Великие российские историки о Смутном времени - Василий Татищев

В этом договоре об избрании Владислава гетман действовал на свой страх, не имея точных инструкций от короля, а только руководясь условиями, которые были предъявлены под Смоленском Салтыковым и другими тушинцами и которые были как бы одобрены королем. Но вот, спустя несколько дней после означенной присяги, от короля прибыли сначала московский торговый человек гос-тинной сотни Федор Андронов, а потом велижский староста знакомый нам Гонсевский; они привезли приказ, чтобы гетман склонил москвитян присягнуть не Владиславу, а самому Сигизмунду. Но исполнить такой приказ гетман нашел невозможным, опасаясь возмутить народ и совершенно расстроить дело, только что улаженное. Гонсевский с ним согласился.

Меж тем Самозванец продолжал приступать к столице, зажигать ее слободы и посады и пытался ворваться; но встречал всегда готовый отпор со стороны московского гарнизона, которому подавал помощь пришедший с гетманом русский отряд, состоявший под начальством Салтыкова-сына. Ссылаясь на присягу, данную Владиславу, бояре настаивали, чтобы гетман прогнал вора. Жолкевский обещал, и послал к Сапеге требование покинуть Самозванца, предлагая, в случае покорности сего последнего, выхлопотать ему у короля в державство Гродну или Самбор. Сапега отвечал, что сам он охотно исполнил бы означенное требование; но товарищество его на то несогласно. Гетман после того обещал совместно с боярами ударить на стан Лжедимитрия и даже двинулся против него; но, вопреки настояниям бояр, выступивших в поле с пятнадцатитысячною ратью, не ударил; а вызвал Сапегу на свидание и ограничился одними переговорами. Вместо битвы он старался склонить сапежинцев к поступлению в королевскую службу и к соединению с гетманским войском, подобно Зборовскому и другим тушинцам. Поляки, по обыкновению, предъявили огромные требования относительно уплаты им жалованья. А Самозванец и особенно Марина, видя нерешительность гетмана, возвысили тон и не соглашались ни на какие сделки. Лжедимитрий надеялся, что народ его как православного предпочтет королевичу Владиславу. Жолкевский продолжал щадить его в своих видах. Бояре наконец поняли двойную игру гетмана и подняли ропот. Надобно было сделать решительный шаг. В конце августа условились вместе и неожиданно напасть на коломенский стан. Для этого бояре позволили гетманскому войску ради скорости ночью пройти через столицу и, соединясь с московскою ратью, ударить на вора. Но и тут снова оказалось, что ворон ворону глаза не выклюет: подойдя к Коломенскому, гетман остановился; сапежинцы также выстроились в боевом порядке. Жолкевский снова ограничился одними переговорами. Однако Самозванец, не полагаясь более на сапежинцев и боясь быть выданным, после того уехал с Мариной в Калугу. Часть служивших ему русских изменников, с князьями-боярами Фед. Долгоруковым и Мих. Турениным во главе, явилась в Москву с повинною. А другая часть последовала за ним, также и донские казаки с атаманом Заруцким, который около того времени покинул войско гетмана и вновь перешел на службу Лжедимитрия и Марины. Сапега после долгих переговоров с Жолкевским отступил от Москвы; по его же указанию, направился к Северскому краю, и расположился около Мещовска, где стал выжидать случая вновь выступить на сцене решительных событий, продолжая бесконечные переговоры о переходе своего отряда на королевскую службу. Бояре были обрадованы избавлением от вора и возымели особое доверие к Жолкевскому после того, как он прошел с войском через столицу и не воспользовался случаем захватить в свои руки беззащитный город: ибо московская рать выступила вперед и поджидала поляков за городом. Однако, когда знатнейшая часть русских изменников, отложившаяся от вора и присягнувшая Владиславу (князья Сицкий и Засекин, Нагой-Самбулов, Плещеев, дьяк Третьяков и др.), при посредстве гетмана хлопотала, чтобы временное правительство утвердило за ними пожалованный Самозванцем боярский сан, дума отказала им: родовитое боярство никак не хотело признать равными себе тушинских и калужских лжебояр. Тогда некоторые из них опять ушли к вору в Калугу.

