Западня для Золушки - Себастьян Жапризо

Они не разговаривали три дня. Франсуа явился назавтра. Критическим взором окинул распухшее лицо До, произнес: «Ну что ж, бесценная моя, сегодня видик еще паскуднее обычного», — и увез Мики отпраздновать случившееся. На другой день До вечером вновь взяла щетку для волос и, ни слова не говоря, исполнила свой «долг». На следующий вечер, когда стало ясно, что затягивающееся молчание играет против нее самой, она упала в ноги Мики, вымаливая прощение. В обоюдных слезах и влажных поцелуях был заключен мир, и Мики повытаскивала из шкафов уйму унизительных и жалких подарков. За эти три дня она ради собственного успокоения обегала магазины.

Злая фортуна распорядилась так, что в ту же неделю До повстречала Габриеля, которого она не видела уже больше месяца. Она выходила от парикмахера. На лице у нее еще сохранялись отметины от нервного срыва Мики. Габриель усадил До в свою «дофину» и объявил, что худо-бедно примирился с их разрывом. Он, мол, просто еще слегка беспокоился за нее, только и всего. Теперь же, увидев, как она разукрашена, он будет беспокоиться всерьез. Что это с ней сделали? До не нашла нужным запираться.

— Так она тебя избила? И ты это терпишь?

— Я не смогу тебе этого объяснить. Мне хорошо с ней. Она нужна мне как воздух. Ты не поймешь. Парню девушку не понять.

Габриель и впрямь недоверчиво качал головой, но смутно догадывался об истине. До пыталась внушить ему, что она присохла к своей длинноволосой кузине. Но Габриель знал До. До неспособна присохнуть к кому бы то ни было. И если она позволяет какой-то истеричке себя колотить, то, значит, в голове у нее завелась некая мыслишка — глупая, откровенная и бесконечно опасная.

— На что ты живешь, с тех пор как ушла из банка?

— Она дает мне все, что я пожелаю.

— Чем все это кончится?

— Понятия не имею. Знаешь, она совсем не злая. И любит меня. Я встаю, когда хочу, у меня полно платьев, я езжу с ней повсюду. Ты не поймешь.

Когда она расставалась с ним, ее тревожило опасение: а вдруг он и впрямь понял? Но он тоже любил ее. Ее все любили. И никто не мог прочесть в ее глазах, что с того вечера, как ее отхлестали, она уже как мертвая, что нужна ей вовсе не эта испорченная девчонка, а та жизнь, какую она так долго вела в своих снах и какую даже не умела толком вести эта девчонка. Уж она-то, До, сумела бы вести такую жизнь на ее месте. Лучше воспользовалась бы роскошью, легкими деньгами, зависимостью и трусостью окружающих. За тумаки Ми тоже когда-нибудь заплатит, как она обещала платить за все. Но не это было главным. Ей придется также заплатить за иллюзии маленькой банковской служащей, которая, в отличие от Мики, ни на кого не надеялась, ни от кого не требовала любви и не считала, что небо вдруг станет голубее оттого, что ее возьмутся баюкать.

Уже довольно много дней До предчувствовала, что убьет Ми. Так что, расставшись с Габриелем на тротуаре, она сказала себе, что теперь просто добавилась лишняя причина, только и всего. Она, До, уничтожит не только равнодушное, бесполезное насекомое, но и унижения и оскорбления. Она достала из сумки черные очки. Прежде всего потому, что такие мысли без труда читаются в глазах. А еще потому, что под глазом у нее был синяк.

В мае Мики уж очень усердно занималась тем, что ей нравилось. Прислушавшись к кое-каким из глупостей, на которые был неистощим Франсуа Руссен, она решила обосноваться в особняке на улице Курсель, которым владела крестная Мидоля. Рафферми никогда там не жила. Мики с головой окунулась в обустройство. Поскольку она была упряма, а все средства находились в распоряжении ее тетушки, за двое суток отношения между Парижем и Флоренцией накалились.

Мики добилась требовавшихся ей денег, покрыла подписанные обязательства, заказала маляров и мебель, но ей навязали поверенного в делах, Франсуа Шанса, и бухнули в колокола, вызывая отборную жандармерию — персонаж легендарный и абсолютно невменяемый, поскольку в его активе числились собственноручные порки Мики.

«Жандарма» звали Жанна Мюрно. Мики упоминала о ней неохотно и в таких выражениях, что нетрудно было представить себе, какой ужас она ей внушала. Стянуть с Мики трусики и отхлестать по голой заднице, даже в четырнадцатилетнем возрасте, когда сие произошло, — это уже было подвигом. Но сказать «нет» двадцатилетней Мики, когда та твердит «да», и заставить ее прислушаться к голосу разума — это было и вовсе неправдоподобно.

