О царствовании Юстиниана - Агафий Миринейский

Теперь же все их [магов] почитают и превозносят и все общественные дела устраиваются по их советам и предсказаниям. Каждому частному лицу, когда дело касается суда или других случаев, они предписывают и навязывают то, что нужно сделать. И вообще у персов ничего не признается законным и справедливым, если оно не одобрено магом.

27. Говорят, что мать Артаксара вышла замуж за некоего Пабека, совершенно незнатного человека, сапожника по профессии, но хорошо изучившего движение звезд, который легко мог предугадывать будущее. Некий военный человек по имени Сасан, случайно совершая путь по стране Кадусеев, пользовался гостеприимством у Пабека и находился в его жилище. Тот же каким-то образом (думаю, как предсказатель) предугадал, что потомство гостя будет знаменитейшим и известнейшим и достигнет великого счастья. Он печалился и скорбел, что у него нет ни дочери, ни сестры, никакой другой женщины, близкой родственницы, и наконец уступил ему свое ложе и свел его со своей женой, необычайно смело пренебрегая стыдом, променяв бесчестье и позор на предстоящий в будущем жребий. Так родился Артаксар и был воспитан Пабеком. Когда же, став юношей, он весьма храбро захватил царскую власть, тотчас возник спор и жестокая ссора между Сасаном и Пабеком. Каждая сторона хотела назвать его своим сыном. С трудом оба согласились на том, чтобы он действительно назывался сыном Пабека, но рожденным от семени Сасана. Говоря о таком происхождении Артаксара, персы утверждают, что оно истинно и что так записано в царских пергаментах. Я перечислю немного позже и имена всех, которые царствовали после него и к этому [добавлю], сколько времени каждый царствовал, хотя это опускалось всеми историками до настоящего времени, и они не считали важным исследовать это. Но цари римлян, начиная от Ромула и еще раньше, от Энея, сына Анхиза, перечисляются до Анастасия и Юстина Старшего. Цари же персов, – я говорю о тех, которые царствовали после изгнания парфян, – противополагаемые друг другу, не разделяются подобным образом хронологическими датами. А это должно сделать. Я тщательным образом собрал о них то, что записано ими самими, и полагаю, что перечисление всех принесет большую пользу настоящей работе.

Сделаю это в дальнейшем, когда сочту необходимым, хотя предстоит дать голые перечисления многих имен, притом варварских, причем некоторые из них не совершили ничего, достойного упоминания. А в настоящее время скажу только одно ради ясности и запоминания, что в двадцать пятый год царствования Хосрова кончается триста девятнадцатый год [этого периода]. В то время велись войны в стране колхов и приключилась смерть Мермероя. Тогда же шел двадцать восьмой год управления римлянами императором Юстинианом.

28. Прежде чем перейти к дальнейшему, остановлюсь немного на Хосрове. Ибо его восхваляют и удивляются ему не по его заслугам не только персы, но даже некоторые и римляне, как любителю наук, достигшему вершин философии, причем эллинские произведения были ему переведены на персидский язык, и даже говорят, что он изучил Стагирита лучше, чем пеанийский оратор[49] сына Олора,[50] что он насыщен учениями Платона, сына Аристона, что от него не ускользнули ни Тимей, хотя последний весьма богат геометрическими теориями и исследует движения природы, ни Федон, ни Горгий и никакой другой из красивейших и труднейших диалогов, такой, скажем, как Парменид. Я, однако, отнюдь не считаю, что он получил такое прекрасное образование и даже достиг его вершины. Каким образом эта чистота старых имен, естественная грация, соответствующая и приспособленная к природе самих вещей, могла быть сохранена варварским и грубейшим языком? Каким образом человек, воспитанный с детских лет в царской гордыне и постоянной лести, ведя образ жизни самый варварский, стремящийся к воинам и сражениям, – каким образом, живя так, он мог добиться крупных и достойных упоминания успехов в науках и упражняться в них? Если кто его похвалит за то, что, будучи царем и персом, имея заботу о стольких народах и делах, он все же стремился в некоторой степени вкусить научного знания и гордился этим, то за это я удостоил бы человека похвалы и предпочел бы прочим варварам. Если же его называют весьма ученым и почти что превосходящим всех когда-либо занимавшихся философией и считают, что якобы он изучил начала и законы всех искусств и наук в таком размере, какой перипатетики определяют для образованнейших, то все думающие так весьма ошибаются, не заботясь об истине, а следуя только мнению толпы.

