Дитя Всех cвятых. Цикламор - Жан-Франсуа Намьяс

Он понял вдруг, что любил эту женщину больше всех остальных, даже больше, чем Ариетту, свою жену. Быть может, потому что у них было всего две короткие, волнующие встречи; женись он на Розе, и эти воспоминания ушли бы. Но они остались. Дня не проходило, чтобы он не вспомнил о ней, пристегивая ее брошь к своему сердцу, хотя уже давно забыл ту, с которой делил свою жизнь и которая подарила ему детей.

Франсуа чувствовал огромную растерянность. Его стали мучить угрызения совести. Видимо, его слабость сделалась заметна, поскольку Диана и Сабина – обе подбежали к старику. Однако Франсуа смог совладать с собой и успокоился. Все хорошо; завтра они будут в Париже.

Они приплыли туда утром и высадились в гавани на правом берегу, напротив Гревской площади. Сабина не могла скрыть волнения и смахнула слезу. Диану, которая никогда прежде не была здесь, город ошеломил. Она и помыслить не могла, что возможно подобное столпотворение. В какую бы сторону она ни бросала взгляд, везде царила кипучая, бьющая через край активность.

Как и каждое утро, работники чистили городские стойла, куда скот загоняли на ночь, и вывозили навоз на носилках, чтобы удобрять поля; один пастух гнал своих быков, другой – свиней. Чуть дальше, сидя прямо на проезжей части, мостильщик вбивал камни в мостовую. Тут лакей в ливрее выгуливал пару борзых, там, в портшезе, проплывала знатная дама, демонстрируя нескромное декольте, но закрыв вуалеткой лицо. Проводник через лужи устанавливал свою доску на залитом водой перекрестке, сборщик битых бутылок копался в грязи и помете…

Но больше всего поражали воображение крики – крики парижских торговцев, раздававшиеся отовсюду: «Свежие бобы! Чемерица! Камедь! Свежее мясо с добрым чесноком! Пикардийский сыр! Горячие лепешки и горячие вафли! Отлично высушенные мальтийские фиги! Свежая селедка! Только что выловленная морская свинья! Хворост, кому хворост! Оловянные горшки, кувшинчики! Зеркала, которые делают женщин красивее! Образы Пресвятой Девы и всех святых!»

Продавщица венков из роз подошла к Диане и надела один из них на ее темные волосы:

– Купите веночек, вы в нем прямо королева!

Подскочил продавец отвара со своим сосудом на спине.

– Отведайте меня! Я лечу от всех недугов!

А потом пошли торговцы крысомором, мылом, метлами, свечами, сарацинскими коврами – многоцветными чудесами, каких она никогда не видывала.

Диана повернулась к Франсуа и сверкнула улыбкой.

– Как это прекрасно! Это сама жизнь!

Франсуа серьезно кивнул… Да, Париж – это сама жизнь. Ради этого, а также в надежде увидеть свет Севера он и решил умереть здесь…

Нигде люди не собрали больше чудес: в Париже – самые прекрасные памятники, самые священные реликвии, самый почитаемый Университет. Париж, по преимуществу, обиталище духа, и именно здесь должен просиять внутренний свет…

Франсуа направился к дому Вивре. Своих стражников он разместил на первом этаже, а сам устроился на третьем. Несмотря на возраст, Франсуа выбрал именно эту комнату, потому что жил в ней когда-то. Если подниматься по лестнице станет слишком тяжело, он велит слугам нести себя.

Диане и Сабине досталась комната на втором этаже; они собирались ночевать попеременно то здесь, то в доме Сабины. С позволения Франсуа дамы захотели тотчас отправиться туда. Старому сеньору тоже не терпелось снова выйти на улицы.

Он попросил стражников следовать за ним на расстоянии – так он решил передвигаться по Парижу. Он хотел быть один, но при этом уберечь себя от грабежа, поскольку на его драгоценности, особенно на брошь, могли позариться. Впрочем, эта прекрасная вещь ненадолго задержится в его собственности. Франсуа решил отделаться от нее как можно скорее. После вчерашних размышлений она стала ему в тягость.

Как он уже решил, эта драгоценность должна достаться какому-нибудь алхимику. Франсуа знал, где их можно найти: в харчевне, которую построил для них Никола Фламель, величайший из всех адептов. Она находилась на перекрестке улицы Мариво и улицы Писарей. Старика даже удивила уверенность, с какой он отыскал к ней дорогу. Столько лет прошло, а он ничего не забыл в лабиринте парижских улиц.

Перейдя по Богородичному мосту, заменившему прежние мостки Мильбре, которые находились тут в его время, Франсуа поравнялся с группой каких-то людей, возбуждавшей насмешки прохожих. Это оказались слепцы из приюта Трехсот, узнаваемые по своим серым балахонам с нашитыми на них медными цветками лилий. Они двигались цепочкой, держа друг друга за плечо, и, несмотря на обитые железом посохи, поминутно спотыкались, будто пьяные. При этом бедняги безостановочно бубнили традиционный призыв своего братства:

– Смилуйтесь над тремя сотнями убогих, что не видят ни зги!

У Франсуа не было ни малейшего желания подшучивать над ними. Эти люди были его братьями. Ведь он сам ослеп в юности и никогда не забывал этого. Пришла пора отдать долг Господу, который даровал ему прозрение. Франсуа подошел к первому слепцу в цепочке и сунул ему в руку кошелек, шепнув на ухо:

– Спрячь. Здесь одно золото.

Старый алхимик сразу же узнал харчевню мастера Фламеля. В качестве вывески у нее был усеянный лилиями щит, а на фасаде красовалась надпись: «Мы, пахари, мужчины и женщины, пребывающие под сенью дома сего, построенного в год Господень тысяча четыреста седьмой, обязаны читать каждый день по разу Отче наш и Богородицу, моля Бога о милосердии и прощении бедным грешникам усопшим. Аминь».

Внутри царило величайшее оживление, доносились жаркие споры и веселые возгласы, ибо, вопреки расхожему мнению, алхимики вовсе не были людьми мрачными, но напротив – влюбленными в жизнь…

Франсуа обвел помещение взглядом. Он задумал отдать свою брошь женщине. Такое было вполне возможно. Ведь среди алхимиков попадаются и дамы: они помогают своим супругам или тем мужчинам, которые им дороги, как госпожа Пернелла – супруга Никола Фламеля, или Юдифь из Гренады, помогавшая ему самому в преодолении черной, красной и белой ступеней.

Действительно, среди мужчин, как духовных, так и мирян, составлявших подавляющее большинство посетителей, обнаружилось и несколько супружеских пар. Франсуа уже собрался направиться к одной из них, но вдруг замер. Ему подумалось, что из-за преклонного возраста у него начались видения.

За столом сидела в одиночестве какая-то женщина. Женщина, занимающаяся алхимией самостоятельно, а не вместе с мужчиной! Само по себе это уже было необычайным. Но еще невероятнее показалось Франсуа то обстоятельство, что он ее, кажется, узнал!

Он подошел поближе… Нет, он не ошибся: это Софи де Понверже, вместе с которой он преодолел белую ступень Великого Деяния на пути в Компостелу! Конечно, она постарела. Должно быть, сейчас ей лет сорок пять. Время пощадило и прекрасные белокурые волосы, и белую кожу, и блеск светло-серых глаз. Даже одета она была как прежде, в простое белое платье, наподобие тех, что носят послушницы.