Место смерти изменить нельзя - Татьяна Светлова

— Что значит «разгримироваться»? — спросил Реми.

— Снять грим, — удивился Максим.

— Нет, я имею в виду — как грим снимают?

— Салфетками, ватными тампонами. Есть для этого всякие жидкости и кремы.

— Вы не видели эти салфетки или тампоны с остатками макияжа? — Реми заглянул в пустое мусорное ведро в ванной комнате.

— Нет, — дошло наконец до Максима. — Но, может, не заметил?

— Тогда, если допустить, что они здесь были, кто их выбросил? Никто не приходил убирать?

— Нет.

— Вы уверены? — Реми с сомнением разглядывал мусорное ведро, на этот раз кухонное, так же пустое и подозрительно чистое.

— Приходил! — вдруг воскликнул Максим. — В этом ведре был мусор, но мой мусор, никаких следов от макияжа… И я утром чашку оставил в мойке! И тарелку!

А теперь их нет.

— В детективы вы не годитесь, — усмехнулся Реми. — Если к месье Дору приходит женщина убирать, то она непременно должна была прийти в понедельник, после выходных всегда есть работа… И, значит, у нее есть ключи.

Закончив осмотр комнат, шкафов, карманов одежды и даже обуви, Реми вернулся в гостиную. Указав на библиотеку, Реми сказал Максиму:

— Смотрите на полках. Вы ищете листки бумаги, на которых что-то написано. От руки или на машинке, в конверте или без. Письма, записки, пометки.

Вы ищете поверх книжек и между ними. В общем, вы поняли.

— Понял, — ответил Максим и принялся за работу. Сам Реми занялся небольшим секретером, встроенным в книжные стеллажи. Он выудил оттуда пачки писем, среди которых были и письма от Максима, но отложил их в сторону, рассматривая в первую очередь маленькие листочки и бумажки и пытаясь найти записную книжку. Оба погрузились в работу, и прошел, наверное, час, прежде чем Реми спросил:

— У вас есть что-нибудь интересное?

Максим протянул ему свой улов: несколько конвертов с фотографиями, газетные вырезки, старый счет за электричество. На фотографиях по большей части была Соня, иногда сам Арно с Соней и Пьером. Несколько фотографий изображали незнакомую молодую женщину на пляже и где-то в горах, с длинными, выгоревшими на солнце волосами и серыми умными глазами. Ее нельзя было назвать красивой, но у нее была незаурядная, запоминающаяся внешность, выдававшая характер и волю. В кино такая ценится больше, чем «красивость»… Впрочем, смотря в каком кино.

Почти на всех фото рядом с ней находились два мальчика-близнеца лет двух с половиной и иногда присутствовал мужчина, видимо, муж.

— Мадлен? — вопросительно произнес Реми.

— Наверное, — ответил Максим. — Я ее никогда не видел.

На обороте фотографий были комментарии типа:

«Деревня Сен-Поль», «Каньон реки Вердон» — и даты этого лета.

Фотографии Сони не были подписаны.

— А у вас? — спросил Максим.

Реми пожал плечами. Несколько открыток с видами от Сони из Италии и от Мадлен с юга; ежедневник с короткими нерегулярными записями, касающимися расписания съемок или встреч с врачом, массажистом или с Соней. Адресной книжки не было. Документов тоже. Ничего из того, что обычно носят при себе. Все это было у Арно, с Арно, там, где был он сам…. Только вот где?

— А здесь что? — спросил Реми, указывая на туалетный столик.

— Ничего особенного… Я туда заглядывал из любопытства, — начал несколько смущенно Максим, — там очки, часы…

Но Реми уже открыл ящички. В одном из них он нашел старые часы на кожаном ремне, старые очки с болтающейся дужкой, золотую цепочку, мужской потемневший серебряный браслет, бирку «Эр Франс», какие-то разрозненные ключики…

Реми снова склонился над ежедневником и спустя пару минут указал ему пальцем на строчку: «Письмо Максиму». Запись была сделана дней за десять до приезда Максима.

— Вы не знаете, о чем речь? Максим пожал плечами:

— Наверное, дядя сделал пометку, чтобы не забыть мне написать письмо?

— Вы получили перед отъездом от него письмо?

— Нет, — подумав, сказал Максим, — перед моим отъездом мы только созванивались. Все долгие разговоры отложили до встречи…

— Сколько идут письма в Москву?

— Недели три.

— Следовательно, ваш дядя вряд ли собирался вам .отправлять письмо за десять дней до вашего приезда. Что же, по-вашему, Арно имел в виду под словами «письмо Максиму»?

— Не знаю. Может, он что-то хотел написать мне, но потом сообразил, что письмо не успеет дойти, и не написал?

Реми перелистал ежедневник за текущий год.

— Сколько вы получили писем с начала этого года от дяди?

