Битва в пути - Галина Николаева

— А какая главная линия? Эта самая «директор — кузнец, главинж — кузнец…»? — улыбнулся горячими глазами худощавый человек за столом, и улыбка его передалась многим: видно, многие знали то, на что он намекал.

Гринин покраснел совсем по-девичьи, и от этого суховатое лицо его помолодело и зажглось, ожило, словно освещенное изнутри. Та внутренняя жизнь, которую он не выказывал из сдержанности или из застенчивости, прорвалась в этом девичьем румянце,

— Ну да… эта самая линия.

— Ты объясни.

— Линия на специализацию и на кооперацию заводов. Давно добиваюсь, чтоб наш завод имени Кирова сделали областной кузницей. Есть у нас такое мечтание — огромный кузнечный завод, а в нем… — Он прищурился и заговорил тем привычно отчетливым и радостным говором, каким дети рассказывают любимые присказки: — А в нем директор — кузнец, главинж — кузнец, все начальники цехов — кузнецы, все рабочие — тоже кузнецы! Кругом кузнецы! Вот дали бы поковку!

Заговорили о будущей переорганизации заводов, и Вальган все еще не мог понять, почему получилось так, что он в стороне от планов будущего, а сменный инженер Бахирев связан с ними.

Когда Гринин кончил, председательствующий спросил:

— Кто еще будет выступать?

Бахирев ждал, что выступит Чубасов, но тот, по-прежнему не двигаясь и не разжимая губ, устало опустил плечи.

«Мавр сделал свое дело…» — понял Бахирев. Не будь этих по-юношески хрупких плеч, схватка на пленуме, подготовившая это совещание, могла закончиться совсем иначе.

За столом прозвучали слова:

— Послушаем товарища Бахирева.

Бахирев не ждал, что после того молчания его захотят выслушать, и не был готов к выступлению. Он встал нерешительно. Гринин расчистил ему дорогу, вызвал к нему пристальный и доброжелательный интерес. Воспользоваться минутой, рассказать о том, почему не ушел с завода, как в нерабочее время бился над испытаниями? Эта мысль каким-то краем коснулась мозга и тут же бесследно исчезла. «Сказать о главном». Он уже поспешно шагал, задевая стулья. Он остановился у стола и прежде всего что есть силы дернул себя за вихор. Убедившись, что волосы сидят достаточно крепко, он заговорил, по своему обыкновению, коряво, тяжеловесно, без всяких вводных фраз, стремясь лишь как можно точнее и короче сформулировать главное:

— Завод в его настоящем виде лишен перспектив развития. Накопленные мощности переросли существующие формы организации. Дальнейшее насыщение техникой может не принести должного эффекта без организационной перестройки. Поточное производство раскрывает всю свою прогрессивность лишь в условиях максимальной массовости! Создать все условия для массовости!

Он волновался, спешил высказать то, что было выношено годами, и сам с недоумением замечал: «Говорю чистыми политэкономическими тезисами. Вот незадача!» Он страдал, но, боясь произнести лишнее слово, продолжал в том же духе:

— Поточное производство раскрывает всю свою прогрессивность лишь в условиях максимальной массовости. Передать производство ряда наименований специализированным заводам! За счет освободившихся площадей и мощностей увеличить массовость основной продукции! Массовость! Специализация! Кооперация! Вот основные задачи! — воскликнул он и сам испугался и удивился: «Лозунгами пошел жарить!»

Лет тридцать назад он вместе с другими комсомольцами на демонстрациях скандировал: «За индустриализацию! Ура! За кооперацию! Ура!» Он хотел остановиться, но лозунги продолжали торопливо выскакивать из него. Крайне огорченный этим припадком лозунгоизвержения, он растерянно оглянулся на руководителей партии: как они это переносят? К его удивлению, они переносили терпеливо. Очевидно, они знали, что лозунгами человек может заговорить по двум причинам: по причине полной пустоты и отсутствия собственных слов и мыслей или же по причине предельной отмобилизованности всех сил на осуществление этих лозунгов. В таких случаях лозунг также насыщается личными страстями, как извечное «я вас люблю». Очевидно, люди, сидящие за столом, понимали, что перед ними именно этот второй случай. Они слушали Бахирева с сочувствием, хотя кое у кого в глазах, в углах губ дрожали улыбки. Трудно было не улыбнуться, глядя, как огромный, вихрастый, краснолицый, потный человек со страстным и в то же время испуганным выражением выкрикивает: «Специализация! Кооперация!»

Ободренный их сочувствием и пониманием, Бахирев стал успокаиваться и с облегчением почувствовал, что лозунги постепенно сходят с него и к нему мало-помалу возвращается нормальная человеческая речь.