Когда калужский вор удалился, гетман устроил в своем лагере пир для московских бояр; причем дарил их конями, сбруей, оружием, кубками и пр. Мстиславский в свою очередь дал пир гетману и польским офицерам, которых тоже одарил саблями и другими вещами. Затем, по настоянию Жолкевского, решено было не медлить более отправкою торжественного посольства к Сигизмунду III, по поводу избрания в дари королевича Владислава. Хитрый гетман сумел поставить во главе сего посольства те лица, которых он желал удалить из Москвы и предать в руки короля, а именно князя Вас. Вас. Голицына и митрополита Филарета Никитича. Князь Голицын, сам питавший притязания на престол, считался человеком умным и деятельным, а потому был вдвойне опасен для польской партии. Жолкевский уговорил его не отказываться от такого почетного поручения, называя в глаза самым великим мужем на Москве и уверяя, что он займет первое место в совете короля и королевича. Другой кандидат на престол Михаил Феодорович Романов еще не вышел из отроческих лет и не мог участвовать в посольстве; поэтому он представлялся опасным не сам по себе, а по своему отцу, известному и родовитому боярину Феодору Никитичу, теперь митрополиту Филарету. Гетман указал на него как на единственного человека, достойного быть послом от московского духовного чина. В посольство включены были еще два члена временного правительства, окольничий князь Мезецкий и думный дьяк Луговский. Кроме них тут были: думный дворянин Сукин, дьяк Сыдавный Васильев и Захар Ляпунов, а из духовных лиц спасский архимандрит Евфимий и троицкий келарь Авраамий Палицын. Вообще членов посольства выбирал князь Голицын по своему усмотрению, чтобы иметь его, так сказать, в своих руках. Оно заключало в себе выборных от всех сословий и вместе со свитою и русским конвоем простиралось почти до 1200 человек.

Посольство получило подробный наказ, помеченный 17-м августа 1610 года и состоявший из длинного ряда статей или условий, которые имели быть предъявлены королю и королевичу; причем в точности определено было, что именно должен говорить на торжественном приеме каждый из великих или старших послов, т. е. митрополит Филарет, князья Голицын и Мезецкий, думный дворянин Сукин, дьяки Луговский и Сыдавный. Главное условие относилось к вере. От Владислава требовали немедленной перемены религии, чтобы он крестился у ростовского митрополита Филарета и смоленского архиепископа Сергия, а в Москву прибыл уже православным и чтобы здесь «его государя встретить с чудотворными образами, честными и животворящими крестами патриарху и всему освященному собору»; затем, будучи царем, Владислав не должен о делах церковных сноситься с папою или принимать от него благословение; тех московских людей, которые по своему малоумию отступят в римскую веру, казнить смертию, а имущество их отбирать на государя. Когда же Владиславу придет пора жениться, то ему выбрать себе супругу на Москве греческой веры. Далее идут условия о строгом сохранении титула московских государей; о том, чтобы Владислав привел с собою только необходимую свиту из поляков и литовцев; что поместья им и уряды может давать только внутри государства, а не в порубежных местах; чтобы города, занятые поляками, были от них очищены и все русские пленники отпущены из Польши и Литвы без выкупа; чтобы король отступил от Смоленска и воротился в Литву; чтобы на следующем сейме все чины Речи Посполитой присягнули на исполнении условий и утверждении обоюдного мира. На случай возражений со стороны короля или панов радных, в той же грамоте находились заранее и весьма умно составленные ответы, которые также распределены были между послами; на крайние случаи в некоторых статьях допускались небольшие смягчения. Послы особенно долженствовали хлопотам о скорейшем прибытии в Москву королевича, от которого, конечно, ожидали прекращения смуты. Вообще этот наказ представляет любопытный образец московской дипломатии того времени, ясно свидетельствующий о ее навыке в сношениях с иноземцами, ее относительной вежливости, здравомыслии и верности своеобразным основам московского государственного быта. Лично Владиславу духовные члены посольства должны были вручить особую грамоту от патриарха и всяких чинов людей, помеченную 12-м сентября. В этой грамоте заключались красноречивое описание бедствий Московского государства и трогательное челобитье принять крещение по обряду греческой церкви.

Из сих грамот мы видим, что в деле избрания Владислава временное московское правительство как будто действовало обдуманно и усердно пеклось о государственной пользе. Но ему недоставало главного: предусмотрительности и верной оценки как лиц, так и обстоятельств. Если бы все составленные им условия были добросовестно исполнены, конечно, Московское государство могло бы скоро успокоиться и выйти из смуты с сохранением своих пределов. Но в таком случае что же получила бы Речь Посполитая при исполнении сих условий? С чем же воротились бы король от Смоленска, а поляки из захваченных ими городов? Чем бы ответила Римская курия на принятие православия Владиславом и вообще мог ли такой ревностный католик как Сигизмунд, из-за этой ревности лишившийся шведской короны, мог ли он соизволить своему сыну на перемену религии? Наивно было со стороны временного московского правительства хотя на минуту тешить себя надеждою на исполнение вышеназванных условий. Только лукавые уверения Жолкевского и крайнее, представлявшееся безвыходным, положение государства не только разоренного, но и угрожаемого завоеванием или раздроблением — могли вызвать попытку искать спасения у своих злейших врагов.