Мари из Порт-ан-Бессена - Жорж Сименон

— Нет…

Наконец, уже одетая, Одиль поискала еще какие-то вещи, сама не зная какие, потом решилась идти.

— Идем… Расскажу по дороге… Я очень боюсь.

Бросив взгляд наверх, они обе стали спускаться по лестнице, затем появились в зале кафе, где все смотрели, как они проходили.

Видимо, собирался дождь. Небо заволокло тучами. Порывы холодного ветра прокатывались по набережной. Одиль бежала по тротуару, увлекая за собой сестру и время от времени оглядываясь.

— Ты не можешь себе представить… Он нас застукал, Марселя и меня…

Мари хотела рассмеяться, но сумела произнести серьезно:

— Что это на тебя нашло?

— Сама не знаю. Я себя спрашиваю, как это случилось.

Они шли по узким тротуарам оживленной улицы, и их толкали прохожие. Одиль очень суетилась, но шла не быстрее, чем спокойно идущая сестра. Мари убежденно говорила:

— Ты всегда была дурочкой, сестричка дорогая!

— Разве я виновата, что не могу отказать?

— Да ты ждешь этого, даже если тебя не просят!..

Они проходили мимо лавок, магазинов. Они были в большом городе. Их едва не задевали трамваи.

— А ты? — внезапно спросила Одиль.

— Что — я?

— С тобой этого еще не было? Шателар не попытался?

— С чего бы это? Было решено, что он попытается?

— Не хочу тебе этого говорить. Ты не понимаешь…

Как бы не так! Как бы не так! Мари уже поняла, что ее заманили в ловушку и что ее сестра, вполне возможно, далеко не столь невинна в этом деле, как хочет казаться.

Они добрались до вокзала. Остановившись, Мари внезапно спросила:

— У тебя есть деньги?

Одиль, порывшись в сумочке, нашла только смятые сто франков и мелочь.

— Это все?.. А в сберегательной кассе у тебя есть что-нибудь?

— Нет…

— Шателар что, не платил тебе?

— Платил лишь до тех пор, пока мы не стали жить вместе…

Мари пожала плечами и пошла купить два билета до Байо. Им оставалось около часа просидеть на скамейке в зале ожидания, и Мари все чаще и чаще сморкалась, а нос ее все краснел. Вокруг них были люди, так что они не могли говорить свободно. Им пришлось обмениваться только общими фразами, и усатая толстуха строго слушала их, наморщив лоб от желания понять.

— Ты не думаешь, что он придет?

Нет! Мари в это не верила. И она не выказывала никакого волнения по поводу произошедшего с ее сестрой.

— Интересно, что он сделал с Марселем?..

— А почему ты думаешь, что он с ним что-нибудь сделал?

Через стеклянную дверь они видели поезд, уже полчаса стоявший на том же месте.

— Ты поживешь в Порте несколько дней, и у тебя будет время дать объявление…

— Объявление? О чем?

— О поиске работы…

Мари словно не чувствовала холода, вот только нос…

Она не любила, когда он у нее краснел, и пудрилась всякий раз, как сморкалась.

— Я могу переночевать у тебя?

— Пока не знаю…

Она два-три раза толкнула Одиль ногой, чтобы привлечь внимание к усатой тетке, но эта тетка Одиль никак не интересовала.

— Что такое?

— Ничего… Не дергайся, девочка…

Мари говорила «девочка» уже каким-то покровительственным тоном.

В Байо они опоздали на автобус и должны были ждать вечернего рейса, не зная, куда деться, потому что кинотеатры еще не были открыты. Но они хотя бы поели пирожных. Они ели их, прогуливаясь вдоль витрин, когда Мари, внезапно охваченная какой-то мыслью, остановилась перед одним из магазинов.

— Ты умеешь хоть немножко шить? — спросила она сестру. — Раз уж тебе нечего будет делать какое-то время, я куплю все необходимое, чтобы сшить мне белье.

Мгновение спустя, уже в магазине, она прошептала:

— Дай-ка мне твои сто франков… У меня не хватает…

Снова пошел дождь. В лавке пахло холстом и хлопком. Целый час Мари придирчиво изучала товар, прежде чем решиться на покупку; вышла она с мягким розовым пакетом.

— Твое дело — оставаться дома… И тогда тебе никто ничего не скажет…

Дело в том, что их дом на скалистой улочке пока еще принадлежал им.

Дядюшка Пенсмен должен был заниматься и домом, и отцовским баркасом, пришвартованным в гавани со всем необходимым на борту, хоть сейчас в море.

— Как бы то ни было, иди… А мне нужно в кафе… Я вернусь к тебе, и ночевать мы будем вместе…

— Точно?

На набережной они разошлись; моросил мелкий дождь. Тазовые фонари были зажжены, прилив почти закончился. Мари вошла в «Морское кафе», снимая свою шляпу; беглого взора вокруг ей хватило, чтобы понять: каждый на своем месте.

