Дети Снеговика - Глен Хиршберг

– А как там Джо Уитни? – спрашиваю я, хотя с трудом представляю себе его лицо и почти ничего о нем не помню. Но стартовать с него проще всего.

Джон радостно закивал, как будто с самого начала ждал, когда разговор зайдет об общих знакомых.

– Ты не поверишь – закончил юрфак в Гарварде. Сейчас до него не вдруг и дозвонишься. Деловой мужик.

– А Мэрибет Ройал? – перебиваю я. Мы с ней даже не успели толком познакомиться. Она пришла в наш класс незадолго до моего отъезда.

– Бог ты мой, Мэтти, видел бы ты ее в колледже! Ее три года подряд выбирали королевой на встречах выпускников. Беспрецедентный случай. У меня ведь с ней был первый поцелуй. Да ты сам при этом присутствовал.

У меня вытягивается лицо.

– Когда это?

– Помнишь последнюю «Битву умов»? Мы еще потом ходили на озеро кататься на коньках. Помнишь остров посередине, где любила прятаться Тереза? Идеальное место, старик.

Это первое упоминание о Терезе ударило мне в голову, как фейерверк. Но я все равно не готов пока спрашивать о ней.

– Теперь Мэрибет школьный психолог, работает с младшими классами у Садового озера, – продолжает Джон, как будто ничего не произошло. А собственно, ничего и не произошло, разве что у меня начались перебои с дыханием. – Я видел ее один раз – то ли в цирке, то ли на Сосновой горке, то ли еще где. Ее сынишка примерно одного возраста с Роджером. Она замужем за Уолли Беком.

– Не знаю, кто это.

– Ах да, забыл. Он появился позднее. Ершистый парень, тебе бы он понравился.

К своему удивлению, я обнаруживаю, что мне страшно комфортно с Джоном. Я уже не испытываю к нему прежней зависти, хотя теперь он мне более симпатичен. В нем гораздо меньше злобства, чем у большинства моих знакомых.

– Мэтти, а что тебя сюда привело? – спрашивает он, хищнически запуская взгляд в мои глаза.

Я не знал, что сказать, и в итоге выдал:

– Мне захотелось домой.

– Домой? Столько лет спустя? – И он еще некоторое время смотрит на меня выжидательно.

Не получив ответа, Джон покивал головой и пошел гулять по списку людей, которых, по его мнению, я знал. Я помню большинство имен, помню даже некоторые лица. Он рассказал о двух наших одноклассниках, которых посадили за налоговые махинации, потом о Джейми Керфлэке – как тот напился, когда в десятом классе его временно отстранили от занятий, и въехал на родительском «камаро» в парадное окно школы.

– Его кокнули в Сайтфилде в прошлом году, какой-то угонщик. Я присутствовал на похоронах. Там не было почти никого из наших знакомых.

Жена у него совсем маленькая, метр с кепкой, что называется. Она сидела там и все время плакала в ладошки. Я так и не увидел ее лица.

Трудно представить, чтобы кого-то из тогдашних моих знакомых – не считая жертв Снеговика – не было в живых, тем более Джейми Керфлэка, этого упертого маленького паскудника.

Дверь ресторана за моей спиной отворилась, и я почувствовал, как в шею дунуло ледяным холодом. Дыхание Снеговика.

– Расскажи о своей жене, – просит Джон.

Я рассказываю, но какими-то чужими словами. Похоже, я не думаю, что говорю.

– Не знаю, насколько мы счастливы, – срывается у меня с языка.

Глядя в свою тарелку, так же чисто вылизанную, как и моя, Джон качает головой, явно не зная, что сказать. Да и почему он должен знать? Я и сам не знаю. Я даже не знаю, что я чувствую. Может, любовь, а может, утрату. Я уже не вижу разницы.

– А как Спенсер Франклин? – спрашиваю я решительно.

– Странный субъект, – с ходу отвечает Джон. Подозреваю, он то же самое сказал бы и обо мне, если бы его спросили. – Он живет где-то в восточном Детройте. Не так давно я видел его по телику. Он вроде стал проповедником.

Я перестал слушать в тот момент, когда Джон обмолвился о восточном Детройте, потому что именно туда я и звонил прошлой ночью.

– Кем, говоришь, проповедником?

– Он участвовал в программе «Пульс Детройта» и распинался там о Боге. В стиле рэп. Ларри Лорено задумал устроить поединок: Спенсер против Хайпера Хорста, этого парня с музыкального канала, – и посмотреть, кто кого «перерэпует». Спенсер рассмеялся, когда Ларри сделал ему это предложение. Пообещал выдать ему десять фунтов спасения, если не сможет побить самый крутой треп Хайпера Хорста. Ларри это показалось занятным.

– Ларри Лорено, – повторил я.

