Избранное - Борис Сергеевич Гусев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Федя задумался. Так, очевидно, и будет. Хотя это неразумно, но ведь у нас так и делается, чтоб неразумно. Во-первых, Остров не администратор. Он ученый, да, с этим никто не спорит. Во-вторых, уйдет Остров — не станет его лаборатории, которая разрабатывает его же идеи. Но до этого никому нет дела.
— Остров так Остров, — равнодушно заметил Федя, пожав плечами.
— Начальник опытного производства — это практически зам генерального, — с оттенком вопроса и отчасти утвердительно говорит Паша.
— Ну нет, не зам генерального. Глебов никогда так не именовался, — парирует менее информированный, но более сведущий в статусе Федя.
— Но это и не начальник отдела, это выше.
— Это бесспорно, тут нет вопроса. Распорядитель кредитов! Что ты… По производственной линии мы, отделы, тоже подчиняемся Глебову. Это серьезная должность!.. Фактически да, один из руководителей ВНИИЗа. Но не зам.
— Персональная машина?
Снова проблема: в какой форме. Закрепленная или как? И Федя подробно разъясняет наивному Паше что к чему, что закрепленную имеет лишь генеральный. Затем говорит, что ему безразлично, кто будет… Но все его выражение лица показывало, что ему далеко не безразлично, кто будет вместо Глебова. И более того. «Если бы, — мелькнула вдруг в его сузившихся скифских глазках ретивая искорка, — если бы я сел на место Глебова, будьте уверены, я бы сумел навести порядок, за это ручаюсь…»
Когда Паша Коридов в очередной раз появился в кабинете Атаринова, Федя, как бы комментируя появление во ВНИИЗе первой дифракционной пластины и желая быть объективным, сказал:
— А они молодцы! Вышли на новую ступень, добились удвоения.
— Да, сейчас это дело уже раздувают, хотя я лично не усматриваю принципиально нового в самой ее конструкции. Нет! Использовали принцип строгального станка, — смело сказал Коридов. Он уже понял, как надо говорить с Федей.
— Нет, не скажи: там есть отработка. Это железно. Ну, затем в конструкцию самих направляющих они внесли новый принцип. Упрощенно — мениск. Опять же эффективно — с учетом земного тяготения.
— Федя, милый, фирма СИП делает это уже много лет. Просто они не патентовали. Но неважно. Пусть! Я всегда за. Будем чествовать новых лауреатов… А чего?
Федя с любопытством смотрел на Коридова и молчал.
— А почему бы и нет? Формулировка? Найдут, если захотят, — рассмеялся Коридов.
— Конечно. Проще простого. А ты что слышал об этом? — спросил Федя.
— Да нет, Федя, хрусталевской машиной вообще никто не интересуется. Вот если ты поддержишь — отчего же, тема модная, близкая к космосу.
— Я всегда всех поддерживаю, — улыбнулся Федя.
— Тоже так считаю — друзей надо поддерживать. Но важно, чтоб люди ценили это. Я не конкретно Игоря Хрусталева имею в виду, у вас особые отношения, вы друзья. Кстати, хотя он игнорирует меня, не здоровается, я к нему отношусь нормально. Некоторые ведь, знаешь, считают, что у него комплекс: непризнанный гений. В гениев я вообще не верю. И он не первой молодости…
— Он не гений, но специалист классный.
— Механик квалифицированный. Согласен. Но, извини, если говорить серьезно, у нас есть люди посильнее его. Поверь!
Если б кто-то еще полгода назад сказал слово против Игоря Хрусталева, Федя тотчас кинулся бы в спор, рьяно защищая друга. Сейчас же он лишь добродушно полемизировал; он возражал, пока еще формально защищая его. При этом было похоже, что то, о чем говорил Коридов, вполне устраивало Федю, и, слабо возражая, он искал новых доказательств своего заблуждения относительно Хрусталева.
Хрусталев мешал Паше и ему подобным тем, что своими суждениями, поведением, а главное, работой наводил на ненужную мысль, что существует иной, отличный от коридовского подход к делу. Так хулиган ненавидит приличного человека именно за то, что тот воспитанно ведет себя, не бранится, не нагличает и уже за одно это должен быть бит. Но с Хрусталевым надо действовать квалифицированно, используя его слабости и уязвимые места. Он эмоционален, вспыльчив, а такого человека легко поставить в неловкое положение: завести и отойти в сторону. Полезет в драку или просто нарушит общепринятые нормы — тут вовремя и подпустить слух: да, способен, но неуправляем. Кто захочет иметь неуправляемого работника?
Формально мастерская, которой руководил Хрусталев, числилась на балансе цеха. Игорь вечно конфликтовал с начальником цеха Жлобиковым. Под предлогом программных работ тот в отместку через руководство снимал с мастерской Хрусталева рабочих высокой квалификации, резал фонды. Наконец Хрусталев добился некоторой финансовой независимости. Но Жлобиков не упускал случая где можно прижать Хрусталева, действуя с въедливой методичностью посредственности и соблюдая все правила. Его можно было сбить лишь нокаутом: «Бездарь и сволочь, не мешай работать специалисту!» Но на это во ВНИИЗе не шли — боялись шума, хотели, чтоб все было тихо и гладко, чтоб и овцы целы и волки сыты, то есть того, чего в природе не может быть.
И Федя имел своего жлобикова. И Федя в былые времена загорался и его прорывало. «Тихон Иваныч! Но у вас есть свое мнение? Вы только вчера хвалили этот проект, а сегодня ругаете!» — чуть ли не кричал он на заместителя по науке Шашечкина. И тоже получал нокаут от более опытного. «Нет, я не понимаю, чего хочет Атаринов? — удивлялся Тихон Иванович. — Он зовет нас к анархии. Нет, на это я согласиться не могу. Нет, нет, и не уговаривайте меня!.. Что еще за шутки? Тут меня не собьешь». — «Позвольте, но при чем здесь анархизм?!» — снова кричал Федя. «Нет, нет, и не уговаривайте меня! Ты принципиальный противник дисциплины, тебя надо уволить». Разумеется, старик тут же своей понимающей ехидной золотой улыбкой показывал, что шутит, что перебрал. Перебрал-то перебрал, а ты мотай себе на ус. Кто-то скажет: «Слыхали? Тихон Иванович обвинил Атаринова в анархизме!» И пойдет: «Что вы!