— Здравствуйте!..

— Иди-ка быстро переодевайся, а то хозяйка устроит тебе…

— Почему?

— Ты разве не должна была вернуться к четырем часам?

— Я опоздала на автобус.

— Иди быстрей!

Мари отнюдь не спешила, напротив! Она никогда не тратила столько времени на переодевание и довольно долго просидела, ничего не делая, на краю кровати с чулками в руке, свесив голые ноги на пол.

Невозможно было бы объяснить, о чем она размышляет. Впрочем, это и не было размышлением. Сначала она ощущала лишь приятное тепло в груди; ей казалось, что надежды приобретают более ясные очертания. Потом, оглядывая свою мансарду и говоря себе, что все это ненадолго, она загрустила.

— Ну где же ты. Мари?

— Иду…

Она повеселела, и всех, кого знала, обслуживала с удовольствием, особенно стариков, которые приходили к ее отцу еще тогда, когда она была маленькой.

Затем она поела на кухне, на углу стола, подкладывая в суп побольше сметаны, когда хозяйка смотрела в другую сторону.

— Что ты делала в Шербуре? — спросила женщина, возившаяся с кастрюлями. Видела свою сестру?

— Да…

— Это она, кажется, живет с Шателаром? Он так и не собрался снарядить свой корабль? Капитан целыми днями торчит в кафе…

Можно было так и сидеть, есть и разговаривать, неопределенно думая в то же время совсем о других вещах, потом — еще о чем-то, достаточно занятном.

— Скажите, мадам Леон…

— Что?

— Я очень хотела бы несколько дней ночевать дома…

— С чего бы это?

— Моя сестра здесь…

— Которая у Шателара?

— Они больше не живут вместе. Может быть, она уедет в Париж, а пока…

И этим вечером в десять часов Мари открыла двери кафе, задержалась на мгновение у порога, накидывая плащ на голову, потом ринулась вперед, бегом пересекла набережную, перебежала мост, вскарабкалась по склону и пришла домой запыхавшись, как в годы, когда была маленькой.

В доме горел свет. Одиль еще не легла. Полено догорало в очаге, поскольку печи в доме не было. Большая родительская постель стояла в углу напротив шкафа. На столе керосиновая лампа освещала куски белого полотна.

— Что это ты делаешь? — забеспокоилась Мари, освобождаясь от плаща и сабо.

— Тебе штанишки…

— А размер ты мой знаешь, дурочка?

— Я прикинула, что чуть меньше, чем у меня…

Это был странный вечер, не похожий ни на какой другой. Одиль делала выкройку. Мари разговаривала, держа булавки во рту. Они едва не поругались, споря о том, как подрубать ткань.

— Что ты поела?

— Ничего… В доме же ничего нет…

— А ты, индюшка, не могла сходить к колбаснику?

Можно сказать, что Мари подчинила себе старшую сестру.

— Ты ляжешь у стенки… У тебя все еще такие же холодные ноги? Спокойной ночи.

— Как глупо… — вздохнула Одиль.

— Что глупо?

— Зачем он все-таки поднялся наверх.

Короткими фразами они поговорили в темноте еще немного, обо всем, что приходило в голову; мало-помалу постель стала нагреваться теплом их тел.

В шесть часов Мари бесшумно собралась на работу и на углу стола оставила деньги, чтобы Одиль смогла купить себе поесть.

Через два дня Одиль устроилась уже словно навсегда, окружив себя своим привычным беспорядком, мелкими привычками, остатками еды, всегда валявшимися на столе, и полупустыми чашками кофе, потому что он был ее страстью.

Когда в десять часов вечера Мари возвращалась и закрывала за собой дверь, весь мир, кроме них двоих, переставал существовать. Воздух пах горящим деревом и жареной рыбой, как когда-то давно. Они даже пустили ход стенных часов, которые старый друг их отца выиграл на бильярде и поменял на несколько корзин омаров.

— Ты все еще не получала писем?

— Они после долгих споров послали объявление в газету в Кане. Одиль хотела написать «горничная», но ее сестра возразила: она такая же горничная, как и генерал, она не умеет даже чисто закончить стежок!

И все-таки!.. Они написали «горничная»!.. Они не особенно томились ожиданием, поскольку особого значения это не имело, и продолжали шить для Мари, строго наблюдавшей за ходом дела.

— Если бы у нас была швейная машинка, — вздыхала Одиль. Машинка для полудюжины рубашек и штанишек! — О нем новостей так и нет…

— Нет… Его капитан звонил ему…

— Ну и?

— Ну и ничего.

— А Марсель?

— Тоже ничего.

В свое время, по мере того как они взрослели, сестры вели кухонное хозяйство, согнувшись над очагом, в сабо, дверных передниках; приглядывали за Улиткой.