Заре навстречу - Вадим Кожевников

Еще когда был жив сын, доктор Знаменский вместе с ним задался большой и благородной целью: найти способ для борьбы с самой распространенной шахтерской болезнью — силикозом. Источник этой болезни — кремниевая пыль; проникая в легкие горняков, с годами она покрывает их словно каменным чехлом.

Знаменский вместе с сыном проводил исследование воздуха в забоях. Наибольшее количество пыли выделялось при буровых работах. Он уговорил штейгера разрешить ему на собственные деньги протянуть в забой шланг с водой. При поступлении в шпур воды количество пыли сократилось, но незначительно. Тот же результат был, когда при зарубке пласта попробовали смачивать пыль, разбрызгивая воду из шланга.

Целыми ночами Знаменские взвешивали, подсчитывали количество твердых частиц в одном кубическом аршине воздуха, взятого в забое, и с горечью убеждались, как ничтожны их усилия в борьбе с запыленностью.

Спустя много месяцев, после безуспешных попыток, Сергей Знаменский пришел к выводу, что, по всей вероятности, им пришлось столкнуться с непреоборимым действием физического закона поверхностного натяжения. Подчиняясь действию этого закона, самые мельчайшие, а значит, и самые вредные для организма частицы пыли не вступали в соприкосновение с водой, не смачивались ею. Тончайшим порошком они ложились на упругую водяную поверхность, оставаясь сухими, необезвреженными, и при малейшем движении воздуха снова витали черным сухим облаком, осаждаясь в легких горняков колючей, нерастворимой россыпью. Чтобы уменьшить силу поверхностного натяжения воды, Серафим Игнатьевич решил испробовать мыльные растворы.

И снова потянулись месяцы работы. И хотя метод этот оказался более удачным, применить его не удалось: Сергея арестовали.

А потом, год спустя, после гибели сына, Знаменскому в руки попала записка на лоскутке от нижней рубахи, прокрахмаленном картошкой: "Если в сосуд с паром бросить мельчайшую частицу твердого вещества, оно мгновенно оказывается ядром, вокруг которого образуется водяная капля. Пар, вступая в контакт с микроскопическими частицами твердых тел, обволакивая их, конденсируется на них, превращается в каплю, цепко держащую внутри себя твердую частицу. И капля низвергает ее вниз. Значит, к шлангу, подведенному к буру, надо подавать не воду, а пар. Да! Пар! Пар!"

Это посмертное письмо из тюрьмы сына к отцу походило на выписку из учебника физики.

С унылым равнодушием встретил Знаменский комиссара народного здравия Сапожкова:

— Ну что ж, стройте больницу. И если окажется лишняя койка для меня, буду только признателен.

Знаменский, узнав от старухи, няньки сына, которая вела его хозяйство, что Сапожков добился постройки бани и сушилки для одежды, похвалил снисходительно:

— Молодец фельдшер! Баня нужнее. Ибо здоровых людей все же пока больше, чем больных.

Но в день открытия больницы Знаменский не выдержал: встал с постели, прямой и негнущийся, словно ожившая статуя, добрел до барака. Обошел все помещение и, не имея возможности повернуть голову, нагнуться, преодолевая мучительную боль в позвоночнике, сказал:

— Семнадцать лет я мечтал о больнице, а вот оказалось, что для этого сначала необходима революция, — потоптавшись, повернулся всем корпусом к Сапожкову: — Молодой человек, если я не развалюсь в ближайшие дни, как глиняный болван, прошу обещанную мне койку передать кому-нибудь другому, а я, с вашего разрешения, еще полекарствую, — и протянул руку с выпуклыми твердыми венами.

Сапожков каждый день наведывался к доктору Знаменскому, и однажды тот сказал ему доверительно:

— Вы, юноша, напоминаете мне моего Сергея, может быть, этой своей непоколебимой, рыцарской верой в будущее. Словом, вот прочтите, — и подал Сапожкову лоскут от рубахи сына, испещренный ржавыми буквами…

Начальником шахты Капитальная был избран Харитон Опреснухин. Участник восстания 1905 года в Красноярске, он бежал из Акатуйской тюрьмы на Чукотку, плавал на китобойной шхуне, несколько лет работал в рудниках Новой Зеландии, Австралии, на японском острове Хокайдо. Нигде Опреснухин не скрывал, что он участник первой русской революции, и как-то так само собой получалось, что он всегда становился вожаком рабочих. Его подвергали наказанию плетьми именем Соединенного английского королевства. Дважды во время десятинедельной стачки в Австралии пытались убить его надсмотрщики.

