Тринадцатый Император. Часть 1 - Никита Сомов

Но вот, наконец, наступило долгожданное утро. Я быстро позавтракал и отправился на Балтийский вокзал, где меня с самого утра дожидался поезд под парами. Прибыв на станцию и поприветствовав свою свиту, вернее ту её часть, которая по различным причинам не присутствовала за монаршим завтраком, я стойко выдержал ещё одну попытку Mama удержать меня около подола своей юбки. Хотя из её уст выглядело это гораздо изящней и, чтобы заподозрить отсутствие каких-либо веских причин удерживать меня, требовался изрядный опыт. Опыт у меня был. Да ещё какой! Я иногда даже подозреваю, что он был впитан Николаем вместе с молоком матери ещё в колыбели. Слава богу, хоть при всех не стала мне невесту навязывать. Мне сначала поразил, потом возмутил, а теперь уже утомил факт моей неизбежной женитьбы в ближайшем будущем. Император должен иметь наследника и точка. Это мнение Maman и близкие мои успели высказать полсотни раз за последние несколько дней. И с каждым днём эти голоса звучали всё чаще и чаще. Не далее как вчера со мной имел на эту тему обстоятельную беседу дядя Низи (Великий князь Николай Николаевич Старший)… Вообщем, чувствую, скоро придется, наступив чувствам на горло, жениться на ком скажут. Лишь бы не страшная…

Итак, выдержав очередную неудачную и обреченную на провал попытку удержать меня от поездки в Зимний, я решительно попрощался с братьями и сестрой Марией. После чего незамедлительно сел в поезд. Тут не обошлось без досадной оплошности. Видимо растерявшись от моего стремительного расставания, никто не успел предупредить меня, что мы стоим напротив вагон-ресторана. Впрочем, спутать императорский вагон голубого цвета с золочёным царским гербом, и двадцати пяти метров в длину с серым и чуть не вдвое более коротким кухонным мог только слепой. Слепым я не был и, оказавшись в окружении ошарашенных внезапной встречей поваров и официантов, слегка озадачился.

Я подавил в себе желание воспользоваться переходом между вагонами. Не сразу конечно, но запертая дверь немало этому поспособствовала, а спросить ключ я как-то не догадался. К тому же у меня не было никаких сомнений, что провожающие, оставшиеся на платформе, полностью сознавали, что я ошибся вагоном. Однако, они с невозмутимым видом заходили за мной, делая вид, будто ничего особенного не произошло! Конечно, входили только те из них, кто должен был сопровождать меня в поезде. Более глупую ситуацию на ровном месте создать было сложно.

Представив, как мне бы пришлось, изображая отсутствие всякого интереса к происходящему и беззаботно насвистывая, несмотря на покрывший щеки румянец, выйти из вагона и под взглядами родни пройти в свой вагон, я немедленно загорелся идеей, озвученной одним находчивым поручиком, из свитских. Я решил позавтракать второй раз. И уже спустя две минуты уже пожалел об этом.

'Нет, сегодня решительно день каких-то каверзных совпадений!' – думал я безуспешно пытаясь оттереть кофе со своего парадного мундира. Это надо же так совпасть, чтобы поезд резко тронулся именно в тот момент, когда официант нес поднос с заказанными мной кофе и с булочками. Да, официант споткнулся. Он просто шагнул вперед немного быстрее, чем требовалось, чтобы компенсировать толчок поезда (законы физики ничего более) и надо же такому случиться, чтобы именно сейчас, именно там, куда ступила нога официанта, находилась трость моего воспитателя… И сейчас, все так же безуспешно, как и минутой, ранее, пытаясь оттереть пролитый на абсолютно чистого меня абсолютно черный кофе, я сижу в роскошном кресле и великодушно заверяю всех, что не стоит беспокоиться о таких пустяках.

Ехать нам было меньше часа и, чтобы развлечь себя разговором, я с далеко идущими планами поинтересовался, что нового в мире литературы. Как оказалось, ничего свежего и заслуживающего внимания за последние полгода опубликовано не было. Ну, разве что если отнести к свежему новое издание стихов Лермонтова, куда вошли некоторые обойденный ранее вниманием произведения. Так же с большой натяжкой к новому можно было отнести 'Отцы и дети' Тургенева, опубликованные год назад. Я вынужден был со стыдом признать, что с трудом припоминаю события романа, несмотря на то, что изучал в школе это произведение. Зато остальные представляли себе их весьма живо и на мою просьбу рассказать о нем, принялись в красках и с чувством рассказывать о событиях в книге. В основном оценки были не очень лестными, с одной стороны отдавая должность храбрости и мужеству Базарова, с другой никто не разделял его взглядов и убеждений.

