Моя борьба. Книга пятая. Надежды - Карл Уве Кнаусгорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прошло пять с половиной часов, прошло шесть.
Я встал и направился в туалет. Обулся в коридоре, надел куртку, заглянул в комнату, где все по-прежнему сидели за столом, и сказал:
– Мне пора. Спасибо за все. Было очень приятно познакомиться.
Все закричали в ответ «пока!» и «приятно познакомиться», я осторожно прикрыл за собой дверь, спустился по ступенькам, а окунувшись в осенний воздух, холодный и свежий, побежал. Я бежал что было сил – через дорогу, по улицам, сердце подпрыгивало к горлу, дыхание сбивалось, но в том-то была и цель, по-моему, я для того и бежал, чтобы ощутить, что я жив.
* * *
Руне Кристиансена я читал уже много лет, его образная, почти кинематографичная поэзия находила во мне сильный отклик, а рождаемые ею настроения были постоянной составляющей моей жизни, они относились к явлениям, которые влияли на мое видение и ощущения, но о которых сам я даже не задумывался. Если в его стихах и звучала тема бренности, то не жестко, не так, как у Тура Ульвена с этой его костлявой черствостью, в которой порой проглядывает оскал черепа, с этой его безудержной развеселой пляской, этим смехом, тем единственным, что защищает от пустоты; нет, у Руне Кристиансена бренность была мягче, она купалась в лучах примирения, – увядание, осень, гниение, ежи роются в куче листьев, самолеты прорезают небо, романтика гостиничного номера, станции метро, поезда, громыхающего через лес.
Мы с ним встретились в одном из по-воскресному пустых кафе в Луммедалене. На ближний лес опускалась темнота, покуда мы разговаривали, а на столе между нами лежал диктофон. О поэзии ни газеты, ни журналы почти ничего не публиковали, поэтому к нашему большому интервью Руне подготовился обстоятельно, положил рядом исписанные листки, где, наверное, изложил все, что ему хотелось сказать. Знатоком поэзии я не был, но мои вопросы словно бы резонировали с чем-то значимым для него, а может, это он сам сумел свести каждый свой ответ к сути того, о чем он пишет, – во всяком случае, интервью получилось хорошее, мы проговорили почти два часа, и, когда я, попрощавшись, сел на автобус до центра, казалось, будто все это рядом, я подошел вплотную к чему-то важному, протянешь руку – и вот оно. Зыбкое, неустойчивое, но черт меня дери, оно было здесь. В тумане, в темноте ельника, в каплях росы на хвое. В китах, которые плавают по морю, в бьющемся в груди сердце. Туман, сердце, кровь, деревья. Почему это все так притягательно? Что в нем влечет меня с такой силой? Что наполняет меня такой великой страстью? Туман, сердце, кровь, деревья. О, если бы я только мог написать о них, – нет, не о них, но превратить в них написанное, – тогда я был бы счастлив. Тогда бы я успокоился.
* * *
Утром я отправился к Гейру Гулликсену. Он работал в «Тиден Ношк Форлаг», издательство находилось на улице Операпассашен; я остановился возле двери и вытер ладони о штаны, с трудом веря, что это правда, что я встречаюсь с редактором издательства в Осло. Пусть все это устроил Туре, пусть никаких текстов я не привез, и тем не менее я в самом деле стою здесь, у нас с ним в самом деле назначена встреча, и этого у меня никому не отнять.
Я поднялся на лифте на ресепшен.
– У меня встреча с Гейром Гулликсеном, – сказал я.
В этот момент из-за угла показался он сам – худощавый, нескладный, улыбающийся, независимый. Я узнал его по фотографиям.
– Карл Уве? – спросил он.
– Да.
– Привет!
Мы пожали друг другу руки.
– Пойдем ко мне в кабинет, – предложил он.
В кабинете повсюду высились стопки рукописей, лежали большие конверты, в которых наверняка тоже прятались рукописи, и громоздились штабеля книг.
Мы сели.
– Ты написал офигительный рассказ, – начал он. – Это просто чтобы ты имел в виду.
– Спасибо.
– А сейчас работаешь над чем-нибудь? Или, может, уже есть готовые тексты?
Я покачал головой:
– Нет. Но я собирался написать кое-что серьезное.
– С удовольствием почитаю.
Потом он пустился в расспросы: чем я занимаюсь, какие книги читаю. Я сказал, что Стига Ларссона.
– Зашибись, все молодые писатели сейчас говорят про Стига Ларссона. Два года назад о нем вообще никто не упоминал.
– Это же хорошо, – сказал я.
– Ну, разумеется, хорошо, – согласился он, – а еще кого читаешь?
– Тура Ульвена…
– Ну ясное дело. – Он засмеялся. Чуть сдвинул одну рукопись. Означает ли это, что мое время истекло?
Я поднялся.
– Ну ладно, как что-то появится, пришлю вам.
– Да, будь так добр. Только прямо сразу ответа не жди.
– Отлично, – сказал я.
Он встал, проводил меня до двери, поднял, прощаясь, руку, развернулся и скрылся в кабинете. Я подумал, что ему нужно прочесть столько важных рукописей, встретиться