29. Был некий человек, сириец родом, по имени Ураний. Он бродил по столице, объявляя, что он занимается медицинским делом. Из аристотелевских же учений он основательно ничего не знал, а хвалился, что знает много кичась своим задором на собраниях. И часто, приходя к портикам дворца и сидя в книжных лавках, он спорил и величался перед собравшимися там и ведущими обычные споры о божестве, какова его природа и сущность, доступно ли оно страданиям, о неслиянии и тому подобном. Громадное большинство спорящих не очень усердно посещало грамматические школы и не отличалось безукоризненной жизнью; тем по менее [оно] считает легким и самым сподручным [делом] перепрыгнуть, так сказать, через порог и заниматься рассуждениями о божестве – предмете, столь недоступном и возвышенном, превышающем [разум] человека, о котором можно знать только одно то, что оно непознаваемо.

Поэтому они постоянно собираются вместе поздно вечером, после попойки и невоздержанности, и начинают разглагольствовать, как им заблагорассудится, о возвышенных и божественных предметах, всегда болтая одно и то же. Они не убеждают друг друга, упорно держатся своих мнений при всяких обстоятельствах, в споре злятся друг на друга, бросают друг другу открытые оскорбления, издавая отвратительные звуки, как играющие в кости. Так кончаются у них споры и они с трудом расходятся, не приобрев и не дав ничего полезного и становясь вместо друзей отъявленными врагами. Среди них первое место занимал этот Ураний, не переставая разглагольствовать и извергать брань, как Терсит у Гомера.[51] Хотя не было у него никаких прочных суждений о боге, и он не знал, какие следует противопоставить в спорах аргументы, но он то возражал против первого тезиса спора, то вместо ответа задавал встречный вопрос о предмете спора, не позволяя, чтобы спор шел упорядоченно, но запутывал и ясное и добивался, чтобы истина не была найдена. Он желал поддержать так называемое скептическое учение, давать ответы по Пиррону и Сексту и, наконец, внести положение, что нельзя знать ничего достоверного.[52] Но и это учение он не усвоил должным образом, а только получил самое незначительное знакомство с ним, чтобы иметь возможность обманывать и водить за нос не получивших никакого образования. Будучи невежественным в науках, он еще более был невежествен в жизни. Придя в дома богачей и пожирая нещадно наиболее изысканные кушанья и часто общаясь с фириклийским кубком, произнося вследствие опьянения самые бесстыдные и непристойные слова, он вызывал сильный смех, так что, случалось, и бывал бит по щекам; в лицо его бросались чаши и всякие смешанные остатки обеда. Он был общим посмешищем для пирующих, не меньшим, чем скоморохи и мимы.

И вот, будучи таким, Ураний явился как-то к персам, захваченный послом Арсовиндом. Будучи обманщиком, человеком, приспособляющимся к обстоятельствам и способным приписать себе несуществующие достоинства, он тотчас же облекся в достойнейшую одежду, которую у нас надевают ученые и учителя наук. Так, с торжественным и важным видом он появляется перед Хосровом. Тот, пораженный новизною зрелища и вообразив, что имеет дело с чем-то священным и что он на самом деле философ (ибо он так и назывался), принял его с радостью и благожелательностью. А затем, созвав магов, вступил с ним в собеседование о творении и природе, о том, является ли все существующее вечным и можно ли признавать единое начало всего существующего.

30. Ураний и тогда не сказал ничего дельного, не установил и единого начала. Одним только тем, что был быстр и весьма болтлив, как Сократ говорит в «Горгии», «сам ничего не зная среди ничего незнающих», одержал победу. Этот глупый шут так воздействовал на царя, что тот одарил его множеством денег и удостоил пить за его здоровье, пригласив к своему столу. Этого еще не случалось ни с кем другим и он часто клялся, что никогда не видел подобного мужа, хотя раньше он действительно видел самых лучших философов, пришедших отсюда к нему. Действительно, немного раньше этого Дамасский сириец, Симплиций киликиянин, Евлалий фригиец, Прискиан лидиец, Гермий и Диоген финикияне[53] представляли, выражаясь поэтическим языком, цвет и вершину всех занимающихся философией в наше время. Они не приняли господствовавшего у римлян учения о божестве и полагали, что персидское государство много лучше, будучи убеждены в том, что внушалось им многими, а именно, что там власть справедливее, такая, какую описывает Платон, когда философия и царство объединяются в одно целое, что подданные все без исключения разумны и честны, что там не бывает ни воров, ни грабителей и не претерпевают никакой другой несправедливости, так что если кто-нибудь оставил свое ценное имущество в самом пустынном месте, то его не возьмет никто, случившийся в том месте, но оно останется в целости, если и не охранялось, для оставившего его, когда этот возвратится. Они были убеждены в этом, как в истине. К тому же им запрещено было и законами, как не принявшим установленных верований, оставаться в безопасности дома. Поэтому они немедленно собрались и отправились к чужим, живущим по совершенно другим обычаям, чтобы жить там в дальнейшем. Там все они скоро увидели, что начальствующие лица слишком горды, непомерно напыщены, почувствовали к ним отвращение и порицали их.