О, юность моя! - Илья Сельвинский

— Она давно в сарае у Видакасов. Весны дожи­дается.

— Неважно. Спускайте сейчас, з-зубы болят.

— Но ведь яхта не моя. Как я могу?

— Эх, пеламида! Захочешь, так и сможешь. Ты па­рень фартовый.

— Но ведь...

— Нет разговору! Не сделаешь — за врага считать будем. Ты ж пойми: «Варфоломеевская — з-зубы бо­лят!— ночь»! Триста лучших сынов! А я за тебя пору­чился перед всеми. Понятно? Ну, бывай! Мир праху!

Виктор пошел на улицу. Леська глядел на его синий заплатанный свитер, на штаны колокол, на финку, при­вязанную к поясу, и думал: «От меня уходит Револю­ция». Поэтому, еще не успев опомниться, он уже спешил к даче Видакасов.

— Найдется у тебя немного керосину? Я тебе за это домашнее сочинение напишу.

— Керосин найдется, — сказал Артур. — А сочинение твое у меня уже есть.

— Как есть? Откуда?

— Написал ты Сашке по Белинскому?

— Написал.

— Ну, вот. Прочитал он это дело, увидел, что Галахов ему не поверит, и продал мне за двадцать керенок.

— А тебе Галахов поверит?

— Не думаю. Но я посмелее Сашки. Положу на ка­федру, как другие, — и все тут.

— Кстати, о смелости... — начал Леська.

Елисей совершенно не был хитер. Скорее наивен. Но жизнь складывается так, что ничто само в руки не дается.

— О смелости — сказал он, сам удивляясь своей из­воротливости. — Мы недавно с Володькой говорили о на­шем кружке. И вот какой нашли недостаток. Может быть, даже порок. Мы занимаемся спортом, никогда не подвер­гаясь никакому риску. Вот, например, у нас нет бокса.

— Как это нет?

— Э! Бокс по самоучителю...

— А где я тебе в Евпатории инструктора достану?

— Я и не требую, а только говорю, что...

— Бокса у нас не может быть. Но мы — народ при­морский. Наше дело — гребля, плаванье, парусный спорт.

— Есть у нас яхта, — сказал Леська Артуру без вся­кой подготовки, — но мы только катаемся на ней, да и то в тихий летний денек. А почему не попробовать ее в зимнюю погоду? Давай прокатимся по волне, ну хоть от «Дюльбера» до «Терентьева». Не струсишь?

— Да ты кому говоришь, курносый? Сам не струсь.

— Я-то трушу, скажу откровенно, — сказал Леська через силу, густо покраснев. — Но попробовать смерть как хочется.

— Попробуем.

— Только давай на первый раз пригласим буквально трех человек: ты, я и Улька. Все-таки дело опасное.

— Finis, — сказал Видакас по-латыни, хотя имел по этому предмету одни двойки.

В условленный день гимназисты собрались на пляже у заколоченной на зиму кафе-купальни. Яхта уже лежа­ла на боку. Свинцовый киль — рядом. Но тут произошло небольшое недоразумение: вместо трех человек явилось четверо. Четвертый — Сенька Немич. Был он в гимнази­ческой шинели и фуражке с гербом. Все честь по чести. Правда, Бредихин, отдавший ему свою форму, надел поэтому кожаную зюйдвестку и шерстяной бушлат дяди, но это было естественно, поскольку он должен был си­деть на руле.

— Авелла, Сенька! — сказал Артур. — Ты что? Гим­назистом заделался?

Леська отозвал Артура и Ульку в сторону.

— Понимаете, напросился. Я по мягкости не мог от­казать.

— Медуза ты, вот кто!

— Он нам бесплатно баню помогал ремонтировать. Как я мог ему отказать?

— А зачем натрепался?

— Натрепался... — грустно признался Елисей, уж и не зная, как выпутаться.

— Хорошо! Черт с ним! — сказал Канаки. — А «ма­ма» кричать не будет?

— Кто? Сенька?

Самым трудным делом на первых порах было столк­нуть «Карамбу» в большую волну, прыгнуть в яхту всем сразу и тут же, пока она еще не перевернулась, вдеть свинцовый киль в положенную для этого щелину. Ребя­та поплевали на руки и стали ждать команды Артура, а сам он караулил момент, чтобы яхта могла с разбегу взлететь на гребень уходящей волны.

И вдруг с батареи к ним подбежал офицер. Он бежал, придерживая шашку. Леське на минуту стало жутко. Но офицер оказался всего-навсего Пищиковым, бывшим пи­томцем евпаторийской гимназии.

— Мальчики! Что это вы затеяли?

— А вот хотим испробовать «Карамбу» в зимних ус­ловиях.

— Да вы же утонете, несчастные!

— Мы поплывем вдоль берега до дачи Терентьева и, если будет трудно, выбросимся на дикий пляж.

— А вам известно, что выезд из Евпатории запрещен как по суше, так и но морю?

— Что вы, Юра! Какой же это выезд? Мы только до Терентьева.

