Нагие и мёртвые - Норман Мейлер

В подобный день за полчаса или около того до начала ливня обычно можно услышать каждый звук, но сейчас не было слышно ничего.

Ждала артиллерия, уточняя свои цели для сосредоточенного огня.

Не слышно было даже пулеметной или ружейной стрельбы. Единственное, что доносилось до слуха Даллесона, — это шум от проходивших поблизости танков, сотрясавших землю и поднимавших столбы пыли. Он не мог бросить танки в брешь японской обороны, потому что там не было дорог, и поэтому послал их прикрыть ослабленную позицию на своем левом фланге.

Внезапно Даллесон вспомнил, что не выделил противотанковых средств атакующему батальону, и выругался — на этот раз вслух.

Сейчас было слишком поздно направлять их туда: они не смогут прибыть к моменту атаки склада снабжения, но, возможно, поспеют ко времени контратаки японцев, если она последует Майор поднял по тревоге противотанковый взвод второго батальона и послал его вслед за передовыми подразделениями. Не забыл ли он еще чего нибудь?

Даллесон продолжал ждать, нервничая и ругаясь про себя. У него было такое состояние, как будто он убедил себя в том, что все идет не так, как надо; он был подобен мальчику, который опрокинул ведро с краской и все-таки надеется, что как-нибудь выберется из беды.

В данный момент его сильнее всего беспокоила мысль о том, сколько времени потребуется, чтобы вернуть назад и расположить все войска на старых позициях, после того как атака кончится неудачей. На это уйдет по меньшей мере еще один день. В результате на строительстве дороги будет потеряно целых два дня. Это больше всего и угнетало Даллесона. С удивлением он вдруг понял, что организовал наступление по всему фронту.

За десять минут до истечения часового срока было нарушено радиомолчание. Атакующий батальон находился в двухстах ярдах от склада снабжения и все еще не был обнаружен противником. Артиллерия открыла огонь и вела его в течение получаса. Затем батальон стремительно бросился вперед и через двадцать минут захватил склад.

О том, что происходило, Даллесон узнавал по частям. Намного позже стало известно, что в этот день было захвачено две трети японских запасов снабжения, но в тот вечер Даллесон вряд ли думал об этом. Важная новость заключалась в том, что во время атаки были убиты генерал Тойяку и половина офицеров его штаба: засекреченный штаб японцев, как оказалось, находился всего в нескольких сотнях ярдов за складом снабжения, и батальон разгромил его в этой же атаке.

Это было слишком сенсационной новостью для Даллесона, чтобы он мог переварить ее сразу. Он приказал батальону раскинуть на ночь бивак, а тем временем перебросил вперед всех, кого только мог найти. Из штабных рот и рот обслуживания взяли всех людей, за исключением поваров. К утру следующего дня у него было полторы тысячи солдат в тылу японских позиций, а к полудню туда подтянули оба фланга.

Каммингс вернулся из штаба армии в тот же день. После долгих просьб и тщательно продуманных заверений в том, что без высадки в заливе Ботой невозможно быстро завершить операцию, ему выделили эсминец, который должен был прибыть к полуострову утром следующего дня. Приказать эсминцу вернуться назад, разумеется, Каммингс не мог. Вместо этого он засадил свой штаб за работу на всю ночь, с тем чтобы успеть перебросить войска из джунглей на оконечность полуострова. Когда наступило утро, он смог посадить на десантные катера две пехотные роты и послать их для высадки в залив Ботой. Эсминец появился точно по плану, обстрелял побережье и затем приблизился к берегу, чтобы оказать войскам непосредственную поддержку.

Несколько японских снайперов редкими выстрелами встретили первую волну десанта, после чего обратились в бегство. В течение получаса войска вторжения соединились с подразделениями, маневрировавшими в тылу расстроенного японского боевого порядка. К вечеру боевые действия закончились, если не считать необходимости прочесать местность.

В официальном отчете об этих боевых действиях, направленном в штаб армии, высадка в заливе Ботой расценивалась как главный фактор в прорыве линии Тойяку. Десант был поддержан, как утверждалось в отчете, сильными атаками на линии фронта, в результате которых удалось прорвать ее в нескольких местах.

Даллесон до конца так и не понял, что же в действительности произошло. Со временем он даже поверил, что именно высадка в заливе Ботой решила исход операции. И единственное, чего он желал, — это получить постоянное звание "капитан".

