Вот я - Джонатан Фоер

Сэм жестом пригласил Макса войти.

– Про меня говорят?

– Ага!

– Плохое?

– Ну, точно не поют «Наш друг хороший парень», не сомневайся.

– Папа расстроился?

– Я бы сказал, да.

Сэм вновь обратился к экрану, а Макс тем временем невозмутимо изучал комнату брата.

– Из-за меня? – спросил Сэм, не поворачиваясь.

– Что?

– Расстроился из-за меня?

– Я думал, ты этого и хотел.

– Ну, он не может быть таким сосунком.

– Да, зато мама может быть с железными яйцами.

Сэм рассмеялся:

– Абсолютно точно. – Он отключился и повернулся к Максу. – Они отдирают пластырь с такой скоростью, что новые волоски успевают вырасти и прилипнуть к нему.

– А?

– Я бы хотел, чтобы они уже развелись.

– Развелись? – переспросил Макс, и его организм срочно перенаправил кровоток в ту часть мозга, что маскирует панику.

– Конечно.

– Правда?

– Ты что такой темный?

– Типа, глупый?

– Ничего не знаешь.

– Не знаю.

– Ну, – начал Сэм, обводя пальцем край планшета – границу прямоугольной бреши в физическом мире, – ты бы кого выбрал?

– Для чего?

– Выбирать. С кем остаться.

Максу это не понравилось.

– Разве дети не делят, типа, время, или как-то так?

– Да, сначала так, но потом, понимаешь, обязательно придется выбирать.

Максу это сильно не понравилось.

– По-моему, с отцом веселее, – сказал он. – И гораздо меньше будут дергать. И наверное, больше всяких классных штук, и дольше у компа сидеть…

– Успеешь поразвлечься, пока не помрешь, от цинги или от меланомы, загорать-то будешь без защитного крема, или пока тебя не посадят в тюрягу за опоздания в школу каждый день.

– За это сажают?

– Посадят, если не свалишь сейчас отсюда.

– И я бы скучал по маме.

– А что мама?

– Она – это она.

Сэму его ответ не понравился.

– Но если бы остался с мамой, я бы скучал по папе, – продолжил Макс, – так что, наверное, я не знаю. А ты бы кого выбрал?

– Для тебя?

– Для себя. А я хочу там, где ты будешь.

Сэму это сильно не понравилось.

Макс запрокинул голову и смотрел на потолок, чтобы слезы закатились обратно в глаза. Почти как робот, но именно неспособность принимать неотъемлемое человеческое чувство и делала его человеком. Ну, или сыном своего отца.

Макс сунул руки в карманы – фантик от тянучки, огрызок карандаша с игры в мини-гольф, чек, на котором испарился текст, – и сказал:

– Вот я раз был в зоопарке…

– Ты был в зоопарке тыщу раз.

– Это анекдот.

– А.

– Ну вот, я раз пошел в зоопарк, поскольку слышал, что это, типа, лучший зоопарк в мире. Ну и, понимаешь, захотел увидеть сам.

– Наверное, было на что посмотреть.

– Ну, странность в том, что во всем зоопарке было только одно животное.

– Кроме шуток?

– Да. И это была собака.

– Аргус?

– Ты мне сбил весь рассказ.

– Повтори последнюю строчку.

– Я начну с самого начала.

– Давай.

– Однажды я пошел в зоопарк, поскольку слышал, что это лучший зоопарк в мире. Но дело в том, что там было только одно животное, на весь зоопарк. И это была собака.

– Надо же!

– Да, и оказалось, что это шитцу. Сечешь?

– И впрямь смешно, – сказал Сэм, не умея рассмеяться, несмотря на то, что искренне счел анекдот смешным.

– Ты понял, да? Шит зу?[5]

– Да.

– Ши. Тцу.

– Спасибо, Макс.

– Я тебе уже надоедаю?

– Совсем нет.

– Да, да.

– Вообще наоборот.

– А какой наоборот у надоедания?

Сэм запрокинул голову и, метнув взгляд в потолок, сказал:

– Спасибо, что не спрашиваешь, я ли это написал.

– А, – сказал Макс, комкая стершийся чек между большим и указательным пальцем, – это потому что мне наплевать.

– Я знаю. Ты единственный, кому наплевать.

– А оказалось, тут шитцу-семья, – заключил Макс, гадая, куда он направится, выйдя за дверь.

– Вот это не смешно.

– Может, ты просто не понял.

Истинный

– Па-ап? – позвал Бенджи, вновь вбегая на кухню с бабушкой на буксире.

Он всегда произносил «пап» с вопросительным знаком, как будто спрашивая, где отец.

– Да, дружище?

– Вчера, когда ты приготовил обед, у меня брокколи касались цыпленка.

– И ты вдруг об этом вспомнил?

– Нет. Весь день думаю.

– Все равно в животе все смешивается, – сказал Макс с порога.

– Откуда ты? – спросил Джейкоб.

– Из маминой вагины, – сказал Бенджи.

– И ты все равно умрешь, – продолжил Макс, – так не все ли равно, что там касалось цыпленка, который все равно мертв.

