Историк - Элизабет Костова

Я подошел к столу, за которым заполнял бланки библиотекарь.

— Простите, — сказал я, — нет ли у вас каталога исторических архивов по странам? Архивов… скажем, Турции?

— Я знаю, что вам требуется, сэр. Есть такие каталоги для университетов и музеев, хотя они далеко не полны. Но здесь у нас их нет — обратитесь в основной фонд библиотеки. Вы можете зайти туда завтра после девяти утра.

Мой поезд в Лондон, как я хорошо помнил, отходил в 10:14. Не больше десяти минут ушло бы на проверку. И если в каталогах окажется имя Мехмеда Второго или его прямых потомков… что ж, не так уж мне хотелось повидать Родос.

В глубочайшей горести твой, Бартоломео Росси».

Время в читальном зале, казалось, застыло на месте, несмотря на движение вокруг. Я прочел целиком всего лишь одно письмо, а в пачке оставалось еще не менее четырех. Подняв глаза, я увидел глубокую синеву за верхними окнами: сумерки. Домой придется идти одному, — я поежился, словно боязливый ребенок. И мне снова захотелось броситься к кабинету Росси и громко постучать в дверь. Я был уверен, что найду его там, переворачивающим листы какой-нибудь рукописи в желтом круге света настольной лампы. Мне не верилось в реальность случившегося, как не верится в смерть друга. По правде сказать, я был столь же озадачен, сколь испуган, и сумятица мыслей усиливала страх, потому что я не узнавал себя.

Я в задумчивости обвел взглядом пачки бумаг на столе. Там почти не оставалось свободного места, и, быть может, поэтому никто не попытался занять место напротив или соседние стулья за тем же столом. Я как раз обдумывал, не пора ли собрать бумаги и отправиться домой, чтобы продолжить чтение там, когда у краешка стола присела молодая женщина. Оглядевшись, я увидел, что все остальные места были заняты до отказа и столы завалены книгами, листами, ящичками каталогов и блокнотами. Ей просто не оставалось другого места, однако я вдруг исполнился бдительности: меня пугало, что чужой взгляд упадет на записки Росси. Чего я боялся — что его сочтут безумцем? Или меня?

Я начал собирать бумаги, тщательно складывая их в первоначальном порядке теми нарочито медлительными движениями, которые должны внушить человеку, виновато присевшему за ваш столик в кафе, что вы так или иначе собирались уходить, — когда заметил книгу, которую девушка наклонно держала перед собой. Она уже пролистала ее до середины, а блокнот и карандаш лежали у нее под рукой. Я в изумлении перевел взгляд с заглавия на ее лицо, а потом на вторую книгу, которую она положила рядом. Потом я снова уставился ей в лицо.

Это было молодое лицо, однако уже тронутое усталостью, едва заметной и одухотворенной — тенью усталости у глаз, которую я каждое утро видел в зеркале на собственном лице, и по этим приметам утомления я вычислил, что она, должно быть, аспирантка. Лицу ее была присуща тонкость и заостренность черт, напоминающих изображения на средневековых алтарных фресках, оно казалось бы вытянутым, если бы не плавная округлость скул. Девушка была бледна, но недели на солнце хватило бы, чтобы выкрасить ее кожу в оливковый цвет. Ресницы прикрывали опущенные к книге глаза, однако твердая черта губ и сосредоточенный разлет бровей выдавали ее внимание к напечатанному на странице. Волосы, темные как смоль, были откинуты назад более небрежно, чем было принято в те бриолиновые времена. Название же книги, выбранной из всех мириадов книг, хранившихся здесь, гласило — я снова ошеломленно посмотрел на обложку — «Население Карпат». Ее обтянутый темным свитерком локоть опирался на «Дракулу» Брэма Стокера.

В этот момент девушка подняла голову и встретила мой взгляд, и лишь тогда я вдруг осознал, как беззастенчиво ее разглядывал. Взор глубоких темных глаз, таивших в глубине янтарные отблески, был негодующим и откровенно враждебным. Я совсем не разбирался в женской психологии и в женщинах, по правде сказать, я даже сторонился их, но все же смог сообразить, в чем дело, и торопливо принялся объясняться. Потом я понял, что ее враждебность была самозащитой привлекательной женщины от назойливого внимания.

— Простите, — поспешно заговорил я, — я невольно заинтересовался вашей книгой — то есть той, что вы читаете…

Она продолжала смотреть на меня, ничем не пытаясь мне помочь. Взгляд упал на раскрытую перед ней книгу, и крутые дуги бровей выгнулись еще круче.

— Видите ли, я занимаюсь тем же предметом, — настаивал я.

Брови ее поднялись чуть выше, но я обвел рукой разложенные бумаги.

