Трилогия Харканаса. Книга 1. Кузница Тьмы - Стивен Эриксон

– Как такое могло случиться? – спросила женщина.

Ялад промолчал. Вент откашлялся и произнес:

– У повелителя есть враги при дворе, госпожа.

– Но Драконуса тут даже нет!

– Да, госпожа, это верно.

– Будь повелитель тут, – подал голос шедший впереди Ялад, – мы бы сейчас смотрели на трупы убийц, сколько бы их сюда сегодня ни проникло. И Драконус добился бы от них ответа, даже от мертвых.

– Он не чародей, капрал, – буркнул Вент. – Не знаю, откуда взялись подобные слухи, но я никогда не видел, чтобы хоть что-то на это намекало. Могу поспорить, что и вы тоже.

– Повелитель Драконус – фаворит, – возразил Ялад. – Или ты станешь сомневаться в возвышении Матери-Тьмы, конюх?

– Не стану, – промолвил Вент.

– Может, сам я ничего такого и не видел, – добавил Ялад, – но зато видел капитан Ивис.

– Жаль, что капитана тут нет, – вздохнула Сандалата.

– Не вам одной, – проворчал Ялад, и Вент заподозрил, что тот почувствовал себя оскорбленным. Эта заложница явно не отличалась тактом и порой говорила все, что взбрело ей в голову, словно ребенок.

Капрал по очереди заглядывал в комнату каждой из служанок, но всякий раз поспешно закрывал двери.

– Не понимаю, – услышал Вент бормотание Ялада.

Внезапно тот остановился так резко, что конюх едва на него не налетел.

– Что такое, капрал?

– Дочери повелителя… ты видел их сегодня? Хоть где-нибудь встречал?

– Нет, хотя тут нет ничего необычного, поскольку я вообще редко их вижу, – ответил Вент. И мысленно добавил: «Чему только рад».

– Оставайтесь здесь, – велел Ялад и, развернувшись, вошел в последнюю из дверей.

Когда он вышел обратно, на руках его была кровь. Капрал собрался было пройти мимо, но Вент преградил ему путь, и то, о чем конюху не хотелось даже думать, теперь вспыхнуло у него в мозгу, будто лесной пожар.

Он посмотрел в глаза Яладу:

– Ну?

– Не сейчас, Вент. – Капрал грубо протолкнулся мимо него. – Идемте.

– Но что с теми девочками? – спросила Сандалата. – Если убийца все еще на свободе, их надо найти!

– Да, госпожа, – не оборачиваясь, сказал Ялад. – Непременно нужно их отыскать.

Уже рассвело, когда Ивис вышел на извилистую тропу, которая вела к крепости. Он страшно устал, и его неотступно преследовал образ: лицо богини, насаженной на колья на поляне. Капитан помнил ее улыбку и отсутствие боли во взгляде, как будто раны ничего для нее не значили. Но каждый раз, когда перед его мысленным взором, будто собираясь из отдельных кусочков, возникало это лицо, он думал о жестокости, и в разум его тут же врывались все прочие виденные им в жизни лица, как будто громогласно требуя внимания.

Ивис боялся внимания богов. У тех были лица детей, но далеко не милых, и он видел в них отражение лиц множества мужчин и женщин, которых знал. Ту же самую продажность. То же бесстыдное безразличие.

Жестокость была мостиком между смертными и богами, и обе стороны строили его рука об руку, камень за камнем, лицо за лицом.

«Мы все – буквально каждый из нас – художники. И это наше совместное творение».

Когда перед Ивисом появились крепостные стены, он увидел суетившихся вокруг солдат, а мгновение спустя полдюжины подчиненных бросились навстречу капитану, будто испуганные дети. Солнечный цвет вдруг показался ему странно резким, словно бы все цвета превратились в краски, и в каждом их оттенке и в каждой тени чувствовалась примесь железа. Помедлив, Ивис направился через мост надо рвом навстречу своему домашнему войску.

Глава четырнадцатая

Однажды летом, когда Крил был маленьким и еще жил со своей семьей во владениях Дюравов, упавшее дерево перегородило лесной ручей, и вода вышла из берегов, образовав лужицу, а затем и пруд. Он помнил, как наблюдал тогда за муравейником, что стоял неподалеку. День за днем мальчик возвращался к нему, глядя, как одна сторона муравейника медленно оседает под натиском воды. Однако обитатели его, словно бы не замечая происходящего, жили как обычно, продолжая на вершине холма свою бурную деятельность. В последний день Крил обнаружил на месте муравейника лишь мокрую груду грязи и веток, в которой плавали утонувшие насекомые и их яйца.

Он странным образом вспомнил про тот давний случай, глядя сейчас на полосу дыма над лесом на востоке, быстро распространявшуюся по небу. Процессия остановилась, и повелитель Джайн отправился с дюжиной солдат на разведку, откуда они пока не вернулись. Крил остался с экипажем, якобы во главе оставшихся восьмерых солдат, хотя никаких распоряжений ему не дали.

Энесдии, направлявшейся к месту свадьбы, во время поездки полагалось оставаться в уединении за закрытыми ставнями окон экипажа, общаясь лишь через переговорную трубку со своей служанкой Эфаллой, которая сидела на козлах рядом с кучером. Где-то на Северной дороге из Харканаса должен был пребывать сейчас в таком же одиночестве повелитель Андарист; предполагалось, что он уже выехал из города. Эта древняя традиция имела некое символическое значение, но Крила оно мало интересовало. Как сказал когда-то поэт Галлан, «традиции скрывают очевидное, но на обычаях основан этот мир».

В следующий раз он увидит Энесдию уже вместе с ее будущим мужем, на пороге дома, который Андарист построил в знак своей любви к избраннице. А Крил будет улыбаться, стоя рядом с отцом невесты, – заложник, ставший ей братом и преисполненный братской любви.

«Но я ведь Энесдии не брат».

На дороге не было почти никакого движения, и изрезанная тропинками линия деревьев слева казалась безжизненной: стволы напоминали кости, а листья – хлопья пепла. Справа виднелся илистый берег реки, из которого вырвало всю растительность сильным не по сезону течением и паводком. Когда они выехали из владений дома Энес, река, что текла на юг, практически не опережала путников, но теперь ее знакомые воды, казалось, стремительно мчались мимо, сменившись чем-то иным, более темным и чуждым. Крил знал, что все это чушь: это была одна и та же река и ее истоки высоко в северных горах никогда не иссякали.

Еще раз взглянув на начало тропы, по которой ушел отряд, юноша повернулся и направился в сторону реки. Черная вода скрывала любые обещания, и, даже опустив в нее руку, он не сумел бы ничего ухватить. Дюрав представил себе ее холодное прикосновение и ждущее в глубине безмолвие.

«Речной бог, твоя вода нечиста, и потому ты не видишь берега и простирающиеся за ними земли. Но мне хотелось бы знать… жаждешь ли ты всего, что тебе недоступно? Того, чего ты не