— Ведь мы весь трактор делали — от втулок, гаек шатунов до дизелей. В Англии один завод делает втулки на всю страну. А зачем нам делать шатуны для себя да еще и для других? Шатуны эти нам как чирей на теле! Когда на заводе делают все, от втулок и шатунов до дизелей, то это не завод, а первобытный общинный строй! Если мы это терпим, то этого не потерпят те же дизеля! Они не потерпят рядом с собой втулок, кроватей, печных заслонок! Они вскочат в цене и упадут в качестве. Не я прошу, дизеля требуют!

Сначала от него ожидали объяснений и оправданий. Но он забыл о себе. Искренность его самозабвения была очевидна. То, о чем он говорил, волновало тех, кто слушал. Не судьба Бахирева, а будущее завода, естественно, оказалось в центре внимания.

«Сам как дизель, гудит свое. И убеждает! — радовался за него Курганов. — Убеждает своими тысячами оборотов в секунду. Своими лошадиными силами убеждает».

Когда он кончил и Бликину дали заключительное слово, у всех было такое ощущение, что повернулись вспять — от будущего к прошлому.

Только Бликин не видел впереди будущего. Перед ним вставало небытие. «Кто?!» — спрашивал он себя, огладывая мраморную комнату прощальным взглядом. Если б его поразила ожившая статуя командора, он понял бы и смирился. Но не было статуи. Сидели люди. Разные. Пытливые. Непринужденные. Казалось, даже добродушные. Понимают ли они сами, что здесь происходит?

В первые посмертные минуты даже небольшое тело вытягивается, как бы вырастая, даже незначительное лицо исполняется твердости и значимости. Нечто подобное происходило сейчас с Бликиным. Он казался выше, чем обычно. Покатые плечи его поднялись и обострились. Черты лица затвердели, сделались резче и отчетливее. Казалось, сквозь опавшие мякоти проступает костяк.

«Мертвец, мертвец», — сказал про себя Бахирев. Бликин и сам наполовину понимал это. И все же не переставал надеяться: «Надо перетерпеть… Надо переждать… Надо продержаться…»

Медленно и упорно шел он по комнате, в которой бурным прибоем пенилась жизнь. Здесь решались судьбы тысяч людей. Здесь кровь приливала к лицам и пот выступал на висках. Здесь голоса то срывались и хрипли, то обретали металлическую силу. Здесь только что падал лицом оземь Вальган, в первый раз не рассчитавший прыжка; здесь «беркутеныш» Курганов махал еще не окрепшими крыльями, здесь сидел израненный противовесами Бахирев и на «мрамор — честной камень» текла неостывшая струя из алокровных боевых жил. Здесь, казалось, звучали и скрежет тракторов, их жалобы на чудовищные пробоины, и гудки заводов, требующие потока и массовости, и чуть слышная осыпь колосьев, ждущих уборочных машин. Все ждало вмешательства, все торопило с решениями, все взывало к действию.

Бликин не слышал ничего. В мертвенной и ложной своей значимости мерно прошагал он к столу, остановился и вынул блокнот с золотым тиснением. Он по-прежнему за привычной изгородью слов искал спасения от сокрушительного натиска жизни. Странно, однотонно и глухо звучали цитаты, одна за другой слетавшие с его посинелых губ.

— «…развитие тяжелой индустрии… является самым трудным делом… требует, как известно, громадных финансовых затрат… Партия прямо говорила, что это дело потребует серьезных жертв и что мы должны пойти на эти жертвы…»— Он наконец закрыл блокнот, но продолжал с той же монотонностью: — Я считал нужным напомнить эти основные положения марксизма-ленинизма товарищам Вальгану, Курганову и Зимину. Да, для того чтобы воздвигнуть величайшие сооружения эпохи, Иванам Ивановичам Ивановым приходится и ограничивать себя и даже кое-чем жертвовать. Нельзя забывать, что наша цель — величие коммунизма, а величие требует жертв! Курганов и Зимин за деревьями не видят леса, за картошкой и тюфяками не видят основной цели!

Он хотел говорить дальше, но почувствовал тщету слов и, сразу ослабев, побрел на место.

— Раскалился товарищ Бликин! Выступает тут в роли единственного радетеля тяжелой индустрии. Ахает; обижаем мы ее, бедную! — прозвучал иронический голос председательствующего и тут же отчеканил: — Это же, товарищи, спекулятивное выступление. Как говорится: «Ахал бы дядя, да на себя глядя». Это вы, товарищ Бликин, запустили в области руководство тяжелой промышленностью. А партия всегда ставила и ставит тяжелую индустрию на первое место. А что касается жертв… — голос звучал уже горечью и силой. — Да, бывают периоды в жизни страны, когда необходимы жертвы во имя будущего! Это понимает советский народ. Если бы он не понимал этого, не существовало бы нашей промышленности и полмира сейчас было б под пятою фашизма. Но одни смотрят на эти жертвы как на тяжелую и временную необходимость с которой нужно кончать по возможности скорее. Другие видят в них естественную закономерность, о которой думать не стоит и вредно разговаривать. Мы придерживаемся первой точки зрения.