В атмосфере возбуждения, вызванного этим успехом, о разведывательном взводе все как-то забыли.

12

В то самое время, когда майор Даллесон был занят подготовкой атаки, взвод продолжал подниматься на гору Анака. Люди задыхались от страшной жары на открытых склонах. Всякий раз, когда они проходили через лощину или впадину, лучи солнца отражались от сверкающих скал, и вскоре их щеки болезненно ныли от постоянного прищуривания. Эта боль, казалось, была не такой уж сильной по сравнению с болью в бедрах и спине, она стала их главной пыткой.

Яркий свет, словно осколки стекла, проникал в глаза и кружился в глубине мозга в каком-то сумасшедшем буйном танце. Они утратили всякое представление о пройденном пути; внизу под ними все расплылось, затянулось туманной дымкой, и они забыли, как мучительно было преодолевать тот или иной отрезок пути. Их больше не интересовало, окажутся ли следующие сто ярдов голой скалой или участком, покрытым кустарником и лесом. И то и другое было одинаково плохо.

Как ватага пьяниц, они шли, шатаясь из стороны в сторону, с опущенной головой, с повисшими вдоль тела руками. Снаряжение стало тяжелым как свинец, все тело было сплошной раной, плечи стерты ремнями, под болтавшимися патронташами появились кровоподтеки, винтовки били по бедрам, и на них образовались мозоли. На гимнастерках выступили длинные белые полосы от соли.

Они в оцепенении карабкались со скалы на скалу, тяжело дыша и всхлипывая от изнеможения. Помимо своей воли Крофт вынужден был разрешить им отдыхать через каждые несколько минут; теперь они шли столько же времени, сколько и отдыхали, лежа на спине, распластав руки и ноги. Точно так же, как Риджес и Гольдстейн, они забыли обо всем и больше уже не думали о себе, перестали воспринимать себя. Они были лишь сосудами, до краев наполненными страданием. Все забыли о разведке, о войне, о прошлом и даже о земле, по которой шли. Люди вокруг казались каждому расплывающимися словно в тумане и раздражающими препятствиями, на которые наталкивались случайно. Жаркое слепящее небо и раскаленные скалы были чем-то куда более близким и знакомым, чем люди. Их мозг почти перестал работать; мысль тщетно пыталась сосредоточиться на дрожи рук и ног, на боли от язв и ссадин на теле, а затем переходила в короткое успокоение при очередном судорожном вздохе.

Только два обстоятельства не давали покоя измученному сознанию людей. Они боялись Крофта, и страх этот возрастал по мере того, как они теряли свои последние силы. Теперь они ожидали его голоса и бросались вперед еще на несколько ярдов, подстегиваемые его командой. Ими владело тупое ноющее предчувствие чего-то страшного и невыразимый, почти безграничный страх перед ним.

А с другой стороны, им хотелось покончить со всем этим. Сильнее этого желания они не испытывали ничего в своей жизни. Каждый шаг, который они делали, каждое напряжение мускулов и каждое внезапное ощущение острой боли в груди порождали и усиливали это желание. Они шли вперед, полные молчаливой и отвратительной ненависти к человеку, который их вел.

Крофт находился почти в таком же изнеможении; теперь он радовался коротким привалам так же, как и они, и почти столь же сильно желал увеличить вдвое отводимое им на каждый привал время. Он позабыл о вершине горы, на которую взбирался, и ему тоже хотелось бросить все это, и каждый раз, когда кончался привал, он выдерживал короткую борьбу с собой, чтобы не поддаться искушению продолжить отдых, и лишь затем продолжал путь. Он шел вперед, потому что в его голове уже сложилось решение, что подняться на гору совершенно необходимо. Такое решение он принял еще в долине, и оно оставалось в его сознании как некий непреложный закон, основа основ всего его поведения. Повернуть назад было для него не легче, чем убить самого себя.

Крофт и его люди тащились вперед все время после полудня, с трудом преодолевая даже отлогие скаты. Они медленно продвигались от одного подъема к другому, спотыкаясь о едва заметные выступы, соскальзывая и то и дело падая на глинистых участках. Казалось, гора по-прежнему маячила над ними где-то бесконечно далеко. Они бросали взгляд на громоздившиеся друг над другом и убегавшие вверх бесконечной змейкой скаты горы и продолжали свой путь, довольные уже тем, что поверхность под ногами временами становилась ровной.