Ларри был ведущим программы «В объективе Детройт», шоу, выходившего после вечерних мультяшек на 50-м канале. Он появлялся на экране в коричневых куртках с меховыми воротниками и в солнечных очках – зимой. Я помню его примерно двадцатилетним, как он стоит, обдуваемый снежными ветрами, на каком-нибудь унылом, пустынном перекрестке в центре города и распространяется о новом ночном клубе или о «невероятно витальной ревитализации этого невероятного города».

– А он вообще не продвинулся, не сел на новости?

– Ха! Еще бы! – отвечает Джон. – Но два года назад у него от лейкемии умер сын. Он взял бессрочный отпуск, а когда вернулся, был уже не тот.

Перед тем как расплатиться, Джон сбрасывает улыбку, и я вижу незнакомого взрослого человека, до этой минуты прятавшегося за его лицом. Мне даже подумать страшно, что он скажет дальше.

– Ты чего, Мэтти?

У меня отлегло от сердца.

– Тебе это не кажется странным? Что я вот так вот взял и объявился? – спрашиваю я.

Джон пожимает плечами.

– Не знаю. Наверное. А с чего ты вдруг мне позвонил?

– Есть, может, человек пять, которых я хорошо помню из тех времен, когда я здесь жил. Ты один из них.

Он кивает, и по его лицу снова пробегает улыбка.

– Похоже, мы оба несколько повзрослели, а? Ладно, проехали. – Он в нерешительности протягивает руку и касается моего плеча.

До меня вдруг доходит, что даже сегодня я недооценил Джона Гоблина. Он понимает до странного безличную природу симпатии, которую, очевидно, мы оба испытываем друг к другу. В итоге неизбежный вопрос с такой легкостью слетел у меня с языка, что я даже не заметил, как его задал.

– А как Дорети?

– Доктор ведь умер.

У меня каменеет язык. Затаив дыхание, я в изумлении смотрю на Джона.

– Выходит, ты не знаешь, – говорит Джон сочувственно, хотя ему явно невдомек, почему я так реагирую. – Не справился с управлением и въехал в Сидровое озеро. То ли потерял сознание от удара, то ли что, и утонул на глубине в полтора метра.

– Когда?

– В девяносто втором, что ли? Нет, вру – в девяносто первом. Совсем недавно. Их и до этого никто не видел.

– То есть?

– Да знаешь, после всех тех событий… они стали какие-то странные, Мэтти.

– Они всегда были странные.

– Это совсем другое. Тереза ненадолго уезжала. Давно. Я слышал, они в конце концов перебрались то ли в Кливленд, то ли еще куда. По-моему, у доктора здесь была семья. Раз в две недели он приезжал посмотреть, как идут дела в иммунологической клинике, которую он открыл в центре города. Родственники не хотели никаких похоронных церемоний, но мэрия устроила день памяти на площади Фила Харта. Мы все пришли. Это было сущее безумие – похлеще Четвертого июля.[37] Как же – такая важная персона! Он ведь занимался благотворительностью, так что по всему городу расклеили плакаты с его портретом в лабораторном халате. Я от всего этого как-то ошалел.

– Там не было… – У меня начались проблемы с речью. – А ты не видел там еще кого-нибудь из их семьи?

– Барбара, кажется, к тому времени уже уехала. А может, просто не явилась на день памяти. Во всяком случае, я ее не видел.

– А Тереза? – спрашиваю я торопливо.

Джон смотрит на меня в упор и снова отрицательно качает головой, затем, опираясь на трость, встает из-за стола. Подозреваю, он вспомнил, почему мне так важно было получить ответ на этот вопрос.

– Я не знаю, Мэтти. И никто не знает.

1976

В Детройте Хэллоуин – это антикульминация, иначе говоря, затишье. Реальная опасность приходит в Ночь дьявола накануне, когда вся городская детвора высыпает на улицу и начинает крушить все подряд, заручившись древним мандатом на вандализм.

Первый настоящий снег в 1976 году выпал к вечеру под Ночь дьявола. Из окна гостиной нам с Брентом было видно, как ветер переплетает косые белые пряди, развешивая в надвигающихся сумерках призрачные сети. Время от времени в поле зрения попадали скученные силуэты подростков, продирающихся сквозь паутину снега.

Поджог еще не стал излюбленным развлечением Ночи дьявола, по крайней мере в пригородах Детройта, но разбой с каждым годом принимал все более угрожающий характер, так что взрослые реагировали соответственно. Мистер Фокс превратил свою дренажную канаву в «лисью нору»[38] и, вооружившись пневматическим ружьем, сидел там, пока не перевалило хорошо за полночь. Отец Кевина Дента устроил на деревьях «мины-ловушки», подпилив нижние ветви почти на всю толщину, чтобы при малейшей нагрузке – скажем, от рулона туалетной бумаги – они с треском обламывались и накрывали стоящих под ними злоумышленников.