Политическая биография Сталина - Николай Капченко

Сталин из подпольщика-революционера превратился в государственного деятеля. На страницах биографии Сталина, написанной Троцким, встречаются многие яркие и меткие мысли и замечания, точные и образные аналогии и гипотезы. К их числу, с известными оговорками, можно отнести и финальную часть первого тома его сочинения, где он пишет о значении данного поворота в судьбе своего неизменного оппонента: «Та неизмеримая дистанция, которая отделяла в эпоху царизма подпольного революционера от правительства, сразу исчезла. Власть стала близким, фамильярным понятием. Коба освободился в значительной мере от своего провинциализма, если не в привычках и нравах, то в масштабах политического мышления. Он остро и с обидой почувствовал то, чего ему не хватает лично, но в то же время проверил силу тесно спаянного коллектива одаренных и опытных революционеров, готовых идти до конца. Он стал признанным членом штаба партии, которую массы несли к власти. Он перестал быть Кобой, став окончательно Сталиным»[679].

Октябрьская революция явилась не только тектоническим сдвигом в исторических судьбах России. Она стал тем переломным рубежом, который отделяет Сталина революционера от Сталина государственного деятеля. Это был самый важный рубеж во всей его политической биографии, рубеж, определивший весь его дальнейший жизненный путь. В его политической судьбе начался принципиально новый качественный этап, который в своем сложном и длительном логическом развитии сделал Сталина фигурой огромного исторического масштаба. При этом важно не упустить из виду того обстоятельства, что между Сталиным как революционером и Сталиным как государственным деятелем не пролегала какая-то незримая китайская стена. Оба эти качества органически сливались, образуя тот исторический феномен, который мы называем Сталиным.

Характер и масштабы любой революции определяются не только глубиной и размахом перемен, сопряженных с осуществлением ее целей. В немалой степени облик революции, ее масштабность можно понять и через призму тех людей, которые стоят во главе этой революции. Конечно, не величина масштаба личности характеризует революцию как таковую. Сама глубина и размах революции как бы отбрасывают свой отблеск на тех людей, которые в ней участвуют. Иными словами, мелкие по своему историческому масштабу люди не могут быть движущей силой, мотором подлинно великой революции. В этом контексте Октябрьская революция явила нам блестящий образец, выдвинув целую плеяду действительно незаурядных, отвечавших потребностям своей эпохи лидеров. И, бесспорно, одним из них был Сталин, как бы и кто бы и какими бы способами не пытался представить его серым пятном на фоне грандиозного революционного пожара. С некоторыми оговорками можно согласиться с мнением, высказанным А. Уламом, который в своей книге о Сталине и его эпохе писал следующее: «Победа революции была обеспечена в такой же мере словом, как и мечом, тем, что люди, которые выступали от имени революции, делали это с большей убежденностью и большим пылом, чем те, кто выступал против нее. Но новая Россия, новая структура власти были построены комитетчиками, теми, кто рассматривал бесчисленные проблемы власти в холодном неэмоциональном свете, теми, кто впечатлял своих коллег прозаической практичностью и рассеивал их сомнения готовностью решать неблагодарные и не сулившие особой славы задачи. Таким человеком и был Сталин»[680]. Оговорка, которую я имел в виду, касается того, что в корне неправильно было бы рассматривать и оценивать роль и место Сталина в революции исключительно через призму его организаторской работы, отодвигая тем самым на второй план его значение как политической фигуры отнюдь не второго плана. А именно в этом состоит односторонность даже сравнительно объективных работ, посвященных политической деятельности Сталина в данный период.

Победа в Октябре как бы подвела черту под длительным, полным борьбы, поражений и надежд, этапом его жизни. Одновременно она открыла перед ним совершенно новую, доселе неизвестную ему, историческую стезю — стезю государственного деятеля. Сошлюсь опять-таки на А. Улама. Он пишет по этому поводу: «В случае со Сталиным фортуна оказалась еще более фантастической. Всего 11 месяцев назад он был политическим ссыльным, затворником в сибирском поселении, размышлявшим о несправедливости жизни и задававшим себе вопрос, когда, наконец, его товарищи вызволят его оттуда. Теперь он был ключевой фигурой движения, которое теперь не только стремилось, но и начало переделывать облик России и мира»[681].

