Исчезновение. Дочь времени. Поющие пески - Джозефина Тэй

Оставалось менее пяти минут до отхода поезда. Мы постояли немного, разговаривая, Кенрик лицом к полуоткрытой двери из купе в коридор. Потом он сказал, что, пожалуй, ему пора выходить, а то он того и гляди уедет в Шотландию. Я показал на свой саквояж, который стоял рядом с ним на полке, и сказал: «Если вы откроете эту сумку, вы найдете там кое-что для себя. Подарок на память, до нашей следующей встречи».

Он нагнулся с почти детским нетерпением и стал открывать замки. Поза была превосходной. Я достал из кармана самое лучшее орудие, когда-либо изобретенное человеком для поражения неожиданно появившегося врага. У первобытного жителя пустынь не было ни ножей, ни ружей, и он заставил песок служить себе. Мешочек с несколькими пригоршнями песка – и череп треснет, как яичная скорлупа: очень аккуратно треснет, без шума и крови. Кенрик слегка хрюкнул и упал лицом вперед на сумку. Я запер дверь и посмотрел, не идет ли у него из носа кровь. Кровь не шла.

Я подтащил его к полке и затолкал под нее. Это был мой единственный просчет. Половина пространства под полкой была занята какой-то вагонной конструкцией, и, как ни худ и легок был Кенрик, его колени торчали из-под полки. Я снял пальто и бросил его на полку, чтобы, свисая, оно скрыло его ноги. Только я успел уложить складки так, что они одновременно и скрывали то, что следовало скрыть, и выглядели достаточно естественно, как раздался свисток. Я положил половинку моего билета до Скоона и мою плацкарту в спальный вагон на полочку под зеркалом, где Йогурт должен был обязательно увидеть их, и пошел по коридору к уборной. Никто не интересовался ничем другим, как только моментом отхода поезда. Я заперся в уборной и стал ждать.

Примерно двадцать минут спустя я услышал, как одна за другой стали хлопать двери, что означало, что Йогурт совершал обход. Когда я услышал, что он вошел в купе, соседнее с уборной, я пустил воду, чтобы она зашумела. Йогурт постучал и спросил, я ли пассажир из Б-Семь. Я сказал – да. Он объявил, что нашел мои билеты и взял их. Я услышал, как он прошел в следующее отделение и там началось хлопанье дверей, а я вернулся в Б-Семь и заперся там.

Теперь у меня было три часа, в течение которых меня никто не должен был потревожить. Я мог отлично все устроить. Если Вам, дорогой мистер Грант, когда-нибудь потребуется уверенность, что Ваш покой никто не нарушит, купите себе билет в спальный вагон поезда, идущего на север Шотландии. Нигде во всем мире человек так не застрахован от вторжения, как в купе спального вагона после того, как проводник закончил обход. Даже в пустыне.

Я выволок Кенрика из-под полки, потер его голову о край раковины умывальника и уложил его на полку.

Осмотр его одежды засвидетельствовал удовлетворительный космополитизм. Белье было арабским, костюм сшит в Гонконге, туфли – в Карачи. Часы дешевые, из простого металла, на них не были выгравированы ни фамилия, ни инициалы.

Я вынул все у него из карманов и положил туда бумажник Шарля Мартина со всем его содержимым.

Кенрик был еще жив, но когда мы проскакивали станцию Рэгби, перестал дышать.

Теперь я занялся установкой декораций, как говорят в театре. И кажется, ничего не упустил, правда, мистер Грант? Все детали были превосходно продуманы, вплоть до прилипших к краю раковины волосков и грязных пыльных ладоней. В чемодане, который я оставлял в купе, лежали мои вещи, ношеные и стираные, такого типа, какие обычно носил Кенрик, и то французское, что я смог добыть из собственных запасов, – роман и Евангелие. В чемодане было, конечно, и самое главное – бутылка.

У Кенрика была необыкновенно крепкая голова. Я имею в виду то, что касается спиртного, а не результатов действия мешка с песком. Я поил его виски за обедом, а под конец предложил ему на дорожку такой посошок, что свалил бы с ног любого другого. Он, правда, посмотрел на полстакана чистого виски с некоторым сомнением, но, как я уже говорил, ему всегда так хотелось доставить мне удовольствие, что он выпил его не протестуя. И он оставался трезв, во всяком случае внешне трезв. Но когда он умер, его организм был пропитан виски.

Вот так выглядело купе, после того как я все закончил. Когда за окном замелькали огни Крьюи, я добавил последний штрих. Я бросил на пол полупустую бутылку и стал катать ее по ковру. Когда поезд замедлил ход, я отпер дверь, вышел, закрыл ее за собой, прошел по поезду, так что между мной и Б-Семь оказалось несколько вагонов, постоял, глядя спокойно, с обычным интересом на движение на платформе, так же спокойно вышел на эту платформу и двинулся вдоль нее. В шляпе и пальто меня трудно было принять за пассажира, и никто не обратил на меня внимания.

Я уехал в Лондон поездом, отходившим в полночь, и прибыл на Юстонский вокзал в половине четвертого утра. Я был так возбужден, что весь путь домой проделал пешком. Я как будто плыл по воздуху. Дома я открыл дверь своим ключом, вошел, лег спать и мирно спал до половины восьмого, когда Махмуд пришел будить меня и напомнить, что в половине десятого должны прийти представители Патэ, которых я обещал принять.

До того как Вы пришли ко мне, я ничего не знал о словах, нацарапанных на газете, лежавшей в кармане его пальто. Признаю, на минуту я пришел в смятение из-за того, что чего-то не предусмотрел, но немедленно успокоил себя тем, что промах был пустячным, простительным. Это никоим образом не умаляло моего уникального подвига и не представляло никакой опасности. Я не снял с Кенрика его жалкие тряпки, оставив их как часть декораций. И власти действительно не проявили никакого интереса к образцу почерка Кенрика, считая молодого человека Шарлем Мартином.

Вечером следующего дня в часы пик я сам поехал на вокзал Виктория и забрал из камеры хранения оба чемодана Кенрика. Я отвез их домой, убрал с них все фирменные наклейки и все легко идентифицируемые предметы, зашил чемоданы в парусину и отправил их со всем содержимым в организацию по оказанию помощи беженцам на Среднем Востоке. Если Вы когда-нибудь захотите избавиться от чего-нибудь, дорогой мистер Грант, не сжигайте это. Отошлите это на удаленный остров в южных морях.

Позаботившись, чтобы замечательно