Бенджи обернулся к Джейкобу:

– Это правда, пап?

– Что именно?

– Я умру?

– Макс, зачем? Для чего это было нужно?

– Я умру!

– Через много-много-много лет.

– А это что-то сильно меняет? – спросил Макс.

– Могло быть и хуже, – заметил Ирв. – Ты мог бы быть Аргусом.

– А почему Аргусом быть хуже?

– Ну, знаешь, одной лапой уже в печи.

Бенджи испустил жалобный вой, и тут, будто принесенная невесть откуда световым лучом, Джулия распахнула дверь и вбежала в комнату:

– Что случилось?

– А ты почему дома? – спросил Джейкоб, которого в этот момент все достало.

– Папа говорит, я умру.

– Вообще-то, – сказал Джейкоб с натужным смешком, – я говорил, что ты проживешь очень-очень-очень долгую жизнь.

Джулия взяла Бенджи на руки со словами:

– Конечно, ты не умрешь.

– Тогда приготовьте два замороженных бурито, – попросил Ирв.

– Привет, дорогая, – сказала Дебора, – а я уже тут начала ощущать эстрогеновое голодание.

– Мама, откуда у меня вава?

– У тебя нет никакой вавы, – вмешался Джейкоб.

– На коленке, – сказал Бенджи, указывая на совершенно здоровое колено, – вот тут.

– Наверное, ты упал, – предположила Джулия.

– Почему?

– Там нет абсолютно никакой вавы.

– Потому что падать – это часть жизни, – сказала Джулия.

– Это истинная жизнь, – сказал Макс.

– Красиво сказал, Макс.

– Истинная? – спросил Бенджи.

– Настоящая, – пояснила Дебора.

– Почему падать – это настоящая жизнь?

– Это не так, – сказал Джейкоб.

– Земля все время падает к Солнцу, – сказал Макс.

– Почему? – спросил Бенджи.

– Из-за притяжения, – ответил Макс.

– Нет, – настаивал Бенджи, обращаясь к Джейкобу, – почему падать не истинная жизнь?

– Почему не истинная?

– Да.

– Не уверен, что понял твой вопрос.

– Почему?

– Почему я не уверен, что понял твой вопрос?

– Да, это.

– Потому что разговор стал непонятным и потому что я всего лишь человек, у меня крайне ограниченный ум.

– Джейкоб.

– Я умираю!

– Ты перегибаешь палку.

– Нисколько!

– Ни в коем случае!

– Я нет.

– Нет, Бенджи.

Дебора:

– Поцелуй там, Джейкоб.

Джейкоб поцеловал несуществующую ваву.

– Я могу поднять наш холодильник, – заявил Бенджи, не вполне понимая, готов ли он прекратить плакать.

– Это замечательно, – сказала Дебора.

– Ни фига не можешь, – возразил Макс.

– Макс говорит: «Ни фига не можешь».

– Отстань от ребенка, – попросил Джейкоб театральным шепотом: – Если говорит, что может поднять холодильник, значит, может поднять.

– Я могу его далеко унести.

– Я разберусь, – сказала Джулия.

– Я могу мысленно управлять микроволновкой, – сказал Макс.

– Только не ты, – ответил ей Джейкоб, слишком небрежно, чтобы можно было поверить. – У нас все отлично. Мы шикарно проводим время. Ты просто пришла в неудачный момент. Нерепрезентативный. Но у нас все классно, и сегодня у тебя выходной.

– Выходной от чего? – спросил Бенджи маму.

– Что? – не поняла Джулия.

– От чего тебе нужен выходной?

– Кто сказал, что мне нужен выходной?

– Папа только что сказал.

– Я сказал, что мы даем тебе выходной.

– От чего? – спросил Бенджи.

– Вот именно, – добавил Ирв.

– От нас, ясно же, – сказал Макс.

Сплошная сублимация: домашняя близость обернулась чувственным отдалением, чувственное отдаление обернулось стыдом, стыд обернулся отчуждением, отчуждение обернулось страхом, страх обернулся возмущением, возмущение обернулось самозащитой. Джулия порой думала, что, если бы им удалось проследить цепочку до самого истока их отстраненности, они могли бы и в самом деле вернуть былую открытость. Травма Сэма? Ни разу не заданный вопрос – как это могло случиться? Ей всегда казалось, что этим умолчанием они оберегают друг друга, но быть может, они старались ранить, перенести рану с Сэма на себя самих? Или все началось еще раньше? Не предшествовало ли взаимное отчуждение их знакомству? Принятие этого изменило бы все.

Возмущение, выросшее из страха, выросшего из отчуждения, выросшего из страха, выросшего из отдаления, выросшего из близости, было слишком большой тяжестью, чтобы нести весь день, каждый день. Так куда же переложить это с себя? На детей, конечно. Виновны были и Джейкоб, и Джулия, но Джейкоб в большей степени виновен. Он становился с ними все суше, понимая, что они стерпят. Он понукал, потому что они не отвечали. Он боялся Джулии, но не боялся их, так что они получали предназначенное ей.