Ничто не ново - только мы. - Александр Чуманов

Во всяком разе, одеться надо было обязательно, как ни крути, набедренной повязки для торжественной встречи маловато. Вряд ли на Земле так сильно изменилась мода. Впрочем, как знать.

Одиссей попытался усилием воли создать себе одежду из ничего, но не получилось. Хотя данная задача и не казалась ему сложней предыдущей, решенной с таким блеском. Еще раз он поднатужился, сделал глаза демоническими, еще раз рявкнул: «Штаны!» Но нет. Штаны не образовались.

Сразу зашевелилось сомнение, не остались ли новые способности на Понтее. Так и подмывало еще раз попробовать искривить пространство. Но здравый смысл взял верх. Мало ли, как могло все обернуться.

«Ладно, — решил Одиссей, — одежда — не главное. Главное, сориентироваться, наконец, на местности, определить, в какую сторону двигаться. Надо же людей искать, родню какую-нибудь».

Он опять грохнулся на колени, принялся шумно обнюхивать асфальтовую тропу, но запах нефтепродукта перебивал все другие.

Одиссей плюнул. Встал. Отряхнул коленки. Но одно понять успел: асфальт лежит давно, растрескался сильно. Значит, вполне возможно, что людей поблизости нет.

Словом, он не нашел ничего лучшего, как пойти наугад, благо, вариантов было не так много, всего два. Туда — или сюда. На север — или на юг.

Одиссей выбрал юг, потому что всегда выбирал юг, если вставала необходимость выбора. Потом асфальтовая дорожка кончилась, перешла в обыкновенную лесную тропку, пробитую неизвестно кем. Так до рассвета Одиссей одолел, пожалуй, километров пятнадцать — двадцать и здорово притомился. Все же возраст у него был преклонный, и сказывалось напряжение последних дней.

А когда только-только стало светать, то обнаружилось, что уже несколько часов Одиссей движется по лесополосе, обрамляющей прямую, как стрела, магистраль. Видимо, уже что-то происходило с обостренными предыдущей дикой жизнью чувствами, раз не удалось сразу учуять близость транспортной артерии, по которой довольно интенсивно двигался разнообразный транспорт неизвестного принципа действия.

Выждав, когда транспортный поток прервется на момент, что случалось нечасто, Одиссей перемахнул искусственную преграду в несколько гигантских прыжков и вновь скрылся среди деревьев. Лесополоса на противоположной стороне дороги ничем не отличалась от той, которую он только что покинул, но что-то ведь заставило его это сделать.

И здесь, сквозь заросли, когда вот-вот должно было взойти солнце, Одиссей вдруг увидел город. Он его, конечно, представлял несколько по-другому, по-старинному, но едва увидел, признал сразу. Потому что ничем иным то, что открылось глазам, просто не могло быть.

Серебристые сферы, тороиды, эллипсоиды, а также всевозможные комбинации этих пространственных фигур плавали прямо в воздухе, слегка перемещаясь от ветра, но сохраняя взаимное расположение и ориентацию. Окна на этих зданиях двадцать четвертого века зачем-то присутствовали, хотя стены просвечивали насквозь.

А что — Одиссей определенно не возражал бы пожить в этом городе, зря что ли он столько десятилетий мучился и кормил клопов в художественном, но первобытном шалаше!

С величайшей осторожностью, словно выслеживал носорога, Одиссей прокрался на окраину города, затаился меж ящиков для отбросов, осмотрел окрестность.

Город спал безмятежно. Не было видно ни бродячих домашних животных, ни занимающихся оздоровительным бегом людей. Понятно, другая эпоха диктовала другие правила поведения обитателей планеты, и пока эти правила нравились Одиссею. Но должно же было хоть что-то остаться от прежней жизни!

И, о чудо, самое нужное для сына неба как раз осталось! Посреди одного из дворов Одиссей увидел вкопанные в землю столбики с натянутой между ними веревкой. А на веревке развевались серебристые штаны и серебристая рубаха!

Маскируясь сумерками и припадая к земле, Одиссей одолел открытое пространство, сорвал с веревки нужные предметы и через минуту снова был в своем укрытии. Там он, не теряя даром времени, оделся и перевел дух. И как раз в этот момент захлопали двери подъездов, створки окон, и из них начали выплывать серебристые фигуры, очень похожие на Одиссея, только обутые и в головных уборах, а также за плечами у каждой болтался ранец, который, очевидно, был машинкой для индивидуального летания. Кое у кого в руках можно было видеть маленькие одинаковые чемоданчики.