— Нет, правда. Я как раз читал о… — Мой взгляд упал на письмо Росси, и я умолк.

Она презрительно сощурилась, и у меня загорелись щеки.

— О Дракуле? — язвительно подсказала девушка. — Ведь видно же, что перед вами документы и первоисточники.

В ее голосе слышался незнакомый мне сочный акцент, и звучал он приглушенно, мягко, но чувствовалось, что только обстановка библиотеки сдерживает его звучность.

Я попробовал повернуть разговор иначе:

— Вы читаете для забавы? Я хотел сказать, для развлечения? Или это ваша научная тема?

— Для забавы? — Она не выпускала из рук книгу, возможно, полагаясь на нее как на дополнительную оборону.

— Ну, тема достаточно необычная, а вы, должно быть, всерьез заинтересовались, если взяли еще и книгу о населении Карпат. — Я ни разу не говорил такой скороговоркой со времен речи на защите магистерской диссертации. — Я и сам собирался заказать эту книгу. Даже обе.

— Право? — проговорила она. — Для чего же?

— Ну, — запнулся я, — у меня имеются письма от… довольно необычный исторический источник… и в них упоминается Дракула. Они о Дракуле.

В ее глазах разгорался слабый интерес, словно янтарные отблески взяли верх и с боем прорывались на поверхность. Девушка слегка откинулась на стуле, расслабившись с несколько мужской небрежностью, но не отнимая руки от страниц. Мне пришло в голову, что я тысячу раз видел это движение, эту задумчивую расслабленность, погруженность в беседу. Где я мог это видеть?

— О чем же в точности эти письма? — спросила она своим мягким голосом с чужеземным акцентом.

Я спохватился, что прежде, чем начинать подобный разговор, следовало бы представиться. Что-то мешало мне тут же исправить свою оплошность — я не мог ни с того ни с сего протянуть ей руку, назвать имя и факультет, и тому подобное. Еще мне пришло в голову, что я никогда раньше ее не видел, а значит, она не с исторического, разве что недавно перевелась из другого университета. И должен ли я был солгать, защищая Росси? Почему-то мне не хотелось этого делать. Я просто вывел его имя за скобки уравнения.

— Я работаю с одним человеком, который… занимался той же темой. Эти письма написаны им более двадцати лет назад. Он отдал их мне в надежде, что я сумею помочь ему в… настоящем положении, которое связано с… он изучает… то есть изучал…

— Понимаю, — холодно произнесла девушка.

Она встала и принялась подчеркнуто неторопливо собирать свои книги и складывать их в портфель. Стоя, она оказалась даже выше, чем мне представлялось: немного суховатая фигура с прямыми плечами.

— Почему вы интересуетесь Дракулой? — в отчаянии спросил я.

— Должна заметить, что вас это не касается, — отрезала она, отворачиваясь, — однако я собираюсь в те места, хотя еще не знаю когда.

— В Карпаты? — Разговор вдруг показался мне необычайно важным.

— Нет.

Последнее слово явно должно было положить конец разговору. И все же, словно против воли, и с таким презрением, что я не осмелился продолжать, он бросила мне:

— В Стамбул.

— Господи! — воскликнул отец, обращая взгляд к мерцающему небу.

Последняя ласточка, спеша в гнездо, пролетела над нами. Огни в городке поредели и тяжело стекали в долину.

— Нам завтра еще идти, а мы тут засиделись. Паломникам наверняка полагается ложиться рано. С закатом или что-нибудь в этом роде.

Я разминала ноги, одна ступня совсем затекла, и булыжник церковного дворика показался вдруг острым и неровным, особенно когда впереди маячила постель. Теперь всю дорогу до гостиницы ногу будет колоть иголками. Но во мне закипало негодование, сильнее, чем покалывание в отсиженной ноге: отец опять слишком скоро оборвал рассказ.

— Смотри, — сказал отец, показывая на склон над нами. — Там, я думаю, Сен-Матье.

Я проследила его жест и на половине тяжелого темного склона увидела маленький огонек. Ни одного огня не было вблизи него: как видно, никто не жил рядом. Единственная искорка в складке тяжелого занавеса, высоко наверху, но много ниже высочайших вершин — она повисла между городком и ночными небесами.

— Да, монастырь должен стоять как раз там, — снова заговорил отец. — И завтра нам предстоит настоящее восхождение, пусть даже и по дороге.

Мы спускались по безлунным улицам, и мне было грустно, как бывает всегда, когда спускаешься вниз с высот. Сворачивая за угол старой колокольни, я обернулась, чтобы унести с собой в памяти тот крошечный неподвижный огонек. Он горел над стеной дома, обвитой бугенвиллией. Я стояла, замерев, не сводя с него взгляда. И тут, всего на миг, огонек мигнул.