БП. Между прошлым и будущим. Книга 2 - Александр Половец

Но пока автор предпочитает о сюжете не распространяться — и это его право. Подождем — тем более, что первая публикация в периодике отрывков из этого романа обещана нам в «Панораме». Автор свое слово непременно сдержит.

Потому что — Кунин.

Я люблю этого человека.

Июнь 2002 г.

И академик, между прочим

Лев Шаргородский

Когда-то было сказано, правда, по иному поводу: «Не могу молчать!» Вот и я сегодня не могу, сам бы себя не простил, промолчав. Одному из самых (самых!) первых авторов, чьи рассказы были опубликованы в нашей газете двадцать и даже больше лет назад, моему близкому товарищу подошла юбилейная дата.

Дата солидная, при которой принято припоминать «этапы большого пути» — а он у Левы Шаргородского, правда, велик. Даже и географически: Ленинград — Нью-Йорк — Женева… далее — со всеми остановками, под которыми можно понимать города и страны, где издавались и сегодня издаются его книги.

Грустно думать, что больше нет на обложках новых книг имени его брата — Алика. А так было привычно прочесть: Лев и Александр Шаргородские.

Биограф из меня — неважный, даже никакой. И поэтому позволю себе сегодня лишь коротко пересказать некоторые мысли, высказанные самим Левой в разные годы в наших беседах — что, возможно, добавит какие-то штрихи к портрету замечательного писателя, сценариста, доброго, веселого и остроумного человека. Но прежде — все же несколько слов из творческой биографии Льва.

С 69-го года братья Шаргородские — члены Ленинградского Союза драматургов, что можно считать началом их профессиональной творческой деятельности. Их пьесы ставились в десятках театров — Лениграда, Москвы, Омска, Новосибирска, Ташкента — да и вообще по всей стране.

Телевизионные постановки, радиоспектакли, и это, по оценке Левы, стало важнейшей вехой в их жизни — постоянное сотрудничество с «Литературной газетой», с ее 16-й полосой, полигоном юмора и сатиры, представленной замечательными именами — Горин, Арканов, Розовский, Суслов, Аксенов… И среди них, может быть, даже чаще других — братья Шаргородские, писавшие как бы от и для советской (а на самом деле ее самой антисоветской части) интеллигенции, балансируя на самой грани дозволенного в те годы.

Последний в России спектакль Шаргородских прошел 21 марта 79-го года — в день отлета из страны семьи Льва. А в 84-м году вышла их первая французская книжка. С этого момента, рассказывал мне Лева, мы стали писать романы — французы не любят читать рассказы, но наш первый роман был полностью соткан из рассказов. И дальше — прямая цитата из нашей с Левой беседы, состоявшейся лет пять назад. Тогда я спросил Льва:

— Все, что ты пишешь в эмиграции основано на еврейской тематике — не продиктовано ли это какими-то конъюнктурными соображениями?

Лева мне ответил примерно следующее:

— Башевич-Зингер в свое время сказал: «Я не пишу о евреях — я пишу о людях, но я лучше всего знаю евреев». Думаю, — продолжил Лева, — это в какой-то степени и нас с братом касается: мы лучше знаем евреев. И так уж получилось, что мы любим евреев. А это замечательно, когда любишь свой народ! Ни в какой мере не противопоставляя его другим народам…

Не будет преувеличением заметить, что народ отвечает Льву Шаргородскому взаимностью — и не только еврейский: среди почитателей его творчества и русские, и украинцы, и армяне — судите хоть бы и по читателям «Панорамы» — они всегда ждут новых публикаций Льва Шаргородского. А добавим еще, как мы уже знаем, — и швейцарцев, и французов, и немцев — всех тех, кто пока не читает нашу газету, но знаком с его публикациями по другим источникам. Только на французском языке в эти годы вышло тринадцать его книг в переводах самых лучших переводчиков.

Ну, а что касается возраста — Лева как-то заметил, что «по швейцарским понятиям — у него идет третья молодость». Таким ему и оставаться еще много лет — замечательным писателем, плодовитым, талантливым, остроумным, щедрым, надежным в дружбе!

4 октября 2004 г.

Глава 4

Помнить

О всех ушедших грезит коноплянник…

Люди, чьи мысли и некоторые обстоятельства жизни хотя бы отчасти нашли отражение на этих страницах, и без скромного участия автора сохранятся в памяти нашего и идущих за нами поколений, они прочно связаны со временем, в котором нам довелось жить. Только никогда уже не придется мне записать наш новый разговор с Булатом Шалвовичем Окуджавой, хотя мысленно я не перестаю беседовать с ним, примеряясь — а что сказал бы он, как бы он поступил в том или ином случае…

Многие имена не однажды повторялись в трех сборниках антологии «БЕСЕДЫ», а между тем, пока готовилось к выпуску это издание, не стало многих участников тех встреч и его фигурантов — Валентина Бережкова, Александра Шаргородского, Анатолия Федосеева, Бориса Сичкина, Эфраима Севелы, Владимира Кунина, Сая Фрумкина, Михаила Кагана… это далеко не все имена.

И вот, совсем недавно, ушла Белла Ахмадулина.

И все же…

Здесь уместно вспомнить мой недавний визит в Москву. Экспромтом, на другой день прилета, оказался я на спектакле в Театре-студии Марка Розовского. «Песни нашего двора» игрались, и правда, во дворе у Никитских ворот, ставшем продолжением сценической площадки театра.

К завершению спектакля стемнело — и в руках актеров, замерших перед зрителями там, где застала их последняя реплика, вдруг зажглись свечи, и они запели «Виноградную косточку». И за ними следом поднялись зрители, они зажгли кто спичку, кто зажигалку, кто невесть откуда взявшийся карманный фонарик — и допели вместе с актерами всю песенку, до самого последнего куплета.

То, что судьба когда-то свела меня и подружила с человеком, явившим собою саму совесть, олицетворившим самые высокие грани людской порядочности и пределы чистоты, остается величайшей для меня наградой — и я не мог не включить в тот сборник «Бесед» слова, родившиеся буквально в часы, когда стало известно о его кончине.

Многие, чьи имена названы в оглавлении разделов этого издания, были знакомы с женщиной, давшей жизнь автору этих строк — их соболезнования в связи с ее кончи ной я храню в ее архиве. Как храню и сборники Окуджавы, в которые он включал посвященные ей стихи, — ими я смел завершить ту книгу и посвятил ее памяти моей мамы.

Стихи эти завершают главу…

Умереть в Париже…

Булат Окуджава

Скончался Булат Шалвович Окуджава.

Как, чем измерить эту потерю? Да и кто возьмется сегодня за это? Ясно только: она огромна и невосполнима — для России, для нас, обитающих сегодня за ее пределами, для всей мировой культуры.