Ладога родная (Воспоминания ветеранов Краснознаменной Ладожской флотилии) - Сборник

В такой обстановке ни заниматься боевой подготовкой, ни разрабатывать новую боевую организацию, ни есть, ни спать не было возможности. Выход из положения был найден. Мы переселились на длительно ремонтировавшийся корабль, стоявший за кормой у «Бурей». На палубе этого корабля временно установили зарядные станки, а на мостике — дальномер и приборы управления огнем. Теперь появилась возможность тренировать бойцов орудийных расчетов, группы управления огнем и дальномерщиков. Команда «Бурей» здесь же обедала и спала.

Личный состав корабля состоял в основном из трех групп. Первую представляли кадровые матросы, старшины и офицеры Краснознаменного Балтийского флота. Некоторые из них являлись участниками советско-финляндской войны. Все они прошли отличную, методически отшлифованную школу боевой и политической подготовки мирного времени, были молоды, здоровы и дисциплинированны.

Вторая группа состояла из добровольцев, пришедших на «Бурею» из советского торгового флота — все с одного транспорта. Эта группа в полном составе была назначена в электромеханическую боевую часть на должности машинистов, котельных машинистов, трюмных машинистов, электриков и матросов аварийной группы. Их командиром стал военинженер 3-го ранга Савельев, в прошлом матрос старого флота, участник первой мировой и гражданской войн. Он прослужил 10 лет в военном и 15 лет в торговом флоте Советского Союза, плавал по всем морям и океанам и в советское время экстерном закончил вуз. Спокойный, деловитый, решительный и знающий, он был непререкаемым авторитетом в глазах своих подчиненных. Трудно было бы найти лучшего офицера для того, чтобы быстро обучать добровольцев из торгового флота управлению механизмами корабля, приемам борьбы за живучесть и привить им ту дисциплину высшего класса, которая необходима на борту боевого корабля, особенно во время войны.

Наконец, третью группу составляли запасные разных возрастов, в том числе два старых матроса, участвовавших в первой мировой войне. Запасные в большей или меньшей степени отставали от кадровых матросов в отношении знания техники, шагнувшей далеко вперед после их увольнения, но у них был старый боевой стаж, обстрелянность и выдержка.

В группе запасных оказался один военнообязанный, никогда не проходивший действительной военной службы и числившийся на «броне». Это был строевой матрос Мельников — вчерашний бухгалтер дома отдыха Краснознаменного Балтийского флота в Ораниенбауме, солидный человек в очках, имевший взрослых сыновей-студентов. Вакансии писаря и кладовщиков были уже замещены кадровыми матросами, окончившими специальные школы. Поэтому я вызвал Мельникова в каюту и спросил — не тяжело ли будет ему служить рядовым матросом на корабле, не списать ли его на берег, где он может скорее получить назначение, более близкое его возрасту и гражданской специальности.

— Товарищ капитан второго ранга, — ответил Мельников, — советский человек не должен бояться трудностей, если его призвали защищать Родину. Я буду учиться военно-морскому делу и постараюсь быть не хуже молодых.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что он немного знает химию, и мы назначили его к дымаппаратуре.

Помощника командира корабля старшего лейтенанта Михайлова, пожилого человека, участника гражданской войны, тоже призвали из запаса. Он давно ушел из военного флота и многие годы зимой преподавал морское дело, а летом плавал на парусных судах гражданских учебных заведений. Вслед за ним на корабль прибыл заместитель командира корабля по политической части старший политрук Жариков.

Каждый политработник в армии и на флоте — прежде всего партийный воспитатель и учитель. Жариков был педагогом вдвойне: он пришел на корабль с должности преподавателя марксизма-ленинизма одного из военно-морских учебных заведений. Этот худощавый человек с тихим, хорошо поставленным голосом и спокойными манерами преподавателя был деловит и немногословен. Первые два дня он почти не показывался в кают-компании, все время проводил на палубе с командой. После этого Жариков пришел в каюту командира корабля и, пользуясь по временам своими записями на стандартных библиографических карточках, сделал доклад о политико-моральном состоянии команды, дав конкретную характеристику почти каждому человеку на корабле. Сразу вслед за этим он представил на утверждение проект плана партийно-политической работы на предстоящую неделю. На следующий день последовало оформление партийной и комсомольской организаций корабля. Политическая работа, направляемая опытной рукой Жарикова, закипела.

19 июля 1941 года мы узнали о принятии командованием окончательного решения, надолго определившего судьбу канонерской лодки «Бурея». Нам предстояло идти на Ладожское озеро и действовать в составе вновь сформированной Ладожской военной флотилии.

