Фонарь на бизань-мачте - Марсель Лажесс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я не могу даже вскользь подумать о старой госпоже Букар или заговорить о ней, чтобы тотчас не мелькнуло у меня воспоминание о нашей встрече в то первое воскресенье в Маэбуре. Мы, семейство Букаров и я, непринужденно болтали о том о сем, как вдруг, посмотрев на свои часы, Антуан Букар сказал:
— Матушка опоздает.
— Ты ошибаешься, — возразила Анна, — она никогда не опаздывает. Да вот и она.
Два сильных раба, неся паланкин, уже приближались к паперти, и народ, кланяясь, расступался. Остановившись, негры поставили паланкин. Господин Букар поспешил протянуть руки. И с его помощью из паланкина вышла старая дама, совсем крошечная, вся в морщинках и улыбающаяся — наперекор своим черным одеждам и длинным вуалям. Опираясь на руку господина Букара, она прошла мимо меня и остановилась в двух-трех шагах.
— Что за новое лицо, Антуан? — спросила она. — Уж не офицер ли он в штатском, может быть… англичанин?
— Это двоюродный брат Франсуа Керюбека, мама, — ответил господин Букар. — Я вам о нем говорил, мы вместе ехали.
Она кивнула и подошла ко мне.
— Я была близко знакома с вашей семьей, молодой человек, — сказала она. — Франсуа второй, как мы его называли, был моим другом, хотя он был старше меня. Я даже помню его отца и его мать — знаменитую Катрин. Вот настоящая жена колониста! Когда люди смеются при виде моего паланкина, я всегда вспоминаю Катрин. Она говорила, что ни за что не доверится лошадям, уж слишком они норовисты, и, наверно, это на меня повлияло. Кто знает!
Старушка умолкла и, пока я ей говорил, что счастлив с ней познакомиться, она, нащупав висевший у нее на груди лорнет, стала меня с любопытством рассматривать, после чего сказала совсем другим тоном:
— Вы нравитесь мне. В моем возрасте позволительно так говорить. Буду рада видеть вас у себя.
Я отвечал, что как раз собирался приехать к ней на поклон. Она вошла в церковь — крохотная фигурка в черном. Это она мне потом сказала, прямо в упор и с большой непосредственностью: «У каждого из нас пятьдесят возможностей полюбить и столько же разных возможностей быть счастливым, запомните это, молодой человек».
Не стану отрицать своей неприличной рассеянности во время службы. Столько незнакомых лиц мелькало вокруг меня, что мне никак не удавалось упорядочить свои мысли. Птицы свободно перелетали с окна на окно. В хоре певчих особенно выделялся чей-то красивый глубокий бас. Величайшая ревностность, совершеннейшее смирение клонили долу головы прихожан. Несмотря на желание сосредоточиться, я все еще был рассеян и думал, что госпожа Гаст, приехавшая с дилижансом в субботу, тоже должна быть здесь.
Я увидел ее по окончании мессы, она стояла ко мне спиной и разговаривала с семейством Букаров. Едва лишь заметив меня, она подошла со мной поздороваться.
— Рада вам сообщить, что там, в трактире, все в порядке, — сказала она. — Мадам Кошран родила чудесного мальчика.
Она была весела, оживлена, как обычно, и показалась мне невероятно юной в своей старомодной соломенной шляпе, завязанной лентой под подбородком, не менее юной, чем барышни Букар. Вокруг того первого воскресенья теснятся картинки, под обаянием которых я нахожусь до сих пор.
Да, да, в те первые недели и даже месяцы я, можно сказать, пребывал в райских кущах. Я всецело отдался течению жизни. И с легкостью черпал радость из любой малости. Для меня уже стало привычкой часто встречаться с соседями — Антуаном Букаром и Изабеллой Гаст. Я виделся с ними не только у местных землевладельцев, которым я наносил визиты вежливости, но и когда объезжал те участки поместья, что примыкали к их землям.
Вдобавок к сахарному тростнику Антуан Букар засадил еще шесть арпанов земли роскошными эбеновыми и хвойными, дающими канифоль, деревьями. Утренние часы он посвящал обычно объезду своих полей, но после завтрака уж непременно, бывало, застанешь его на какой-нибудь лесосеке или сидящим в тени единственного баобаба на лужайке возле границы наших владений и наблюдающим за обжиганием древесного угля. Вокруг него хлопотали рабы, которые либо строили новую печь, либо ссыпали в кучу готовый уголь.
То и дело я приходил к нему повидаться. Мы садились в лесу на поваленный ствол, и в то время, как возле нас то поднимались, то падали топоры, летели щепки и в перегретом воздухе разливался запах древесного сока, я у него выведывал тайное тайных земледелия и скотоводства.
Каждое утро, прячась от солнца под зонтиком, Изабелла Гаст бродила по тропкам, временами присаживаясь на каком-нибудь косогоре. Под ее бдительным оком рабы распахивали целину, сажали в борозды сахарный тростник или, когда наступала пора, убирали солому. Я шел навстречу своей судьбе, и стоило нам друг друга заметить, как мы еще издалека поднимали руку, а подойдя поближе, обменивались короткими репликами насчет ветра, который задул с другой стороны, или дождя, который вот-вот начнется. Иной раз то ей, то мне приходилось переступать границу наших владений. И тогда завязывалась беседа, которая перекидывалась с погоды на урожай, с урожая на политику, с политики на книги, с книг на музыку, и так час за часом. Меня поражал интерес Изабеллы к тому, что обычно считают неженским делом. Я говорил себе, что иначе и быть не может, ведь целых два года она выполняла мужскую работу. Такая замечательная приспособляемость у нее в характере. Случалось нам обсуждать и с другими людьми вопросы, которые мы уже с ней обговаривали, спокойно сидя в тени королевской гуайявы или тамаринда возле сухого овражка. Тогда Изабелла поднимала на меня взгляд, и молчаливое наше сообщничество приводило меня в восхищение.
Если быть точным, это не назовешь любовью с первого взгляда. Это было чем-то необходимым, что незаметно вошло в мою жизнь, но с первого дня. Вроде открывшейся