Пришлось Одиссею идти за летучими людьми пешком, должны же они были где-нибудь приземлиться. Но очень надеялся, что путь лежит в сторону какого-нибудь административного учреждения, еще не представляя, как заберется в него, если оно тоже парит над землей, как другие объекты.

Идти, к счастью, пришлось не очень долго. Впереди показалась обширная площадь, в которую упирались все улицы, а также и магистраль, соединяющая город с неизвестными пока весями. Посреди площади стоял серый параллелепипед, этажей, может быть, на пятьсот, во всяком случае, его вершина терялась в облаках. Параллелепипед не парил, а казался таким массивным, что после всего виденного возбуждал опасение за стабильность земной орбиты.

Очевидно, он и был центром всякой деятельности. По крайней мере, все горожане устремлялись к нему, влетали прямо в распахнутые настежь окна. А те люди, что прибывали по магистрали издалека, оставляли свои экипажи на площади и шли пешком к центральному подъезду.

Вот с ними-то и смешался Одиссей. Втерся в их плотный поток, как ни в чем не бывало. Хотя, конечно, когда он втирался, на него глядели с некоторым изумлением. Только здесь, в людском серебристом потоке, он окончательно успокоился, перевел дух, посмотрел сам на себя, Оказалось — ничего. Костюмчик сидел как влитой, кроме того, в нем имелось какое-то устройство для кондиционирования, оно ощутимо грело содержащегося в костюме человека, и это тепло было приятно умиротворяющим. Еще бы башмаки и кепку для полного удовольствия…

Одиссей двигался в людском потоке и думал, как же предъявить себя властям, сразу или после основательной оценки обстановки. После основательной оценки предъявиться было бы, конечно, предпочтительней, но обстановка в любой момент могла выйти из-под контроля, так что имело смысл быть готовым к любой неожиданности…

28

Здание внутри оказалось похожим на Дворец Компьютеров двадцать первого века. Тоже кругом были какие-то двери и дверцы, тоже какое-то гудение слышалось со всех сторон, тоже пахло изоляцией и озоном, тоже мигали повсюду разноцветные лампочки.

А еще двигались туда-сюда эскалаторы, лифты, что-то приглушенно ухало и ахало под ногами, очевидно, там, в подвальных этажах, размещалось какое-нибудь грандиозное машинное отделение.

Суета в здании была невообразимой. Никто, ну, никто не стоял на месте и минуты! Все двигалось, летало, плавало по воздуху, но движение не казалось броуновым, в нем просматривалась какая-то непонятная до поры осмысленность. И Одиссею оставалось либо тоже двигаться куда-нибудь, куда, как говорилось во времена его незабвенной молодости, кривая выведет, либо остановиться и осмотреться, либо прямо обратиться к первому встречному со всеми возможными вопросами.

Но никто здесь ни о чем ни у кого не выспрашивал, все, по-видимому, всё знали, так что Одиссей тоже предпочел сохранить на лице видимость невозмутимой и абсолютной осведомленности. Так он очутился в кабинке лифта, сплюснутый со всех сторон озабоченным людом. У каждого в руках был маленький чемоданчик, а у Одиссея чемоданчика не было, он просто еще не успел им обзавестись, весь его вид именно это и выражал. Извините, мол, джентльмены, я понимаю, что несколько неприлично выгляжу, среди вас босым и с пустыми руками, но миссия моя важная и секретная, а поэтому вы не должны ничему удивляться…

Все это явно выражал вид Одиссея, ну, по крайней мере, ему очень хотелось, чтобы выражал…

Однако никто в лифте не обращал на него никакого внимания, и, вообще, непохоже было, что люди в лифте замечают кого-то, кроме себя. Такие у всех были обращенные внутрь себя лица, словно люди ехали на казнь. И это, конечно, насторожило Одиссея, и он даже захотел скорей покинуть неприятную компанию, но как это сделать на ходу.

Наконец, лифт остановился. И все стали выходить. Очевидно, дальше было просто некуда ехать. Вышел из кабинки и Одиссей, хотя у него было сильнейшее желание не выходить, а, как ни в чем не бывало, поехать обратно.

И тотчас кабинка наполнилась другим народом, в отличие от предыдущего, очень разговорчивым, все говорили сразу, а потому удалось разобрать лишь отдельные, ничего не прояснившие реплики, Одиссей попытался присоединиться к веселым людям, но хитрая дверца захлопнулась перед самым его носом, словно была уполномоченной проводить некий отбор пассажиров. И он остался на плоской, необъятной крыше, похожей на космодром, границы которого терялись в тумане. В смысле, в облаках,