Пищиков поверил и стал глядеть, как сдвинется «Ка­рамба». Дважды яхту отбрасывало назад. Наконец ее удалось поставить носом против волны, и она взлетела, как дельфин, потом нырнула, но уже по ту сторону вала. Артур мгновенно поставил кливер — и яхта, избежав гро­мадных береговых воли, вышла в большую, но не столь уж буйную зыбь. Пищиков зааплодировал, помахал фу­ражкой и пошел назад. Артура он знал хорошо, Леську несколько раз видел, а к Ульке и Немичу не придирался: ведь на них была гимназическая форма.

«Карамба» летела великолепно. Никто от нее этого не ожидал. Правда, качало ее и носовой и бортовой. Дачи Терентьева яхта достигла с невероятной быстротой и вот уже скользнула за мыс. Теперь полагалось повер­нуть ее против берега и, подняв киль, выброситься на пляж. Но вместо этого яхта явственно стала уходить от земли. Улька первый обратил внимание на перемену курса.

— Нас уносит в море! — закричал он.

— Не уносит, а я сам ее туда веду, — спокойно сказал Леська.

— Зачем?

— Мы едем на Ак-Мечеть.

— Вот тебе на! С какой стати? — крикнул Артур.

— Это что? Опять твои севастопольские штучки? — заорал Улька.

— Рыбаки Ак-Мечети доставят Немича в Севасто­поль, иначе в Евпатории произойдет «Варфоломеевская ночь», как задумал Выгран.

— Не узнаю Леськи, ей-богу, — сказал Канаки.— Всегда был такой тихий, смирный.

— Жизнь сложнее нас,— философически, но вполне серьезно изрек Леська.

— Поворачивай к берегу! — строго скомандовал Ар­тур. — Слышишь? А то мы тебе покажем такую «Варфо­ломеевскую»...

— Брось, Артур. Неужели ты до сих пор не заметил, что я сильнее тебя? К тому же Немич сильнее Ульки. Так что вы тут не очень.

Помолчали. На дымном горизонте показалось парус­ное судно.

— Из Одессы идет, — сказал Немич.

— А ты молчи! Не твое дело!

Еще помолчали.

— Но раз вы решили идти на Ак-Мечеть, почему не сказали сразу? Мы бы хоть хлеба захватили.

— Хлеб есть.

Леська толкнул ногой брезентовый мешок. Оттуда выкатился житный каравай.

— И колбаса есть, — виновато улыбаясь, сказал Не­мич.

Он достал из того же мешка свернутую канатом кол­басу, четыре каленых яйца и соль в довольно крупных кристаллах — явно с соляного промысла. Затем, разло­жив на коленях газету, сразу же взмокшую от водяных брызг, погрузил на нее свои яства.

— Шамайте, хлопцы!

Артур и Улька сидели безучастно.

— Отломи мне хлеба и колбаски, — сказал Леська.

Они принялись есть вдвоем, при этом Сенька грыз соль, как сахар.

Судно, шедшее из Одессы, ощутимо прояснялось: уже молено было понять, что это бриг. Но ребятам было не до него.

— Что это там на бриге? Мальчики!

Бриг нырял с волны на волну. Паруса у него оставили только на фок-мачте, обе другие торчали оголенными крестами, поэтому особенно ясно на рее бизани был виден человек на веревке, который кружился вокруг самого себя и делал невероятные виражи в лад с качаниями брига.

— Да ведь это повешенный! — закричал Сенька Не­мич.

Взволнованный Артур ухватил колбасу и, не отрывая глаз от страшного зрелища, стал жевать ее со всего куска.

— Из Одессы идут, — успокоительно сказал Не­мич.— Значит, матросы повесили своего капитана.

— Ну! Правда? — обмирающе пролепетал Улька.

— А что ж другое? В Одессе революция. Там не по­смотрят!

Голос его приобрел нотки угрозы. Улька опасливо оглянулся на Немича. Никто ничего больше не говорил.

К вечеру дошли до Ак-Мечети и благополучно выбро­сились на берег. Немич взвалил на спину свой мешок, Артуру и Ульке подал руку, обнял Леську и пошел по направлению к рыбачьему поселку.

— Ну как? — весело спросил Елисей. — Бить меня здесь будем или оставим до Евпатории?

— Извини! — тихо сказал Артур. — У меня к тебе сейчас только одна претензия: почему ты с самого нача­ла не посвятил нас в свою тайну? Это просто оскорби­тельно. Неужели мы не помогли бы Сеньке, если б узнали про «Варфоломеевскую ночь»?

— Елисей! — сказал Улька. А что надо прочитать, чтобы ясно представить себе коммунизм? А то ведь все как будто что-то такое знают, а я один ничего. Неудоб­но как-то, верно?

— Я и сам неграмотный, — ответил Леська, смеясь.— Сам живу на обрывках фраз: тот обронил, этот процедил сквозь зубы... Хватаю!

Елисей глядел на них с мягкой улыбкой: мальчики стали взрослеть на глазах. «Повешенный, очевидно, не­плохо агитирует», — подумал он, сам не ожидая от себя такой жестокости.