Нельзя сказать, что переход из одного жизненного качества в другой мог быть и был простым процессом. Напротив, это был сложный, трудный, насыщенный противоречиями путь, и чтобы пройти его успешно, нужны были и колоссальные усилия, и неимоверная сила воли, стратегическая смелость, способность мыслить широкими историческими категориями и масштабами. В какой-то степени — именно в какой-то степени, и не больше — всей своей предшествующей жизнью и опытом политической борьбы Сталин был подготовлен к новой, выпавшей на его долю участи.

Октябрь Семнадцатого года можно назвать тем рубежом, который знаменовал собой превращение Сталина из преимущественно политического в государственного деятеля. Переход из одного качества в другое — понятие довольно условное, поскольку грань между первым и вторым также весьма условна: каждый государственный деятель является одновременно, признает он это или нет, деятелем политическим. В это свое новое качества Сталин вступил с суммой уже вполне сложившихся взглядов и принципов. Одной из отличительных черт его политического портрета являлось то, что он представлял собой деятеля, корни которого тянулись не из-за границы, а произрастали из внутренней, российской почвы. Надо подчеркнуть, что данная особенность была не просто одной из отличительных черт, но такой чертой, что предопределяла собой многие другие и отбрасывала не какую-то неясную тень, а яркий свет на весь характер его деятельности в целом.

Хотя и в тенденциозном, но в ясном виде эту особенность Сталина подметил и выделил его противник Троцкий. Для последнего эта черта являла собой едва ли не порок вселенского масштаба, унижающего подлинного революционера-интернационалиста, превращающего его в деятеля уездного (местечкового тут явно не подходит!) уровня. Вот как он выразил это, сопоставляя Сталина и Раковского (одного из своих сторонников, деятеля большевистской партии болгарского происхождения). ««Европеец и настоящий европеец», — не раз со вкусом говорил Ленин, мысленно противопоставляя Раковского широко распространенному типу большевика-провинциала, наиболее выдающимся и законченным представителем которого является Сталин. В то время, как Раковский, подлинный гражданин цивилизованного мира, в каждой стране чувствует себя дома, Сталин не раз ставил себе в особую заслугу то, что никогда не был в эмиграции. Ближайшими и наиболее надежными сподвижниками Сталина являются лица, нежившие в Европе, не знающие иностранных языков и, по существу дела, очень мало интересующиеся всем тем, что происходит за границами государства. Всегда, даже и в старые времена дружной работы, отношение Сталина к Раковскому окрашивалось завистливой враждебностью провинциала к настоящему европейцу»[682].

Идеал так называемого настоящего европейца на долгие годы стал, да и до сих пор служит, той ложной путеводной звездой, которая многих завела в тупик, лишила подлинных национальных корней. Особенный ущерб этот внешне привлекательный, а на самом деле внутренне лишенный национального духа, национального ядра, а потому и исторически бесплодный политический лик «настоящего европейца», способен принести тогда, когда его носитель становится во главе государства и от которого зависит выбор пути национального развития, геополитическая стратегия государства.

То, что Сталину ставится в вину отсутствие подлинного духа «настоящего европейца», не вызывает удивления. На самом деле отсутствие этого качества являлось его достоинством, а не пороком или ущербной национальной узостью. Подлинный национальный дух, дух великого русского народа, который со временем стал органической чертой его политического мировоззрения, в своей основе никак не противоречит и не приходит в столкновение с просвещенным европейским духом. Если под последним понимать не пронизанное меркантильностью и индивидуализмом мировосприятие мира.

Я позволю себе завершить эту главу следующим обобщающим выводом: если большевики замышляли русскую революцию как органическую составную часть всемирной революции, то история их обманула. Октябрьская революция оказалась успешной и победоносной отнюдь не в силу того, что она носила интернациональный характер. Наоборот, она обрела подлинно историческое значение и измерение прежде всего и главным образом потому, что носила глубоко национальный характер. Национальный характер в том смысле, что выразила глубокие устремления всей совокупности наций и народностей, входивших в российское государства.