Глаз бури - Екатерина Мурашова

От таких его слов Грушеньке становилось жутко, и кружилась голова, и казалось: тощий черный пес и впрямь что-то эдакое знает, и вот-вот сверху, с карнизов, спустятся, трепеща на ветру, светящиеся лиловатые призраки… Точно, те, что живут, здесь не хозяева, думала она, хозяева – те, кто здесь умер! И мы с Гришей умрем и будем вот так же… Тут ее охватывал такой страх, что спасение было одно: немедленно начать с Гришей целоваться. Действовало сие средство, надо сказать, великолепно.

А еще были ночи… как та, первая: тайком, мимо двери спящей квартирной хозяйки, и потом тоже – на цыпочках, вполголоса, осторожный звон серебряных подстаканников, сдавленный смех, торопливые глотки обжигающего чая, Гришины шалые глаза, шуточки, которые он, сходя с ума от волнения, вдруг начинал выдавать в самый ответственный момент, и она, обессиленно цепляясь за него, всхлипывала от хохота, совсем позабыв о том, что смеяться надо тихо! Впрочем, Анну Арсеньевну они ни разу не разбудили. Старушка была отменно глуховата, благодаря чему и не подозревала, как проводит ночное время ее постоялец.

Жалко, что таких ночей за все время было немного – всего семь. Графиня, понимаете ли, страдала бессонницей и требовала, чтобы компаньонка до утра сидела при ее особе. Гришино негодование Грушенька гасила жалобными рассказами о больной старухе, которая хоть и самодурша, а совсем беспомощна, и если не она, Грушенька, – кто ей поможет?

Ведь и впрямь: попробуй, откажись от клиентов – Прасковья Тарасовна, даром, что мягка, будто булка с изюмом, а мигом доложит хозяину. Или не станет и докладывать, сама выгонит. Плачь потом, объясняй господину Туманову: я, мол, не просто так, я родного брата вашей полюбовницы ублажала!

Ублажить-то Гришу было легко, до того легко… Она у него была, честно сказать, почти что первая. А он… Большинство ее клиентов – да что там, почитай, все! – были в постельных делах в сто раз его искуснее. Многие умели не только себе, но и девушке приятно сделать. Один так и выразился: служба у тебя такая, так хоть получи от нее удовольствие. Она и получала. Хотя, если опять же по-честному, вполне могла бы вовсе без этого удовольствия обойтись.

А Гриша… С ним все было по-другому, совсем по-другому! Это как если обливаешь себя духами, самыми что ни на есть французскими, а потом вдруг выйдешь в палисадник да глотнешь чистого воздуха. Иногда, лежа рядом с ним, спящим, и слушая мерный шорох часов на стене, поскрипыванье старой мебели, уютную возню домового в углу, – разумеется, здесь есть домовой, уверял Гриша, как же без него, очень воспитанный тихий домовой! – Грушенька начинала почти верить в то, что она и на самом деле – графинина компаньонка, что все у нее с Гришей в первый раз, и что они скоро поженятся.

Однажды ей приснился сон: будто она – в Луге, еще совсем маленькая девчонка, лет шести, наверно. Во дворе возле их дома сосна росла, здоровая, как мачта. И вот будто она на эту сосну взобралась, по стволу – и на ветку, и идет по этой ветке. А ветка – длинная и к концу все тоньше и тоньше, а Грушенька все идет по ней да идет. Ужас ее берет, а куда денешься? Назад уже не свернуть! Внизу кто-то кричит… и ветер ветку качает…

Каждый день с Гришей – шаг вперед по этой ветке. Сегодня – пронесло, не рухнула. И сама цела, и он. А завтра?..

С самого начала, с прихожей Софи поразили запахи. Она никогда не отличалась ни особо развитым, ни особо тонким обонянием, но здесь… Эти запахи были совершенно ни на что не похожи. Не то, чтоб в свете не пользовались парфюмерией, наоборот – духи были в моде, выдыхались они (в противу современным) очень быстро, и чтоб в конце вечера еще пахнуть, в начале дамы буквально заливали за корсаж духи и душистую воду. Не отставали порой и мужчины. Но все встречающиеся запахи были узнаваемыми – цветочными или уж растительными в целом. Здесь же, в таинственном заведении Анны Сергеевны, тонко, но сильно, до щекотки в ноздрях, пахло чем-то совсем незнакомым и загадочным.

Добродушный, глупый на вид детина на входе осмотрел Софи, ковыряясь пальцем в обширном носу, и выказал слабую степень удивления, не сумев сразу ее разгадать. Потом нерешительно сообщил, что заведению служащие теперь не требуются, и потому беспокойство ее напрасно.

Софи вполне доброжелательно уверила его (разумеется, она почувствовала себя оскорбленной гнусным предположением, но ссориться здесь с кем бы то ни было не входило в ее планы), что она вовсе не пришла наниматься на работу, а хотела бы повидать хозяйку, Анну Сергеевну.

– Анна Сергеевна не принимает, а заведение у нас приличное, и высшего класса – полный конфидент. Ничего о посетителях узнать невозможно, – тут же заявил детина, и лукаво подмигнул, видимо, классифицировав Софи, как обиженную супругу или подружку кого-то из завсегдатаев.

Софи терпеливо объяснила ему, что она не разыскивает никого, кроме самой хозяйки, до которой у нее важное дело.

– Ну что ж, попробуем, – вздохнул детина с видом человека, против воли берущегося за безнадежное мероприятие. – А только…

Спустя минут десять молчаливая серьезная девушка в аккуратном переднике и наколке (в облике ее не было совершенно ничего восточного), провела Софи наверх, по всей видимости, в апартаменты хозяйки.

В встречавшейся по пути и в самих комнатах Саджун роскоши (Софи вынуждена была это признать) не было абсолютно ничего вульгарного. Напротив, все предметы обстановки, ткани и украшения казались старинными, дорогими и совершенно подлинными. Возможно, все они были куплены из частных коллекций и на распродажах китайских и индийских товаров, которые устраивались, когда в петербургский порт изредка приходили корабли с Востока (основная торговля велась по суше, и львиную ее долю составлял чай).

Анна Сергеевна принимала в халате, который был удивительно роскошен и смотрелся на ней парадным одеянием. Весь пол комнаты был застелен голубым с бирюзой персидским ковром с глубоким ворсом, в котором утопала нога. Хозяйка была босиком. Прежде, чем она окончательно уселась то ли на низкой софе, то ли на высоких подушках, подобрав под себя смуглые ноги, Софи успела заметить серебряные колечки на пальчиках ее маленьких ступней и золотую цепочку с колокольчиком на лодыжке. И то, и другое необычное украшение показались ей очень милыми.

– Здравствуйте, Анна Сергеевна!

– Мне доложили об вас, Софья Павловна. Признаюсь, принимать не хотела, но… любопытно было взглянуть, – гортанно, но совершенно чисто по-русски сказала Саджун. – Как говорят в России, «любопытство сгубило кошку». Чему ж обязана честью?