Завет воды - Абрахам Вергезе

Большую Аммачи и Малютку Мол, застывших в объятиях друг друга с лицами спокойными и умиротворенными, нашел Филипос, который писал всю ночь, с рассветом отложил ручку и пошел посмотреть, почему в доме так тихо.

Он не поднимает тревогу, но садится рядом с ними, скрестив ноги, и застывает неподвижно в безмолвном бдении. Сквозь слезы он вспоминает жизнь своей матери, ту, о которой рассказывала она сама и другие люди, и ту, свидетелем которой был он сам в ее земном воплощении: ее доброту, ее силу, несмотря на крошечные ее размеры, ее терпение и терпимость, но больше всего — да, ее доброту. Он вспоминает их разговор минувшим вечером. Что мне было тебе прощать? Все, что ты делала, было ради меня. Он думает о своей любимой сестре, о замкнутой, ограниченной их домом жизни, которую она вела и которая никогда ей такой не казалась, и о том, насколько она обогатила жизнь остальных. Он всегда был для нее «дорогим малышом» и никогда для нее не повзрослел, как не взрослела она сама. Чужие люди, может, и жалели Малютку Мол, но если бы они знали, как счастлива она была, как полно жила настоящим, впитывая каждую секунду, они бы ей позавидовали. Он понимает, что нужно время, чтобы очертить контуры громадной дыры в его жизни, в жизни всех, кто знал матриарха Парамбиля и Малютку Мол. Но сейчас горе слишком велико, чтобы осознать его, и он молча склоняет голову.

Часть восьмая

глава 63

Воплощенный и развоплощенный

В свой первый день Мариамма с одногруппниками идут в Красный форт, который высится в стороне от остальной медицинской школы, как страшный родственник, спрятанный на чердаке, но в данном случае — за полем для игры в крикет. Толстые, узловатые, серые виноградные лозы образуют экзоскелет, поддерживающий крошащийся красный кирпич. Похожие на минареты башни и горгульи, таращащиеся с фризов, напоминают ей фильм «Собор Парижской Богоматери».

Мадрас изменился с тех давних кратких студенческих дней отца, когда повсюду были одни англичане, на улицах мелькали их пробковые шлемы, а в автомобилях ездили почти исключительно белые. Ныне только их призраки блуждают в устрашающего размера зданиях вроде Центрального вокзала или Сената Университета. И в Красном форте. Отец говорил, что эти сооружения производили на него гнетущее впечатление, они возмущали его, потому что платой за них было уничтожение ручных станков деревенских ткачей, чтобы индийский хлопок можно было отправлять исключительно на английские фабрики, а готовую ткань продавать обратно индийцам. Он говорил, что каждая миля проложенных англичанами железных дорог преследовала одну цель — доставить добычу в порты. Но Мариамма не испытывала негодования. Теперь это все индийское — ее, — и неважно, откуда появилось. Нынешние белые лица вокруг — это заросшие, потрепанные туристы с рюкзаками, которым не мешало бы поскорее помыться.

Когда они проходят под аркой с надписью МЕРТВЫЕ УЧАТ ЖИВЫХ, она бросает последний взгляд назад, как Жан Вальжан, прощающийся со свободой. Внутри Красного форта неестественно холодно. Светящиеся желтым лампы, свисающие с потолков, создают мрачную атмосферу темницы. Стеклянные шкафы у входа напоминают часовых, один — с человеческим скелетом, а другой пустой, будто его обитатель вышел погулять.

Два небритых босых, одетых в хаки прислужника, или «ассистента», наблюдают, как студенты гуськом втягиваются в помещение. Один высокий и худощавый, рот как узкая прорезь на лице, а глаза мутные, как у рабочего на скотобойне, глядящего на стадо, заходящее в загон. Второй небольшого роста, губы ярко-красные от бетеля и похотливо-слюнявые. Из ста двух студентов треть — девушки; второй ассистент пялится исключительно на студенток, когда его взгляд падает на ее лицо, а потом опускается к груди, Мариамма чувствует себя будто измазанной в грязи. Старшекурсники предупреждали, что в кастовой структуре учебного заведения эти двое лишь кажутся низшими из низших, они вхожи в профессорские кабинеты, наушничают начальству и могут повлиять на судьбу студента.

«Держись рядом, Аммачи», — тихонько бормочет себе под нос Мариамма. В ту ночь, когда умерла Большая Аммачи, Мариамма была в Альюва-колледже, сидела за столом и зубрила ботанику. У нее возникло странное чувство, будто бабушка рядом с ней в комнате, будто если она сейчас обернется, то увидит, как старушка с улыбкой стоит в дверях. Это чувство сохранялось и когда она проснулась, и позже, когда отец приехал за ней на машине. Горе Мариаммы и сейчас оставалось таким же острым. И едва ли когда-нибудь утихнет. Но, несмотря на это, ощущение, что Большая Аммачи рядом с ней, что она — часть нее, осталось, и это ее утешало. В ночь, когда она родилась, бабушка зажгла велакку в надежде, что тезка сумеет пролить свет на смерти ДжоДжо, Нинана и Большого Аппачена, облегчить мучения таких, как ее отец и Ленин, которые живут с Недугом, что она сможет найти лекарство. Путешествие начинается здесь, но Мариамма не одна.

Резкий запах формалина с оттенком скотобойни ударяет в ноздри еще прежде, чем они входят в анатомичку. Благодаря матовым окнам от пола до потолка и лампам дневного света, освещающим ряды мраморных столов, в этом огромном пространстве очень светло. Клеенки, заляпанные бурыми пятнами, покрывают лежащие на столах неподвижные фигуры, некогда бывшие живыми. Мариамма опускает взгляд к кафельному полу. От формалина свербит в носу и слезятся глаза.

— КТО ВАШ УЧИТЕЛЬ?

Студенты растерянно останавливаются — сбитое с толку стадо, напуганное этим ревом. Кто-то наступает на ногу Мариамме.

Голос грохочет вновь, повторяя вопрос. Он исходит из толстых губ, шевелящихся под раздувающимися ноздрями. Заплывшие, налитые кровью глаза как будто таращатся на них с обломка крепостной стены из-под нависающих плит, образующих надбровные дуги, щеки напоминают выщербленный рябой бетон. Это оживший дышащий брат гаргулий на стенах Красного форта — профессор П. К. Кришнамурти, или Гаргульямурти, как прозвали его старшекурсники. Волосы его не разделены пробором и не причесаны, а торчат, как кабанья щетина. Но длинный лабораторный халат из тончайшего прессованного хлопка ослепительно белоснежен, и на его фоне куцые колючие льняные халаты студентов выглядят серыми.

Пальцы Гаргульямурти хватают руку