Впрочем, все было не совсем так — До убедилась в этом, едва увидела «жандарма». Она была высокая, златокудрая, безмятежная. Мики не боялась ее, не ненавидела — хуже. Она не выносила ее присутствия в трех шагах. Обожание ее было столь полным, смятение — столь искренним, что у До все внутри переворачивалось. Выходит, не одни только банковские служащие орошают слезами подушку. Мики явно годами грезила о такой Мюрно, какой не существует в природе, нестерпимо от этого страдала и сходила с ума, когда Жанна была рядом. До, при которой о жандарме раньше упоминали не иначе как мимоходом, была поражена при виде того, какое огромное значение ей придается.

То был самый обычный вечер. Мики переодевалась к свиданию с Франсуа. До читала в кресле, это она пошла открывать дверь. Жанна Мюрно глянула на нее, как глядят на заряженный пистолет, сняла пальто и не повышая голоса позвала:

— Мики, ты где?

Та появилась в купальном халате — словно уличенная в чем-то постыдном, она пыталась улыбнуться, но губы у нее дрожали. Состоялся краткий диалог на итальянском, из которого До уловила немногое — если не считать того, что с каждой фразой Мики таяла, как распускаемая кофта. Совершенно неузнаваемая, она переступала с ноги на ногу.

Жанна подошла к ней размашистым шагом, поцеловала ее в висок, держа под локотки, потом долго разглядывала. Должно быть, говорила она не очень приятные вещи. Голос ее был глубокий, спокойный, но тон — хлесткий, как плеть. Мики потряхивала длинной шевелюрой и молчала. Наконец До увидела, как она побледнела и, вырвавшись из хватки «жандарма», запахнула халат.

— Я тебя сюда не звала! Могла бы оставаться где находилась! Я не изменилась, да, но и ты тоже. Ты все та же Зануда Мюрно. Разница лишь в том, что теперь я сыта этим по горло!

— Вы Доменика? — резко повернувшись, спросила Жанна. — Сходите закрутите краны.

— Ты двинешься с места не раньше, чем я скажу! — вмешалась Мики, перегораживая До дорогу. — Оставайся где стоишь. Стоит послушаться ее один раз, и она с тебя уже никогда не слезет.

До, сама не поняв как, очутилась на три шага сзади. Жанна пожала плечами и сама отправилась в ванную закрывать краны. Пока она ходила, Мики силком усадила До в кресло и встала рядом с ней. Губы у нее по-прежнему дрожали.

Жанна остановилась на пороге — высоченная блондинка, она частила скороговоркой, словно боялась, что ее перебьют, и, подкрепляя свои слова, тыкала пальцем в Мики. До несколько раз услышала свое имя.

— Говори по-французски, — сказала Мики. — До не понимает. Ты лопаешься от ревности. Ей бы все сразу стало ясно, если б она понимала. Нет, ты только взгляни на себя: ты лопаешься от ревности! Видела бы ты себя! Ты уродка, просто-напросто уродка!

Жанна улыбнулась и ответила, что До тут ни при чем. Если бы До захотела выйти на несколько минут из комнаты, было бы лучше для всех.

— До остается где она есть! — отрезала Мики. — Она очень хорошо понимает. Она слушает меня. Тебя она не слушает. Я люблю ее, она моя. Вот, гляди.

Мики наклонилась, притянула До к себе, держа ее за затылок, и поцеловала в губы: раз, другой, третий. До позволяла все это над собой проделывать — окаменелая, бездыханная, она говорила себе: «Я убью ее, я найду способ ее убить, но что представляет из себя эта итальянка, ради которой она готова из шкуры вылезти?» Губы у Мики были нежные и трепещущие.

— Когда закончишь придуриваться, — произнесла Жанна своим спокойным голосом, — оденься и собери чемодан. Тебя хочет видеть Рафферми.

Мики выпрямилась — она более остальных чувствовала себя не в своей тарелке — и оглянулась в поисках чемодана — он на самом деле был в комнате. Она его только что видела. Куда он запропастился? Чемодан оказался на ковре позади нее — открытый, пустой. Мики взяла его обеими руками и запустила им в Жанну Мюрно, которая, однако, уклонилась.

Мики сделала два шага, что-то выкрикивая по-итальянски — вероятно, ругательства, — схватила на камине вазу — высокую, синюю, красивую — и также метнула ее в голову златоволосой великанши. Та уклонялась от всего, умудряясь при этом не шелохнуться. Ваза грохнулась об стену. Жанна обогнула стол, размашистым шагом подошла к Мики, взяла ее за подбородок одной рукой и влепила пощечину другой.

Потом она взяла свое пальто, сказала, что переночует на улице Курсель, уезжает завтра в полдень и что у нее билет на самолет для Мики. В дверях она добавила, что Рафферми при смерти. Мики останется самое большее десять дней, чтобы увидеться с ней в последний раз. Когда она ушла, Мики рухнула в кресло и разрыдалась.