Первое боевое крещение «Бурея» приняла 5 августа 1941 года, отразив налет вражеских самолетов на колонну транспортов с десантниками, эскортируемую канонерскими лодками. Вслед за этим началась напряженная боевая деятельность. Эскортирование судов, обеспечение переброски войск из шхер, артиллерийские стрельбы по огневым позициям противника, огневая поддержка флангов наших войск, упирающихся в берег озера, отражение беспрерывных налетов авиации противника, снова стрельбы, и так непрерывно.

27 августа 1941 года резко ухудшилась обстановка в районе Шлиссельбурга. Чтобы усилить противовоздушную оборону города, командование решило поставить «Бурею» в непосредственной близости к нему.

8 сентября Шлиссельбург пал, и для канлодки, как и для всей Ладожской военной флотилии, главной задачей стало обеспечение надежного действия «Дороги жизни».

Между 8 и 15 сентября «Бурея» сделала несколько переходов от южного берега озера к западному и обратно. При этом мы одновременно являлись эскортом, сами буксировали баржи и на корабле перевозили людей и грузы.

Однажды «Бурея» должна была принять для перевозки на южное побережье группу картографов Военно-Морского Флота. Каждый из них — редактор, составитель, картограф или гравер — был незаменимым специалистом в буквальном смысле этого слова, а весь коллектив картографического отдела в целом являлся носителем опыта и культуры морской картографии СССР, накопленных в течение четверти тысячелетия. Им предстояло развернуть где-то в глубоком тылу производство мореходных карт всех морей Советского Союза и почти всего мирового океана. Вместе с людьми эвакуировалась полная коллекция оригиналов карт новейших советских изданий с нанесением всех корректур по день отбытия из Ленинграда.

Трудно исчислить ценность этого груза, в котором был сосредоточен итог длительного изучения и исследования морей нашими учеными, гидрографами и моряками. От сохранности оригиналов зависела возможность воспроизводства карт, в которых нуждались корабли, штабы Военно-Морского Флота и суда советского торгового флота.

Для доставки с берега на корабль ящиков с этим драгоценным грузом пришел только один рыбачий мотобот, и вдобавок, у него вскоре вышел из строя мотор. Пришлось спустить корабельные шлюпки. По десять рейсов на веслах сделали наши матросы, чтобы закончить эту перевозку и погрузку.

16 сентября 1941 г. Нам предстояло буксировать баржу с грузом: 400 тонн муки для Ленинграда и 800 бойцов и офицеров пулеметной части с их снабжением и техникой для Ленинградского фронта.

В 22 часа «Бурея» взяла на буксир свою баржу и дала ход. Мы снялись при легком северо-западном ветре. Он постепенно крепчал. К тому времени, когда мы миновали остров Сухо, ветер достиг шести баллов с порывами до семи. С каждым часом увеличивалась высота волны. Ветер медленно заходил к северу. Волна, шедшая по диагонали через все озеро, получала большой разгон еще в глубоководной его части. В южной половине озера волна становилась выше и короче. Все чаще вытягивался в струну и угрожающе вибрировал буксирный трос.

17 сентября 1941 г. Пришлось уменьшить ход, однако в 3 часа 18 минут буксир все же лопнул и баржу оторвало. После этого мы предприняли многочисленные попытки снова завести буксир. Дело осложнялось тем, что из-за волнения нельзя было пристать вплотную к борту баржи: ее деревянная обшивка не выдержала бы удара о корпус «Бурей». Долго не удавалось сблизиться настолько, чтобы подать на баржу последовательно: тонкий бросательный конец, потом легкий пеньковый трос, называемый проводником, а с его помощью — стальной буксирный трос. Ветер нес баржу к каменным банкам Средней Головешки.

Наступил рассвет. Мы находились среди банок и торопились скорее подойти к барже. При последней попытке корабль приткнулся к мели и его несколько раз тяжело ударило днищем о грунт. Шкиперу баржи я приказал отдать оба якоря. «Бурея» также стала на якорь на разысканной лотом шестиметровой глубине. Свое место мы знали только приблизительно: многочисленные попытки подойти к барже, пока она дрейфовала по ветру, сбили наше счисление. Мгла закрывала отдаленные ориентиры на берегу и не позволяла определиться. От ударов о грунт на «Бурее» разошлись швы в двух отсеках, и они заполнились водой. Удалось откачать один отсек и зачеканить швы, второй отсек так и оставался затопленным.