Марью пишет сочинение (рассказы эстонских писателей) - Хейно Вяли

Разумеется, мы с Кийлике до смерти перепугались.

Я сказал:

— Мы не помогли, а, наоборот, навредили Михкелю Пяртсу! Если раньше тяга в трубе была плохая, то теперь ее и вовсе не будет.

Но Кийлике сказал, что нет худа без добра. Теперь старику Микхелю уже не надо будет бегать с дымарем, когда его пчелы станут роиться. Затопит печь и откроет в доме окна, вот и вся работа.

Шутки шутками, но настроение наше от этого не становилось лучше. Мы с Кийлике прекрасно понимали: труба — это тебе не дымарь для пчел!

Если говорить честно, как оно было на самом деле, у нас на душе кошки скребли. И мы с Кийлике ломали голову, что бы такое придумать и зло обратить в добро.

Старинная народная пословица учит: где беда велика, там помощь близка. И это чистая правда.

Через два дня после истории с трубой в наш класс залетела пчела.

Виктор Каур пчелу поймал и хотел посадить в пустой спичечный коробок, чтобы потом выпустить ее на свободу в какой-нибудь самый подходящий момент, например, на торжественном школьном собрании.

Учитель природоведения Пюкк как раз в это время записывал нам в дневники двойки, но он все равно заметил, как Виктор Каур поймал пчелу. Учитель велел выпустить ее в открытое окно. После этого учитель Пюкк стал рассказывать нам о пчелах.

Мы слушали, затаив дыхание, потому что рассказ его был очень интересным и еще потому, что не хотели мешать учителю, — чем больше времени уходило на пчел, тем меньше оставалось на вызовы к доске.

Вот тут-то мы и узнали, что пчелы очень умные. У них даже есть разделение труда. Одни дежурят возле летка улья и отгоняют чужаков. Другие служат цистернами и приносят в улей воду в своих зобиках. Третьи заменяют вентиляторы: гонят крыльями воздух между сотами. Четвертые собирают с цветов пыльцу и нектар и перетаскивают в улей. А если какая-нибудь из пчел найдет много цветов, она летит к улью и начинает там вовсю танцевать. Так языком танца пчела рассказывает другим, что это за цветы, где они растут, много ли их и каков на вкус их нектар.

Учитель Пюкк рассказывал нам о пчелах весь урок.

Когда началась переменка, девочки пошли в коридор поразмяться, а мальчики остались в классе и решили еще раз проработать все, что рассказал учитель Пюкк, — и наглядно, чтобы лучше запомнить.

А чтобы никто не помешал этому, ученики Топп и Каур сделались дежурными пчелами и стояли возле дверей с канцелярскими кнопками в руке.

Четверо или пятеро мальчиков вентилировали воздух. Некоторые просто так жужжали.

А ученик Тээмуск был пчелой-цистерной, он бегал в коридор, набирал в рот воды из-под крана и приносил в класс. Охотников пить эту воду не находилось, и Тээмуск выфыркивал ее просто так куда попало.

Переменка пролетела как один миг.

Когда в класс вошла учительница английского языка, Кийлике вместо того, чтобы стоять возле своей парты, все еще прыгал на одной ноге вокруг преподавательского стола и размахивал руками.

Учительнице такое поведение Кийлике не понравилось.

— Что это значит? — спросила она у него. — Отвечай! Что за танец ты тут исполняешь?

Кийлике никак не мог отдышаться после прыжков, — ведь человек не такой выносливый, как пчела. Я решил выручить своего друга и ответил за него:

— Кийлике языком танца рассказывает о том, что у Виктора Каура в ящике стола лежат два бутерброда. Один из них — с колбасой по два рубля двадцать копеек за килограмм.

Теперь я снова немножко пропущу и продолжу рассказ с того момента, когда Кийлике уже стоял в коридоре под часами, а я рядом с ним.

Учительница английского языка не знала пчелиных повадок и решила, будто мы над нею издеваемся.

А у нас ничего такого и в мыслях не было!

В коридоре стояла мертвая тишина. У нас в стенгазете писали, что такая тишина помогает умственной работе. И это чистая правда.

Мы постояли в этой тишине совсем немного, а Кийлике уже хлопнул себя по лбу и воскликнул:

— Теперь я знаю, как искупить нашу вину перед стариком Михкелем, которому мы трубу засорили! Давай дрессировать его пчел, научим их летать за медом к тебе в сад.

Возле моего дома полным-полно яблонь, и все они в цвету. Для пчел старика Михкеля мне яблоневой пыльцы ничуточки не жалко, и я согласился.

— Ну что же, давай. Только ты помнишь, что сказал учитель Пюкк? Для этого нужно набраться терпения.

Кийлике ответил, что чего-чего, а терпения у него — хоть отбавляй.

