Раз год в Скиролавках - Збигнев Ненацки

В эту ночь он приснился ей с самого вечера. Приснился, а может быть, привиделся. А может, он был на самом деле – с распушившимися перьями и бусинками черных глаз. Он сидел на балке, коралловый гребень поблескивал в ночном сумраке, он говорил хриплым голосом на птичьем языке, который она понимала, хоть и не запомнила ни одного слова. Тотчас же она натянула юбку прямо на ночную рубашку, надела свитер, набросила на себя шерстяной платок и на босу ногу надела резиновые сапоги. Взобралась на чердак, вынула обрез Дымитра и так, как он ее учил, вставила патрон. Она не запомнила ни минуты из своей дороги на полуостров, может быть, туда перенесла ее большая птица, потому что во всем теле она чувствовала боль от ее острых когтей.

Шел частый дождь, собаки спрятались в сарай. Двери на террасу оставались приоткрытыми – в тот день Макухова слишком сильно натопила печь. Доктор сидел в кресле под зажженной лампой и читал. Скрипнула дверь, он поднял голову и увидел ее, мокрую от дождя, в платке и с обрезом Дымитра, который она держала в обеих руках.

– Чего ты хочешь? – спросил он спокойно, хотя и должен был увидеть ее обрез и мог догадаться, что она пришла, чтобы его убить.

– Ты должен был дать мне ребенка, – сказала она певуче. – Но ты обманул меня. Твое семя я находила на своем животе или на постели. Ты пожалел его для меня, хоть и знал, что я чувствую себя, как пустое дупло. Но ты наполнил Брыгиду, и в ней завязалась жизнь. Я верила, что ты и со мной сделаешь то же самое, пока не нашла твоего семени на своем животе и на постели. Ты перестал приходить, а я перестала умирать под тобой. Я все жду, когда же меня наполнит жизнь. Я убила Дымитра так, как обрезают сухую ветку. Теперь птица велела мне убить тебя. Ты умрешь, но потом снова родишься и снова ко мне придешь.

– Послушай, Юстына, – поднялся он с кресла. Но он боялся первого шага. Короткое черное дуло смотрело прямо в его грудь.

Это не было точное оружие. Слишком короткое было у него дуло, деревянный приклад и затвор, прикрученный твердой проволокой. Но с такого небольшого расстояния она могла попасть ему прямо в сердце. Достаточно было чуть сильнее нажать пальцем на курок, один выстрел – и он перестанет жить.

– Ничего не говори. Я хочу, чтобы ты умер так же тихо, как Дымитр, – сказала она угрожающе. – Клобук мне все выдал. Я находила семя на животе и на постели. Он каждую ночь ждал меня на балке в хлеву, но он боится тебя и поэтому на меня не падает. Ты умрешь и родишься заново, так, как я рождалась, когда ты у меня бывал. Ты начнешь прилетать как большая птица, будешь сидеть на балке в моем хлеву. Скажи, почему ты не наполнил мне живот благой тяжестью? Почему я должна, как моя мать, родить ребенка от дьявола, хоть хотела родить от тебя? Зачем ты меня обманул? Почему я должна убить тебя, как убила Дымитра?

Он не слушал ее. Его охватили страх, отчаяние, гнев на самого себя. Он был плохим врачом, он не заметил симптомов болезни, хоть что-то в их отношениях начало беспокоить его и оттолкнуло от нее. Ослепленный страстью, он не видел, как бацилла безумия развивается в ней день ото дня, от ночи к ночи. То, что казалось ему так волнующе прекрасным, это молчаливое ожидание и преданность, эта их любовь, лишенная слов и поэтому такая чистая, огромная, отбрасывающая от себя все лишнее, – все это не могло быть настоящим. Он чувствовал это в последнее время и поэтому перестал к ней приходить.

Его ужаснули ее глаза – с неестественно расширенными зрачками, неподвижные, мертвые. Он видел бледность ее губ, капли воды, падающие на пол с юбки. Заметил спутавшиеся волосы на голове – черные от дождя. И отверстие дула, смотрящее на его грудь. Отчего же она казалась ему такой притягательной? Отчего он даже теперь не жалел о тех минутах, когда он шел к ней краем луга, гонимый тоской по любви без слов, без лишних украшений, сложенной только из жестов и слияния?

Он положил руку на грудь, словно хотел защитить сердце от пули. Сказал:

– Клобук обманывает тебя. Ты веришь ему только потому, что я так давно у тебя не был...

– Не говори ничего! – крикнула она. – Я хочу, чтобы ты умер молча! Он сидит на балке в моем хлеву и говорит мне слова, которые я понимаю. Я даже теперь его слышу, так далеко. Убери руку с груди, ты спрятал под ней свое сердце. Не бойся смерти, ведь потом ты родишься заново.

– Он обманул тебя, – резко сказал доктор. – Это не меня, это его ты убьешь. Это ведь всегда был я – и в снах, и там, на балке. Большая хищная птица.

