Царство юбок. Трагедия королевы - Эмма Орци

коридоры, все комнаты были запружены галдевшим, воющим простонародьем, одна спальня короля была заперта, и в ней, окруженная несколькими верными людьми, приютилась королевская семья — король, кроткий и спокойный, как всегда, королева, бледная, решительная, без малейшей жалобы, принцесса Елизавета, молившаяся, сложив руки, королевские дети, крепко прижавшиеся друг к другу с тихим плачем. Они подавляли свои рыдания, потому что королева ласково приказала им сидеть смирно.

Небольшое число верных слуг собралось в глубине комнаты и, затаив дыхание, прислушивалось к ударам топора, которым разъяренная толпа взламывала дверь, и к приближавшемуся реву разнузданной черни.

Наконец во дворец прибыл отряд национальной гвардии, слишком поздно для того, чтобы выгнать оттуда чернь, но, может быть, еще достаточно своевременно, чтобы защитить королевскую семью.

Двери королевской комнаты были отперты, когда в них постучался помощник командира национальной гвардии Ак-лок. Он вбежал в комнату, кинулся на колени пред королем и заклинал его со слезами на глазах показаться народу, успокоить своим присутствием разъяренных безумцев.

При этой потрясающей сцене дети не могли более преодолеть свою тревогу и ужас. Дофин громко расплакался, уцепившись в смертельном испуге за платье матери, он жалобно молил увести его прочь к нему в детскую.

Мария Антуанетта опустилась пред ним на колени, прижала к сердцу испуганного сына и тихо плакавшую дочь и успокаивала их, нашептывая им слова утешения.

Пока мать уговаривала детей, Людовик, уступив мольбам Аклока, вышел из комнаты, чтобы показаться народу. Принцесса Елизавета, его сестра, последовала за ним по коридору к большому залу, с трудом пробираясь в густой толпе, запрудившей смежный аванзал. Теснившийся здесь народ вскоре оттер ее от короля, проследовавшего дальше.

Принцессу толкали, дергали со всех сторон, она невольно отстала от брата и очутилась наконец в самой давке, сопровождаемая только своим шталмейстером Сэн-Парду. Ее тотчас окружили вооруженные мятежники с яростным криком и угрозами.

— Вот она, австриячка!

С этим кровожадным возгласом все пики и ружья направились на принцессу Елизавету.

— Опомнитесь, — закричал Сэн-Парду, — что вы затеваете? Ведь это не королева!

— Зачем вы выводите их из заблуждения? — сказала принцесса, — Их ошибка могла бы спасти королеву! — и, отведя один из штыков, направленных ей в грудь, она промолвила кротким голосом: — Будьте осторожнее! Вы рискуете нечаянно ранить кого-нибудь, а я уверена, что это огорчило бы вас.

С этими словами принцесса двинулась дальше, сквозь ряды почтительно расступившихся теперь пред нею мятежников, спеша присоединиться к королю. Он стоял посредине зала, окруженный толпою, которая угрожала ему с неистовыми проклятиями. Один из этих бешеных людей протеснился к нему, пока другие кричали, что надо умертвить всю королевскую семью, у этого наглеца были в руках бутылка и стакан. Наполнив последний до краев, он подал его королю и приказал ему выпить за здоровье нации.

Король спокойно взял стакан и произнес твердым голосом:

— Пусть французская нация знает, что я люблю ее, так как я принес ей много жертв. От всего сердца пью за ее здоровье!

И, несмотря на тревожные предостережения верных приближенных, Людовик поднес стакан к губам и опорожнил его.

Толпа громко заревела от восторга, и этот рев был подхвачен кровожадной чернью, толпившейся под окнами.

Тем временем королеве удалось успокоить плакавшего дофина. Она поднялась с колен и, увидав, что король вышел, бросилась к выходу. Преданные люди преградили ей путь, напоминая ей, что она не только королева, но и мать; они со слезами заклинали ее внять советам благоразумия и не подвергать себя напрасно жестокой опасности, увеличивая тем еще более опасность, грозившую королю.

— Пусть никто не мешает мне исполнить мой долг! — воскликнула королева, — Отойдите прочь от дверей!

Однако верные слуги упорствовали, не отступив даже пред гневом королевы. В этот момент через другую дверь в комнату вошли несколько национальных гвардейцев. Они старались успокоить Марию Антуанетту, уверяя, что жизнь ее супруга в безопасности.

Тем временем шум и гам все приближались: угрозы смертью и яростный рев доносились уже из караульного зала, запертые двери подались под напором извне, и в комнату хлынули несметные толпы народа, словно морские волны, гонимые бурей. Национальные гвардейцы загородили тогда королеву с детьми массивным столом и стали сами по обеим сторонам для их защиты.

Только эта ничтожная преграда отделяла Марию Антуанетту от врагов, которые направили на нее свое оружие. Но к королеве вернулось уже все ее самообладание, и она приняла свою гордую осанку. Эта женщина стояла, выпрямив стан, с правой стороны к ней прижималась испуганная дочь, слева — дофин, с удивлением смотревший во все глаза на врывающийся народ. Позади королевы стояли княгини Ламбаль и Тарант, а также де Турзель.

Королева не потупляла взора, он был твердо устремлен на кричавших и ревущих бунтовщиков, но, когда к ней приблизился человек с окровавленным сердцем на острие пики, тогда ее ресницы дрогнули, а щеки покрылись смертельной бледностью, потому что она узнала в нем сапожника Симона. Ужасное предчувствие подсказывало королеве, что этот злодей, вечно появлявшийся пред нею, как демон ненависти, когда ее жизни грозила опасность, готовит ей беду и горе также в будущем.

В это время издали послышались все приближавшиеся крики:

— Да здравствует Сантерр! Да здравствует Сент-Антуан-ское предместье! Да здравствуют санкюлоты[21].

Затем во главе толпы полуобнаженных молодцов в комнату ворвался пивовар Сантерр в фантастическом одеянии аб-руццского разбойника, с кинжалом и пистолетами за поясом, в широкополой шляпе с красными перьями, надетой набекрень на