В объятиях XX-го века. Воспоминания - Наталия Дмитриевна Ломовская

лет, когда началась война. При первых бомбежках Москвы в котельную нашего дома, используемую в качестве бомбоубежища, попала зажигательная бомба. Мы были там с мамой, и я хорошо помню, как тушили пожар. Потом после сигнала воздушной тревоги мы стали ходить на станцию метро Маяковская, расположенную в 10–ти минутах от нашего дома глубоко под землей. Осенью 1941 года мы с бабушкой Любовь Петровной и с дедушкой Григорием Иосифовичем уехали в эвакуацию, а мама с папой еще оставались в Москве. Помню бомбежку нашего парохода по пути в г. Плёс на Волге. Через короткое время из Плёса переехали в г. Киров, где оказались дальние родственники дедушки. Дедушка до этого работал несколько месяцев на трудовом фронте под Москвой, застудил почки и скончался в начале 1942 года в г. Кирове в возрасте 56 лет. Его могилу найти не смогли. Помню, что он уже больной сокрушался, что я, уже «взрослая» девочка, а читать ещё не научилась. У бабушки была иждивенческая карточка, и мы голодали. До сих пор помню потрясающий вкус солдатских сухарей. Часть поломанных сухарей отбраковывали, не посылали на фронт и отоваривали по карточкам. Помню как продавщица в магазине отламывала и давала мне и другим детям кусочек от хлеба, уже выданного по карточке. И как каждая крошка хлеба, упавшая на стол, немедленно отправлялась в рот.

Мама с папой оставались в Москве (папа на костылях) и по рассказам обсуждали возможность ухода из Москвы пешком. В ноябре 1941 года, когда немцы были уже в подмосковье, они эвакуировались из Москвы вместе с Военно-ветеринарной академией, в которой работала мама, в город Аральск на берегу Аральского моря в Казахстане. Мама более полугода ничего не знала о нашем местонахождении и пыталась нас разыскать. Имея слабую надежду застать нас у дальних родственников в г. Кирове, она, благодаря имеющейся у неё на руках справке из военной Академии и своей необыкновенной энергии, пересаживаясь с поезда на поезд, в самое тяжелое военное время, приехала в г. Киров и вывезла нас с бабушкой в г. Аральск. Своего горячо любимого ею отца она в живых уже не застала.

Через месяц солнышка и еды я стала поправляться. Только молочные зубы совсем разрушились, потом эта голодная пора сказалась и на постоянных.

Вскоре Академия переехала в г. Самарканд. Папа тоже устроился в Академии на временную работу. Преподаватели Академии жили в большом помещении, наверное, зале, перегороженном занавесками. Мы жили на сцене вместе с семьями Кошелевых и Залкиндов. Спасали пайки, выдаваемые кандидатам наук. Топили саксаулом, главным деревом пустыни, растущим в окрестностях Самарканда. Жена С. Я. Залкинда собирала детей и читала нам русских классиков. Она была очень красивая даже по моим детским воспоминаниям. Помню, как мы все боялись, когда она читала гоголевского Вия. Мы с Мишей Залкиндом и Толей Дворкиным (сыном другого преподавателя) все свободное время играли в войну на пустыре около дома. Папа в 1943 и 1944 годах был старшим научным сотрудником, генетиком во ВНИИ каракулеводства в отделе разведения каракулевых овец. На меня большое и тяжёлое впечатление произвело его упоминание, что каракульча — это шерсть ещё не родившихся, доставаемых из утробы матери овец. Моя бабушка Любовь Петровна вернулась в Москву из эвакуации в 1943 году, боясь за сохранность нашей московской квартиры. Однако нашему соседу по лестничной клетке чудом удалось её спасти от заселения и полного разграбления. Телефон, конечно, отключили и у нас его не было вплоть до 1957 года, несмотря на многочисленные хлопоты по его установлению.

Мы с мамой и папой вернулись из эвакуации вместе с Академией в 1944 г. В стенном шкафу у нас в квартире долго хранились куски саксаула и куски соли из Аральска.

Мама продолжала работать в Академии, а папа в 1944 году был зачислен на должность старшего научного сотрудника, а с 1958 года заведующего лабораторией генетики и селекции во ВНИИ прудового рыбного хозяйства и работал там вплоть до 1961 года.

Несколько слов о нашем доме на Малой Бронной и о наших соседях. В 30-х годах наш первоначально четырехэтажный дом надстроили, и он стал шестиэтажным. На верхних этажах поселилась московская номенклатура в ранге министров и замминистров. Уж очень лакомым кусочком была и осталась улица Малая Бронная и, особенно, местоположение нашего дома напротив Патриарших прудов, переименованных вскоре в Пионерские. В двух подъездах нашего дома провели лифты, которые, проехав первые четыре этажа, останавливались только на пятом и шестом этажах. В нашем подъезде, да и в соседнем в конце 30–х годов арестовали, практически, всех глав семейств. На 1-ом этаже в нашем подъезде осталась жить Фаина Захаровна Кафенгауз, у которой мужа арестовали, а сын погиб в первые дни войны. На 2-ом этаже квартиру занял высокопоставленный партийный работник, который ни с кем из соседей не общался и его дочка никогда не гуляла во дворе. На этом же этаже уплотнили квартиру Рассоловых, арестовав отца Бори Рассолова и поселив там большую шумную семью. На 2-ом этаже жила в одной небольшой квартире семья Менделевых — мать Фаина Моисеевна и две ее дочери с семьями. Одна из них, Юлия Марковна, писаная красавица, жила с мужем, дочерью от первого брака Лией Канторович и умственно отсталым сыном Тёмой. Где-то в интернете промелькнуло, что они с мужем долго работали за границей, чуть ли не разведчиками. В мое время они оба служили в адвокатской конторе. С. Менделевыми мы общались часто и в крайних случаях ходили к ним звонить по телефону.

Лия Канторович геройски погибла в августе 1941 года, подняв в атаку бойцов, у которых убили командира. О ней до сих пор есть много упоминаний на российских веб-сайтах. Была она, по воспоминаниям, очень красивой, и одно время, говорят, за ней ухаживал Александр Галич.

Когда умер муж Юлии Марковны, а сестра Рая Марковна с семьей дочери в 60-х годах уехала в Израиль, она через несколько лет, поняв, что не в силах больше ухаживать за больным сыном, покончила его и свои счеты с жизнью.

В одной из квартир на нашей лестничной клетке жила семья Суздалевых, тоже без главы семьи, в другой — наш сосед, очень пожилой человек с сестрой, стараниями которого во время войны сохранилась наша квартира. Общалась я, в основном, с нашим соседом со 2-ого этажа, Борькой Рассоловым. Помню, как мы в тайне от родителей ездили по Москве и даже в подмосковные музеи, часто играли у нас или у них дома. Когда у нас появился рояль (1949 г.),