сразу же дать деру.

Прошло полчаса, но Джон все еще был тут.

— Меня интересует все, что мне пока еще неизвестно, — разъяснял он.

— Да? Тогда потрогай вот тут. Нравится?

— Нравится, только вот что-то у меня ничего не действует как положено, — с некоторым огорчением вынужден был признаться Джон.

— Не беда, тут и без тебя умельцев навалом!

В этот момент дверь распахнулась и на пороге возник здоровенный толстяк, на физиономии которого читался безмолвный вопрос. Гость явно хотел войти.

— Проваливай! — рявкнула Мэри Роуз.

Толстяк удалился.

— Это Джек. Вот он — большой умелец. Особенно по части выпивки и жратвы! — Мэри Роуз развеселилась. — У них однажды корабль на мель сел, так чтобы сняться, пришлось Джека выкинуть за борт. Как избавились от этой туши, так и снялись!

Она откинулась назад и заливисто рассмеялась. Пока она смеялась, закрыв глаза, Джон мог спокойно разглядеть ее колени и бедра, чтобы определиться, в каком направлении двигаться дальше. Но одного его желания оказалось недостаточно, ибо как заставить шевелиться то, что шевелиться никак не желает. Он взял со стула штаны, установил, где верх, где низ, и выудил из кармана четыре шиллинга.

— Да, платить-то тебе все равно придется, — сказала Мэри Роуз. — Иначе вроде как выйдет, что ты и удовольствия никакого не получил!

Она обхватила его голову руками и уткнулась в него. Губы Джона коснулись ее бровей, он чувствовал каждый мелкий волосок. На душе было мирно и покойно. Не нужно напрягаться, не нужно думать ни о чем, эти руки, баюкавшие его голову, сами знали, что им делать и как.

— Ты серьезный мальчик, — сказала она. — И это хорошо. Вырастешь, станешь джентльменом. Приходи еще, в следующий раз у тебя все получится, все будет действовать как положено!

Джон пошарил в карманах.

— У меня тут есть, — начал он, извлекая какой-то предмет, — латунная гайка.

Он оставил ей гайку в подарок. Она молча взяла ее, а потом сказала:

— Когда пойдешь, поставь подножку толстому Джеку. — Ее голос звучал теперь хрипло. — Пусть сломает себе шею, хоть отдохну тогда.

Когда Джон вернулся на судно, ему показалось, что Мокридж впервые смотрит на него одновременно двумя глазами.

— Ну как?

Джон задумался, потом принял решение и уже с него не сбивался.

— Я влюбился, — сказал он. — Только сначала я маленько перетрусил, из-за пуговиц, больно много их.

И это было правдой. Еще долго вспоминал он приятный запах, исходивший от ее кожи. Его не оставляла надежда, что, быть может, медлительность женщин сродни его собственной.

С днищем оказалось все в порядке. «Испытателю» выдали наконец полагающийся паспорт, и Мэтью получил, несмотря на неудачу под Данджинессом, благословение Адмиралтейства. Потом к ним присоединился доктор Браун, второй ученый, и парусный мастер Тисл, которого уже давно поджидали. Теперь экипаж был в полном составе. Мэтью велел сниматься с якоря.

На четвертый день пути они вошли в канал, где стоял военный флот. Зрелище не из приятных — гигантские чудища, загруженные под завязку порохом и железом, пригодные разве что для пальбы, но никак не для морских маневров, залегли в засаде, поджидая французов.

— Никогда больше! — с облегчением сказал Джон.

Они будут далеко от берегов Европы, и цель у них будет только одна — вести наблюдения и уточнять карты. Он увидит большой и прекрасный мир. Давно пора, хватит ему слушать чужие рассказы. Море поможет ему избавиться от малодушных страхов. Он уже не ребенок. Когда однажды Шерард сказал, как в детстве: «Я должен быть зорким, как настоящий орел» — Джона охватило странное чувство. Ему захотелось плакать, будто его постигла тяжелая утрата.