Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - Уильям Манчестер

Он мог бы, однако, гордиться мужем своей внучки, когда указом Гитлера весной 1934 года Густав был назначен фюрером экономики в соответствии со старой крупповской традицией. И дух полубезумного гения возликовал бы, когда еще через два месяца Гитлер решил посетить заводы.

Мотивация присутствия фюрера в Эссене 28–29 июня так и не получила точного объяснения. Конечно, момент был исключительный. И то, что тогда называли целью визита, – просто он приезжал на бракосочетание Йозефа Тербовена, нацистского гауляйтера земли Северный Рейн – Вестфалия, – совершенная чепуха. Крупп был важнее сотни Тербовенов. Однако в то время в истории Третьего рейха он считался противоречивой фигурой, и свадьба гауляйтера подвернулась очень кстати – как удобное оправдание первого посещения диктатором вотчины своего оружейника. Существует еще одно, более мрачное вероятное объяснение. Крупп стал центром дискуссий, потому что был магнатом. Нацистская партия начиналась с Германской рабочей партии. Гитлер слабо разбирался в экономике. Натиск его амбиций стал ощутим, когда он добавил к названию крошечной партии прилагательное национал-социалистская.

После смещения Гугенберга, которого считали, как бывшего крупповского директора, представителем Густава в новом правительстве, на пост министра экономики был назначен человек, резко критиковавший «баронов фабричных труб». То есть в течение первого года пребывания у власти партия была беспокойным союзом между националистами и антикапиталистически настроенными социалистами из среднего класса. Теперь, на вторую весну, раскол был неизбежен. Нацисты стояли на грани гражданской войны, не на жизнь, а на смерть. Расистской, империалистической, олигархической идеологии Гитлера угрожал бунт социалистов в его рядах. Кризис был серьезным; клич, призывавший ко «второй революции», был брошен Эрнстом Ремом, лидером двух с половиной миллионов штурмовиков (СА), выдвинувших Гитлера в канцлеры.

4 июня четверо штурмовиков СА, по срочному распоряжению Рема, появились на Альтендорферштрассе и прорвались через ворота номер 28. Среди них был шеф политического бюро высшего руководства СА фон Деттен. Он потребовал приостановить сборочную линию «Гусштальфабрик» и произнес речь о «второй революции». Крупп пожаловался Гитлеру, фюрер задумался. Если Рем спустит с цепи своих головорезов, последствия будут катастрофическими. И фюрер, проведя двенадцать часов с Круппом, решил выступить первым. Если во время этой встречи он скрывал информацию о близкой кровавой бане от Густава (который в новых властных структурах станет даже еще более важной фигурой, представляя как тяжелую промышленность, так и связи в военной сфере), его молчание было очень странным. Во всяком случае, нет никаких документальных свидетельств на этот счет, но логично предположить, что нацистский канцлер, так же как до него железный канцлер, доверился оружейнику рейха.

Гитлер не был принят на вилле «Хюгель». Берта была против. По одной причине: она была унижена. Семья все еще ютилась в шестидесяти комнатах маленького крыла виллы. Берта не желала, чтобы политик-плебей видел, как попирается гордость династии. До его следующего визита в Рур этот источник расстройства был устранен, но, хотя Гитлер потом поднимался на холм так же часто, как и Вильгельм, он никогда не ночевал в кайзеровских апартаментах; после чая или обеда в большом банкетном зале замка он ехал в дом своего старого друга неподалеку от Мюльхайма. Неодобрительное отношение Берты не носило политического характера. И в самом деле, как только фюрер расстался с социалистским сбродом, она заметно «оттаяла». Она просто не могла видеть, как человек из низов занимает высокое место ее обожаемого его величества, и во время первого визита фюрера, все еще сомневаясь в том, что он консерватор, Берта даже не пригласила его на чай.

Гитлер и его кортеж остановилсь в «Кайзерхофе», старом излюбленном пристанище Геббельса и единственной гостинице в Эссене, не принадлежавшей Круппу. Тербовен и его новобрачная отправились в свадебное путешествие, а фюрера пригласили в Мраморный зал приемов главного управления, где Крупп и его величество открывали празднование столетнего юбилея в 1912 году. Поскольку его жена не присутствовала, сославшись на головную боль, Густав выбрал хозяйкой свою старшую дочь Ирмгард. Ирмгард только что исполнилось двадцать один год. В этом возрасте она просто обязана была выглядеть привлекательно. Но чего нет, того нет, и это отравляло ее юность. Угрюмая, застенчивая, мучительно сознающая отсутствие обаяния, она должна была выступать в роли радушной хозяйки. Она стояла в богато украшенном портале, очень волнуясь. И вот Гитлер прошагал вверх в своих сверкающих сапогах, взял протянутый ею букет, просиял, когда она сделала книксен, и протянул руки, чтобы обнять ее отца. В ту солнечную пятницу радостно отдающим нацистское приветствие директорам Круппа при виде того, как лидер экономики и лидер фатерланда проходят в личный офис Густава, казалось, что шестнадцать лет позора уже позади. Они считали это блестящей кульминацией.

Но кульминация наступила утром в субботу. Покинув Рур, фюрер двинулся на автомобиле на юг и остановился в Годесберге, в гостинице, хозяином которой был его фронтовой товарищ. В первые часы после полуночи Гитлер начал действовать. Эсэсовцы, которым предстояло заняться чисткой рядов штурмовых отрядов, напряженно ожидали его команды. В Мюнхене он дал зеленый сигнал. В ту жуткую «ночь длинных ножей» были замучены и убиты более 400 членов правых организаций, включая Рема. Это был разгул террора. Не сосчитать случайных очевидцев, убитых просто под горячую руку. Один священник, которого, как было известно, терпеть не мог Гитлер, был убит тремя выстрелами в сердце и брошен в лесу; еще одни человек, разозливший фюрера одиннадцать лет назад, был забит насмерть мотыгами и оставлен в болоте у малоизвестного тогда баварского города Дахау; а выдающегося мюнхенского музыкального критика зарубили по ошибке, потому что он был тезкой одного из местных лидеров СА.

В других местах реакция была бы шоковой и негодующей – можно себе представить, как реагировала бы Америка, если бы Франклин Рузвельт приказал ФБР расправиться с теми, кто его критикует, – но отношение немцев было совершенно другим. Волна восхищения пробежала по империи. Вот человек действия! Вернер фон Бломберг, заслуженный генерал, публично поздравил Гитлера. То же сделал и кабинет министров, приняв декрет, «узаконивающий» экзекуции постфактум. Даже Гинденбург поблагодарил канцлера за «мужественное личное вмешательство». Густав, которого эта чистка спасла от социализма среднего класса, не сказал ничего. Сегодня в Эссене любое упоминание о путче Рема встречает уклончивый ответ такого типа, что, поскольку ничего подобного в Германии раньше не происходило, Крупп «отказывался признать, что это случилось теперь». Чушь. Он прекрасно знал, что произошло, он мог знать об этом и загодя и в любом случае был в числе главных потребителей благ от нового режима, который, по незабываемому выражению профессора Швейцера, «теперь укрепился кровью убитых жертв».