Так за разговором, в течение которого я узнал немного нового о последних новинках книжных прилавков, а также много нового о своих сопровождающих, мы оказались в Петербурге. Выйдя из кухонного вагона, который мы так и не удосужились покинуть, я смешал все планы встречающим меня господам. Но Александр Аркадьевич Суворов, а именно он был военным генерал-губернатором в Санкт-Петербурге, видимо все же унаследовал от своего деда живость решений. Ловко перестроивший уже было подготовившуюся к моему выходу из другого вагона торжественную встречу, он подошел ко мне и звонко щелкнул каблуками.

– Ваше Императорское Величество, позвольте выразить Вам свое уважение и поздравить с выздоровлением. Вы замечательно выглядите.

– Александр Аркадьевич, позвольте мне, в свою очередь, выразить свое неудовольствие одним вашим поступком, – видя, что генерал-губернатор застыл в недоумении, я пояснил свои слова, процитировав строки Тютчева. Гуманный внук воинственного деда,[10] Простите нам, наш симпатичный князь, Что русского честим мы людоеда, Мы, русские, Европы не спросясь!..

– Генерал-губернатор Муравьёв, ни в коем случае не заслуживает вашего к нему отношения, тем более того чтобы его называли людоедом. Я могу понять вашу неприязнь к методам, которыми он добивается поставленной цели. Однако, учитывая, что генерал выполняет необходимое для целостности России дело, более того выполняет его по поручению моего отца и меня, я не могу понять отсутствие вашей подписи на письме к Муравьеву. Александр Аркадьевич, неужели мне следует понимать ваш отказ как неудовольствие решениями моего отца?

Суворов заверил меня, что он вовсе не это подразумевал под своим отказом, и вообще произошло досадное недопонимание. Раскланявшись с 'гуманным внуком', я погрузился в тарантас и проследовал в Зимний Дворец, где меня уже через час ждал Комитет Министров. Однако лишь только я успел выйти из кареты, в меня будто репей вцепился Блудов, председатель Государственного совета и Комитета министров.

Он явно был из той породы вечно юных стариков, которые до самой старости сохраняют юношескую живость. Невысокий, плотный, если не сказать толстый, он едва доставал мне до плеча, но казался выше благодаря огромному, куполом, лбу, плавно переходящему в обширную лысину, укутанную, как облаком, венчиком седых волос. Выцветшие до серости глаза, прячущиеся в бойницах морщин, энергично поблескивали. Резкие, излишне рваные движения выдавали в нём явного холерика. Но больше всего на меня произвел впечатления его мундир. Несмотря на пристрастие большинства местных мужчин к военной и полувоенной форме, ходить in fiocchi (фр. – в парадном костюме) предполагалось лишь на исключительных, торжественных мероприятиях. В быту в парадное одевались лишь записные модники. При всей внешней броскости парадная форма была малопригодна для повседневного ношения. Она сковывала движения, делая затруднительным даже самые простые операции. Особенно много неудобств вызывали штаны. В кавалергардском полку, например, белые рейтузы из лосиной кожи надевали влажными, чтобы они идеально обтягивали фигуру. Любивший щегольски одеваться Николай I по нескольку дней должен был оставаться во внутренних помещениях дворца из-за болезненных потертостей на теле от форменной одежды. Однако граф был явным исключением из общего правила. Его парадный мундир блистал, нет, он слепил обилием орденов и медалей. Владимирская лента, Анна, Белый Орёл, А Александр Невский, Андрей Первозванный, были и другие награды, но в глаза бросались именно эти. Общий вес этих регалий, по моим скромным прикидкам, тянул килограмма на полтора. Самым удивительным было то, что граф ухитрялся мало того, что будто бы не замечать сего веса, так он ещё и каким-то, абсолютно непонятным для меня образом, не издавал ни звука при перемещении. Ни лязга орденов, ни бренчания медалей – ничего. Поразительно. Граф двигался абсолютно бесшумно, словно с детства брал уроки у японских синоби.

– Ваше Императорское Величество, позвольте поприветствовать вас. Встреча с вами доставляет мне наивысшую радость, сравнимую по своей силе лишь с горем утраты по вашему августейшему отцу, – прижимая одну руку к сердцу, склонил голову в старомодном поклоне Блудов.

– Добрый день, Дмитрий Николаевич.