– Нет! – крикнула она.

– Положи ружье! – приказал он. – Разденься и ляг в моем кабинете. Я еще раз тебя как следует осмотрю, чтобы открыть тайну твоего тела. Он сделал к ней шаг, прикрывая сердце.

– Я любил тебя, Юстына, – говорил он искренне, с неподдельной грустью, потому что он когда-то в самом деле любил ее, хоть и недолго. – Ты не можешь убить меня, потому что вместе со мной погибнет та птица, которая тебя навещает. Позволь мне еще раз прикоснуться к твоему телу, пробежаться пальцами по твоему обнаженному животу, по груди, дотронуться до твоей шеи...

Она задрожала от холода, а может быть, от его слов. Ее руки уже не так крепко сжимали деревянный приклад отреза.

– Он велел убить тебя... – повторила она два раза, закрывая глаза. Он уже не боялся ее. Говорил мягко, словно хотел ее убаюкать:

– Это хорошо. Ты сделаешь это позже. Успеешь. У тебя еще много времени. Но сначала я дотронусь до тебя, положу руки на твое тело. Умрем вместе и вместе возродимся. Как трава весной.

Он вынул обрез из ее рук, положил на стол. Потом обнял ее и, почти лишенную сил и воли, увел в свою спальню, раздел и уложил в постель.

– Я нашла твое семя у себя на животе и простыне, – повторяла она сонно. – Он мне снова снится, так, как раньше. Ждет на балке и ждет, когда я приду доить корову. Я знаю, что когда-нибудь он прыгнет на меня, повалит и наполнит жизнью...

Она говорила и говорила, но он не слушал. Он вышел в салон, вынул заряд из обреза, в своем кабинете наполнил шприц успокаивающим средством. Когда он вернулся в спальню, она все еще тихо говорила:

– Я тебя убью, как Дымитра. Клобук теперь будет моим мужем... Навсегда... Она застонала от наслаждения, когда его холодные пальцы пробежались по ее телу. Но она не чувствовала боли, не отреагировала, когда он сделал ей укол в бедро. Он гладил ее тело, пока она не заснула крепким сном, громко и ровно дыша.

– Я любил тебя, – сказал он, когда она на секунду приоткрыла глаза. Потом он подошел к телефону и попросил соединить его с психиатрической лечебницей в ста километрах отсюда. Он сидел возле Юстыны до самого утра, пока она не проснулась и не улыбнулась, видя, что она лежит у него в доме. На миг, впрочем, потому что тут же ее охватило беспокойство, глаза стали мертвыми. Она хотела встать, бежать за своим обрезом, повторяла что-то о приказах, которые отдает с балки птица с золотистыми перьями и коралловым гребнем на голове. С помощью Макуховой он привязал ее руки и ноги к кровати. Она дрожала и билась в конвульсиях.

Наконец к дому подъехала машина из лечебницы, и из нее вышел молодой врач, которого Неглович не знал. Оба они пошли к Юстыне, тот старательно записал в толстую книгу ее рассказ о птице на балке, кивал головой, улыбался, поощрял ее, чтобы она говорила. Наконец он сделал ей укол и пошел в салон, где его ждал Неглович.

– Любопытное оружие, – сказал он, осмотрев лежащий на столе обрез Дымитра.

– Она хотела меня убить.

– Это случается, – заявил он равнодушно.

– Она хотела ребенка. Сначала от мужа, которого она убила, потом от меня. Как вы считаете, ребенок мог спасти ее от болезни?

Тот пожал плечами.

– Не верю в такие истории. Вы упоминали, что это у нее наследственное.

– Ее отец убил мать, подозревая, что она зачала ее с дьяволом. Он умер в психбольнице. Был опасен для окружающих.

– А Клобук? Кто такой Клобук?

– Здешний дух. Он принимает вид мокрой курицы. Птица. Самая обыкновенная птица. Иногда приносит счастье, иногда несчастье. До сих пор он вел себя вполне мирно, с ним не было никаких проблем. Но в последнее время все изменилось: сначала он изводил лесничего, а теперь принялся за Юстыну. Боже мой, это всегда была такая добрая птичка...

– О? – удивился молодой врач. – Вы тоже верите в Клобука?

– Не знаю, – вздохнул Неглович. – Я очень давно здесь живу, пане коллега, если это вам что-то объяснит.

– Понимаю, – отрезал тот, глянув на часы.

Он торопился в обратный путь. В лечебнице было несколько сот больных, а на дежурстве только четверо врачей.

Гертруда переодела спящую Юстыну в чистую пижаму доктора, и в таком виде ее вынесли к машине.

– Я любил ее, – сказал Неглович, прощаясь с молодым психиатром, но он, похоже, не слышал этого. В мыслях он уже был в лечебнице.

Гертруда Макух рассматривала в салоне обрез Дымитра, как мертвое чудовище.

– И что она хотела с этим сделать, Янек? – спросила она.