— И еще учитель Пюкк говорил, для этого нужен мед, — добавил я.

Мед, по словам Кийлике, был у него, можно сказать, в кармане. Кийлике говорил правду. После уроков мы пошли в угловой магазин, и мой друг выложил на прилавок девяносто копеек. Ровно столько, сколько стоила маленькая баночка меда.

Теперь у нас было все что надо. Когда мы добрались до моего дома, Кийлике сразу взобрался на яблоню. Он срывал с нее цветки и сбрасывал вниз. А я подбирал их с земли и подвешивал над миской с медом, тем самым, который купил Кийлике. Мед мы как следует перемешали с кипяченой водой.

Работа у нас кипела. Наконец Кийлике решил, что цветов уже хватит, — от их запаха одуреть можно, — и мы поставили миску возле забора старого Михкеля. А сами пошли в соседний осинничек, выждать, что будет дальше. На досуге мы поговорили о пчелином житье-бытье.

Кийлике сказал:

— Интересно, где до сих пор собирали мед пчелы старика Михкеля? У него ведь яблонь нет.

Когда мы несли миску, глаза мои не дремали. Я ответил Юхану Кийлике со знанием дела:

— Они обрабатывают одуванчики. Одуванчиков у Михкеля тьма.

— Ну и дрянь же, наверное, одуванчиковый мед, — предположил Кийлике. — Как ты думаешь?

Я думал то же самое. Каждому известно: одуванчик — растение горькое.

— Теперь пчелы старика Михкеля отведают меду из нашей миски, запомнят запах подвешенных над нею яблоневых цветов и мигом забросят свои одуванчики. Правда ведь, как ты думаешь? Начнут рыскать по сторонам, чтобы разведать, где еще благоухают яблони.

Я думал точно так же.

— На всякий случай я пойду, погляжу, как у них идет дело, — сказал Кийлике.

Через некоторое время Кийлике вернулся, облизнул губы и сказал, что дело на мази. На краю миски сидят уже семь пчел.

Любопытство стало разбирать и меня, я тоже сходил взглянуть на миску. Потом опять пошел Кийлике. Потом опять я. Через некоторое время мы перенесли миску ближе к моему дому, чтобы пчелы поняли, в какую сторону надо лететь.

Пчел собиралось все больше. Это значило; что нас ждет удача. Меня и Кийлике распирало от гордости. Я сказал:

— Теперь мы не только тимуровцы, а еще и ученые-испытатели…

— …которые не ждут милостей от природы, — добавил Кийлике.

Я сказал:

— Ради такого дела и я тоже не пожалел бы девяноста копеек.

Кийлике уверил меня, что он никогда в этом не сомневался. Потому-то он и рискнул продать Виктору Кауру мою шариковую ручку.

Когда я это услышал, у меня, само собою понятно, испортилось настроение.

Моя шариковая ручка была еще совсем новая, только не писала. И я сказал возмущенно:

— Я больше не хочу быть в паре с тобою! Яблони — мой вклад, мед — тоже, что же вложил ты?

Но Кийлике не растерялся:

— Я вложил идеи, — ответил он. — А идеи гораздо дороже всего остального. — И Кийлике сказал, что хватит спорить, надо пойти посмотреть, не пора ли закончить дрессировку.

Над миской кружила уже целая туча пчел. Кийлике к ним приблизился, но едва он открыл рот, собираясь что-то сказать, как туда мигом залетели две пчелы.

Это показалось мне подозрительным. Я сказал:

— Так ты еще и мед лизал втихаря! С чего бы иначе пчелам к тебе в рот лезть? Теперь делай «пых-пых!» и шагай к моему саду. Пчелы полетят следом за тобою, как на веревочке. — Я посмеялся над горем моего друга и поступил очень неосмотрительно: именно в этот момент одна пчела изловчилась залететь в рот и ко мне.

Беда входит в дверь без стука — совершенно правильно учит нас народная пословица, и мне приходится повторять это здесь уже во второй раз. Мы с Кийлике больше не раскрывали рта, но воздух все равно выходил из нас через нос.

Скоро у меня и в носу сидело пчелиное жало, а в носу Кийлике — два, и это яснее ясного говорило о том, кто из нас съел больше меда. Мы поняли, что наше единственное спасение — яблоневый сад возле моего дома, ведь яблони сильнее пахнут медом, чем мы с Кийлике, и пчелы оставят нас в покое.

Терпенье и труд все перетрут — говорит народная пословица, и это чистая правда. На следующий день, когда мы с Кийлике отправились в школу на спортивные соревнования, на наших яблонях было черно от пчел. А когда мы шли мимо сада старого Михкеля, старик был возле своих ульев — они стоят у самого забора — и радостно восклицал: