Бенефис Лиса - Джек Хиггинс

— За нами уже довольно долго следует мотоцикл, штандартенфюрер, — сказал Карл и, достав из кармана свой люгер, положил его на сиденье рядом с собой.

Кауфманн обернулся, чтобы посмотреть через заднее стекло.

— Карл, ты напрасно беспокоишься, это же один из наших.

Мотоциклист поравнялся с машиной и помахал. Это был эсэсовский полевой жандарм в шлеме, тяжелом форменном обмундировании, со «Шмайсером», висевшим на груди как раз под металлической бляхой полевой полиции СС, которую полагалось носить только при исполнении служебных обязанностей. Лицо под защитными очками было неузнаваемым. Он снова помахал рукой в перчатке.

— У него, должно быть, для меня сообщение. Остановись, — приказал Кауфманн.

Карл вырулил на обочину и остановил машину. Мотоциклист въехал на обочину перед машиной, поднял мотоцикл на стенд. Карл вышел из машины.

— В чем дело?

Из кармана дождевика вынырнула рука с полуавтоматическим пистолетом маузер. Он выстрелил в Карла один раз, в сердце, отбросив его этим выстрелом на машину. Тело сползло вниз на дорогу. Эсэсовец перевернул его сапогом и выстрелил еще раз, точно между глаз. Потом он открыл заднюю дверь машины.

Кауфман всегда ходил с оружием, но он снял пальто и аккуратно сложил его в углу на сиденье. Когда он дотянулся до люгера в правом кармане и повернулся, эсэсовец выстрелил ему в руку. Кауфманн схватился за руку, сквозь рукав между пальцев просочилась кровь.

— Кто вы? — дико крикнул Кауфманн.

Эсэсовец поднял на лоб очки, и Кауфманн увидел самые темные и самые холодные глаза, какие ему приходилось видеть в своей жизни.

— Я Мартиньи. Майор британской армии. Служу в SOE.

— Так вот вы какой, Мартиньи. — Кауфманн поморщился от боли. — Ваш немецкий превосходен. Само совершенство.

— Так и должно быть. Моя мать немка, — сказал Мартиньи.

— Давно надеялся с вами встретиться, но при других обстоятельствах, — признался Кауфманн.

— Не сомневаюсь. Мне тоже этого хотелось довольно давно. Фактически, с тысяча девятьсот тридцать восьмого. В том году вы были капитаном в штабе гестапо в Берлине. Вы арестовали молодую женщину по имени Роза Бернштейн. Возможно, вы даже имени ее не помните.

— Я очень хорошо ее помню, — возразил ему Кауфманн. — Она была еврейкой и работала в социалистическом подполье.

— Мне рассказывали, что когда вы закончили с ней работать, она уже не могла самостоятельно выйти на расстрел.

— Неправда. Никакого расстрела не было. Ее просто повесили в третьем подвале. Стандартная процедура. Кем она вам приходилась?

— Я ее любил. — Мартиньи поднял пистолет.

— Не делайте глупости, Мартиньи! — закричал Кауфманн. — Всегда можно договориться. Я могу спасти вам жизнь, верьте мне.

— Неужели? — сказал Гарри Мартиньи и выстрелил ему между глаз, мгновенно убив.

Он снял со стенда тяжелый мотоцикл и поехал прочь. Он полностью контролировал себя, несмотря на совершенное им только что. Никаких эмоций, ничего. Беда в том, что это не вернуло Розы Бернштейн, как ничто не могло ее вернуть.

Он мчался по сельским дорогам в течение часа, держа направление на запад. Наконец, он свернул на очень узкую дорожку, по обеим сторонам которой росла такая высокая трава, что почти смыкалась над ней. В конце дорожки стоял посреди двора обветшалый фермерский дом. Некоторые окна разбиты, недоставало черепицы на крыше. Мартиньи слез с мотоцикла, поднял его на стенд и пошел к двери в дом.

— Эй, Пьер, открой! — Он подергал ручку и постучал кулаком. Дверь открылась так резко, что он упал на колени. Дуло Вальтера уперлось ему в лоб. Человеку, державшему пистолет, было около сорока. Он был одет как французский фермер: берет, вельветовая куртка и джинсы, но его немецкий не оставлял сомнений.

— Пожалуйста, майор Мартиньи, встаньте и очень медленно войдите внутрь. — Он сопроводил Мартиньи по коридору в кухню. Пьер Дюваль сидел у стола, привязанный к стулу, во рту кляп из носового платка, глаза дикие, лицо в крови. — Руки на стену, ноги в стороны, — приказал немец и профессионально обыскал Мартиньи, освободив его от «Шмайсера» и маузера. Потом он подошел к допотопному телефону на стене и дал оператору номер. Спустя некоторое время, сказал: — Шмидт? Он появился. Мартиньи. — Он кивнул. — Хорошо. Пятнадцать минут.

— Ваш друг? — спросил Мартиньи.

— Не сказал бы. Я из Абвера. Крамер. А он из Гестапо. Мне эти свиньи нравятся не больше, чем вам, но работа есть работа. Снимите дождевик и шлем. Отдыхайте.

Мартиньи сделал, что было велено. Вечерело быстро, в помещении стало довольно темно. Он положил шлем и дождевик, и стоял в форме СС, зная о Пьере по другую сторону стола, дико сверкавшем глазами, откинувшемся на спинку стула и поднимавшем ноги.

— Как насчет выпивки? — спросил Мартиньи.

— Бог мой, мне говорили о вашей невозмутимости, — сказал восхищенно Крамер.

Пьер уперся ногами в край стола, толкнув его немцу в спину. Левой рукой Мартиньи отклонил пистолет и прикрылся, подняв колено. Но Крамер повернулся боком, уткнув напряженные пальцы под подбородок Мартиньи, отталкивая его голову назад. Мартиньи захватил левую ногу Крамера, увлекая немца на пол, падая вместе с ним, пытаясь дотянуться до запястья руки, сжимавшей пистолет. Он ударил Крамера кулаком по шее сбоку, зная, что пистолет выстрелит.

Раздался характерный звук треснувшей кости, и немец замер, живой, но тихо постанывающий. Мартиньи поднялся на ноги, и вдруг почувствовав слабость и дурноту, подошел к столу, выдвинул ящик и вывалил его содержимое на пол. Он поднял хлебный нож и, подойдя к Пьеру, перерезал веревки, которыми тот был привязан к стулу. Старый француз вскочил и выдернул изо рта кляп.

— Господи, Гарри, я сроду не видел столько крови.

Мартиньи посмотрел вниз. Спереди эсэсовская форма намокла от крови. От его собственной крови. Он увидел три дырки от пуль, одна из которых немного дымилась от горящего пороха.

Мартиньи опустился на стул.

— Это не имеет значения.

— Ты расправился с ним, Гарри? Ты добрался до Кауфманна?

— Я добрался до него, Пьер, — устало сказал Мартиньи. — Когда транспорт?

— Старый аэроклуб во Флери, в семь, перед самой темнотой.

Мартиньи посмотрел на часы.

— У меня всего полчаса. Ты тоже поедешь со мной. Сейчас тебе больше некуда деться.

Мартиньи встал и направился к двери, немного покачиваясь. Старик обнял его за плечи.

— Тебе не справиться с этим, Гарри.

— Выбора нет, потому что минут через пять на этой дороге появится гестапо, — ответил Мартиньи и вышел.

Он снял мотоцикл со стенда, перекинул ногу через седло и запустил двигатель, имея странное чувство, что все происходит как-то замедленно. Пьер сел позади него, обхватив его руками, и они выехали со двора на подъездную дорогу и поспешили прочь.

Когда они выехали на основную дорогу, Мартиньи увидел слева два быстро приближавшихся темных седана. Один из них остановился, почти загнав его в канаву. Мартиньи резко повернул вправо, колеса провернулись, когда он газанул. Послышались выстрелы, вскрикнул Пьер и разжал руки, опрокидываясь через заднее колесо.

Мартиньи помчался по дороге к каналу на другом конце, свернул на бечевник. Одна из гестаповских машин преследовала его. Впереди, в двухстах ярдах был шлюз, на другую сторону вел узкий пешеходный мост. Мартиньи без труда переехал по нему. Машина остановилась. Два гестаповских агента выскочили из нее и начали отчаянно палить, но его уже и след простыл.

Гарри никогда не удавалось вспомнить в подробностях, как он добрался до Флери. В конце он был совсем без сил. До войны это поле принадлежало летному клубу. Теперь оно осталось бесхозным, заброшенным и давно не использовалось.

Мартиньи услышал вдалеке гудение двигателя Лизандера, когда сам уже подъезжал к полю. Он остановился и подождал, самолет появился из темноты, совершил безупречную посадку, развернулся и двинулся в его сторону. Мартиньи слез с мотоцикла, позволив ему свалиться набок, и мгновенно упал сам. Поднялся и бросился вперед. Дверь открылась, пилот наклонился и прокричал:

— Я засомневался, когда разглядел форму.

Мартиньи влез внутрь. Пилот перегнулся через него, закрыл и запер дверь. Мартиньи вдруг закашлялся. Рот наполнился кровью, которая потекла по подбородку.

— Господи, вы же захлебнетесь собственной кровью, — ужаснулся пилот.

— Я занимаюсь этим, по меньшей мере, четыре года, — сказал Мартиньи.

У пилота были и другие заботы. Несколько машин показалось на другом конце взлетной полосы рядом со старыми ангарами. Но кто бы это ни был, они опоздали. Бристольский двигатель Персей великолепно слушался при максимальном ускорении. Вестлендский Лизандер был способен взлететь с пересеченной местности при полной загрузке через двести сорок ярдов. Во Флери, в ту ночь, им удалось взлететь через двести ярдов, не задев машин в конце взлетной полосы и подняться в сгустившуюся темноту.