Японский полицейский разрезал ему сухожилие под коленом за попытку убежать после допроса. Опреснухина бросили с разбитыми пятками в ограждение из стальной проволочной сетки. Полиция нескольких держав объявила его опасным политическим преступником. В Гонконге, работая грузчиком, Опреснухин заступился за товарища и убил ударом кулака в печень боцмана американского корабля. Два месяца кули прятали его в угольном бункере, а потом в тюке джута отнесли в трюм русского парохода, следующего во Владивосток.

Сухой, жилистый, молчаливый, он пришел на рудник в шестнадцатом году, и так как опытных горняков не хватало, его сразу зачислили в шахту без проверки, кто он и откуда взялся.

Опреснухин заслужил уважение горняков точным, расчетливым мастерством; он всегда вырубал свою пайку в самых трудных забоях, но никогда ни на пуд больше.

Понравилось также горнякам, что этот бывалый человек похвалил их шахту, сказав:

— Таких богатых угольных полей не встречал.

И на вопрос: как там, за океаном, небось лучше нашего живут, ответил:

— Рабочий человек — всюду самый дешевый товар.

Став членом ревкома, а потом председателем технической комиссии и рудничного совдепа, Опреснухин потребовал от Совета управления копями, чтобы очистные работы вели сплошными длинными забоями, и впервые здесь услышали слова «лава». Некогда он работал в новозеландской шахте — в забое длиной до двадцати метров — и убедился, что такой способ добычи превосходит все остальные.

Сейчас Опреснухин почти не вылезал из шахты Капитальная, где организовал добычу угля по новому способу.

Во время войны, чтобы уклониться от мобилизации, в рудники шли сынки деревенских богатеев. Немало было среди шахтеров и отпетых, отчаянных голов, для которых шахтерский труд оставался той же каторгой.

Еще во время Февральской революции эсеры и меньшевики проникли в бюро профессионального союза сибирских горнорабочих. Они расчетливо опирались на самые темные слои рабочих, призывали проводить "самостоятельную рабочую политику", писали статьи в журнале "Сибирский горнорабочий", что "не дело брать на себя обузу ответственности за судьбу всей промышленности, не дело пролетариата становиться пока всюду на хозяйское место".

После Октября, когда шахтеры самоотверженно, несмотря на саботаж штейгеров, десятников, вопреки тому, что шахтное оборудование пришло почти в полную негодность, подняли добычу в два раза, чтобы дать остывающим заводам России топливо, эти профсоюзные деятели провозгласили: "Чем меньше слепого идолопоклонства перед Смольным и чем больше здоровой критики обнаружит рабочий класс, тем лучше".

Выискивая среди шахтеров закоренелых уголовников и кулацких сынков, они обучали их методам защиты "своих исконных пролетарских интересов". Переход на сдельщину они объявили "отказом от социалистического равенства" и предложили уравнять оплату подземным и наземным рабочим; запрещение митингов во время рабочего дня назвали отречением от демократии, а борьбу за трудовую дисциплину — возвратом к царизму.

Когда подняли из шахт коней, чтобы привезти из тайги крепежный лес, и временно пришлось перейти на ручную откатку, эти деятели подговорили часть коногонов объявить забастовку. Даже закон, по которому было запрещено допускать на подземные работы малолетних, они использовали для того, чтобы пустить слух, будто это — начало предстоящего массового увольнения горняков перед закрытием шахты.

Заготовку хлеба проводил рудничный совдеп. Профсоюзные деятели потребовали права самостоятельных хлебозаготовок для каждой горняцкой профессии в отдельности, добивались, чтобы коногоны, крепильщики, откатчики, забойщики сами для себя снаряжали продовольственные отряды. Каждую ошибку, промах, который совершали новые рабочие руководители, они использовали, организуя по этому поводу митинги на площади рудничного поселка, вывешивали плакаты с карикатурным изображением виновников этих ошибок.

Но можно ли было назвать это ошибками? Механик Максимов, чтобы заменить изношенный канат, снял противовесный канат с клети, а старый использовал как противовес. Из-за этого подъем пришлось остановить на целую смену. Сейчас же появился плакат с изображением Максимова и подписью: "Тришкин кафтан". На рисунке горбун с сизым носом пьяницы, скрестив ноги, как портной, штопал клеть лохматым канатом.