— Три. Нет, кажется, четыре.

— Какие месяцы, помните?

— В сентябре, съемки у Вадима уже начались, он мне писал о начале работы; до этого в мае или июне, еще одно в начале весны… С Рождеством поздравление.

Реми листал ежедневник. Максим ждал.

— Нигде нет никаких пометок о письмах. Только одна-единственная, за десять дней до вашего приезда. Вы не находите это странным?

— Не знаю, не очень. А вы находите?

— Когда вы вошли в эту квартиру первый раз, здесь не было какого-либо письма, оставленного Арно на ваше имя?

— Вот вы о чем подумали… Нет. Не находил.

— Здесь ваши письма к месье Дору. Я могу их прочитать?

— Прошу вас. Там нет ничего интимного. Реми погрузился в чтение писем.

Максим понес кофейные чашки на кухню, вымыл, вытер, вернулся, сел напротив Реми, закурил сигарету… — Значит, это ваше наследство, вот этот столик? О нем речь идет?

— Он самый…

— Месье Дор оформил свое завещание?

— Я не знаю. Дядя писал, что сделает мне на этот столик бумаги. Но сделал ли — не знаю.

— Но склонны думать, что сделал?

— Да нет… Не знаю. Дядя писал — вы ведь прочитали письма, — что хочет сделать к моему приезду. Но мы на эту тему не успели переговорить.

— Ни слова?

— Ни слова. Почему такой странный вопрос?

— Когда я в кабинете спросил, есть ли у месье Дора ценности, вы мне не ответили. Я делаю вывод, что вы считали, что данная ценность принадлежит уже вам, а не ему.

— Вы психолог… Скорее я предоставил родственникам право отвечать.

— И они ответили, что у Арно ценностей нет.

— Я слышал.

— Вы думаете, они знают, что оформил Арно бумаги на ваше владение столиком? И что за бумаги? Завещание? Дарственная?

— Понятия не имею.

— Если они тоже не знают, кому принадлежит столик, то почему промолчали?

— Откуда, по-вашему, я могу знать?

— Да это я так, сам с собой скорее… Вы промолчали, например, чтобы не заговаривать о наследстве. Где наследство — там интерес, мотив преступления, детективы все читают, все разбираются… Так ведь?

— Так, — усмехнулся Максим.

— Вот. А они — почему?

— Почему?

— Если Арно еще не оформил бумаги на столик — то это не ваше, а Сонино наследство. Поэтому она и ее муж промолчали. Собственно, по тем же причинам, что и вы. Дорогой он, интересно?

— Должно быть. Восемнадцатый век все-таки. Венецианская школа.

— Разбираетесь?

— Нет, дядя как-то говорил… Он у экспертов справлялся. Эти вот инкрустации розовым деревом, лакировка, медная ковка, что-то еще, не помню…

Кроме того, он вроде как принадлежал русской императрице, Екатерине Великой.

— Как же Соня упустила такую вещь? Они ведь с мужем коллекционируют антиквариат!

— Не она с мужем, а ее муж. Только я слышал, что Арно отказался ему продать, хотя Пьер просил. Арно говорил, что этот столик ему не принадлежит, что он только хранитель чужого имущества.

— То есть вашего имущества.

— Нашего. Русской ветви нашего рода.

— Неплохой повод для убийства, а? Пока месье Дор не написал свое завещание, убить его… И столик становится наследством Сони. А?

— Вы серьезно?

— Пока нет. Вы бы Соне поверили?

— В чем?

— Так, вообще… Что она говорит правду. Максим удивился вопросу.

— Почему вы меня спрашиваете?

— Не знаю, так просто. Она такая… — Реми искал слова. — Необычная. Я с такими не встречался, не знаю, что и думать. Вы режиссер, должны разбираться в лицах… Разве нет?

— Совсем не обязательно.

— Я разочарован. Так поверили бы? Максим взглянул на Реми, но так и не сумел понять, была ли в его вопросе ирония.

— Не поверил бы, — сказал Максим.

— Почему?

— Не знаю, поймете ли вы мой ответ.

— Попробуем.

— Соня — актриса.

— То есть?

Максим задумался. Изящная надломленность, неуловимая манерность…

Что-то от эпохи немого кино. Хрупкая капризность, утонченность, декадентство, наивная и порочная улыбка… Нет, не порочная, не то слово, — бывалая, — нет, опять не то… Знающая, посвященная в тайны — вот, это ближе; жрица, священная змейка, магия. Древний Египет. Глаза темные, глубокие, непроницаемые; не выдают, не отвечают, втягивают и колдуют…

Реми смотрел на Максима внимательно. Максим запнулся:

— Э-э-э… Не профессиональная, конечно, а просто относится к типу играющих женщин… Короче, я бы на свой вопрос не стал от нее ждать ответа, на который можно положиться.