Собрание сочинений в 12 томах. Том 4. Приключения Тома Сойера. Жизнь на Миссисипи - Марк Твен

Но наступила перемена, и сейчас уже Юг не может соревноваться с Севером на равных условиях. Ибо Север отбросил старинный напыщенный стиль, а южные писатели все еще цепляются за пего; цепляются за него — и поэтому, конечно, рынок сбыта их товаров очень ограничен. Разумеется, и сейчас на Юге не меньше литературных талантов, чем прежде, но в нынешних условиях их произведения расходятся очень плохо: авторы пишут для прошлого, а не для настоящего; они употребляют устарелые обороты, пишут мертвым языком. Но если талантливый южанин пишет на современном английском языке, его книга уже не тащится на костылях, но летит на крыльях, и они быстро проносят ее через Америку и Англию вплоть до больших германских издательств, перепечатывающих литературу на английском языке; доказательство этому — мистер Кэбл и «Дядюшка Римус»: они оба, как исключение среди южных писателей, пишут не в южном стиле. А ведь вместо трех-четырех широкоизвестных литературных имен на Юге их мог быть десяток-другой, и они появятся, когда время сэра Вальтера отойдет.

Любопытный пример доброго или злого воздействия одной книги виден во влиянии «Дон-Кихота» и влиянии «Айвенго». Первая смела с лица земли восхищение средневековой рыцарской чепухой, а вторая — воскресила это восхищение. Что же касается нашего Юга, то тут благотворное влияние Сервантеса — только мертвая буква, настолько его подточили губительные сочинения Вальтера Скотта.

Глава XLVII

«Дядюшка Римус» и мистер Кэбл

Мистер Джоэл Чандлер Гаррис («Дядюшка Римус») должен был приехать из Атланты в семь часов утра в воскресенье, поэтому мы встали и отправились встречать его. Мы смогли сразу узнать его среди приезжих, толпившихся в конторе отеля, — настолько он соответствовал описаниям, полученным нами из достоверных источников. Говорили, что он невысок, рыжеват и слегка веснушчат. Из всех приезжих он был единственным, кто в точности соответствовал этим приметам. Говорили, что он очень застенчив. Он действительно застенчив. В этом нечего сомневаться. Может быть, внешне это незаметно, но застенчивость в нем очень сильна. Странно видеть, как он смущается даже после долгих дней знакомства. Под застенчивостью скрывается тонкая и благородная натура, — это знают все, кто читал книгу «Дядюшки Римуса», — и прекрасный талант, что доказывается той же книгой. Может показаться, что я слишком свободно говорю о ближнем своем, но, обращаясь к читателям, я обращаюсь к ого личным друзьям, а между друзьями это позволительно.

Он глубоко разочаровал толпу ребят, которые прибежали к мистеру Кэблу, мечтая хоть взглянуть на знаменитого мудреца и оракула всех американских детских. Они говорили:

— Да он — белый!

Они были очень огорчены этим. Пришлось в виде утешения принести книгу, чтобы они могли услышать «Сказку о черном малыше» из уст самого «Дядюшки Римуса», — или, вернее, от того, кто предстал вместо «Дядюшки Римуса» пред их оскорбленным взором. Но оказалось, что он никогда не читал публично и был слишком застенчив, чтобы решиться на это. Мистер Кэбл и я прочли отрывки из своих книг, чтобы показать ему, до чего это просто; но его бессмертную застенчивость не удалось поколебать даже этой стратегической уловкой, и нам пришлось самим прочесть сказку о братце Кролике.

Мистер Гаррис, вероятно, сумел бы читать на негритянском диалекте лучше всех, потому что он лучше всех пишет на нем. Мистер Кэбл — лучший мастер, пишущий на американско-французском диалекте, и читает на нем превосходно. Мы испытали огромное удовольствие, слушая, как он читал о Жане Поклене и об Иннерарити, а также знаменитое его «изображение» того, как «Луизианна нэ пожэлалла прэсоэдиниться…» Он прочел также отрывок из романа в рукописи, где очень тонко передан и немецкий диалект.

Из разговоров выяснилось, что уже в двух случаях мистер Кэбл попадал в комические положения из-за того, что пользовался в своих книгах совершенно невероятными французскими именами, которые, однако, оказались принадлежащими живым и весьма обидчивым гражданам Нового Орлеана. То ли он выдумал эти имена, то ли взял их из очень старых, позабытых времен— не помню; во всяком случае, живые носители этих имен объявились и были немало разобижены тем, что к ним и к их личным делам было привлечено столь широкое внимание.

У нас с мистером Уорнером была совершенно такая же история, когда мы писали книгу «Позолоченный век». В ней есть персонаж по фамилии Селлерс. Не помню, какое у него было имя, но во всяком случае мистеру Уорнеру оно не понравилось, и он захотел его изменить. Он спросил меня, могу ли я себе представить, чтобы человека звали Эскол Селлерс. Разумеется, я ответил, что в трезвом виде — не могу. Тут он сказал, что когда-то на Западе встретил и созерцал человека с таким невозможным именем — Эскол Селлерс — и даже жал ему руку. Он добавил:

— Это было двадцать лет тому назад; вероятно, его имя давно свело его в могилу; но даже если он наш, он никогда не увидит нашей книги. Мы конфискуем его имя. То имя, которым вы пользуетесь, очень часто встречается и потому опасно: наверно, есть тысяча Селлерсов с таким именем, и вся эта орда на нас нападет. Но Эскол Селлерс — имя вполне надежное: это скала!

И мы позаимствовали это имя. Не прошло и недели со дня выхода книги, как к нам явился самый что ни на есть важный, изящный и красивый аристократ, с приготовленным в кармане самым что ни на есть грозным иском по обвинению в клевете, — и он… ну, короче говоря, он заставил нас задержать издание в десять миллионов экземпляров[35] и изменить имя в следующих изданиях на Бирайя Селлерс.

Глава XLVIII

Сахар и почтовые расходы

Однажды на улице я встретил человека, которого мне хотелось видеть больше всех на свете, — Гораса Биксби, который при мне, или, вернее, надо мной, был лоцманом, а теперь стал капитаном большого парохода «Город Батон-Руж» — самого нового и быстроходного парохода, принадлежащего Анкер-Лайн. Та же стройная фигура, те же густые кудри, та же эластичная походка, та же живость, тот же решительный взгляд и соответствующая твердость руки, та же строгая военная выправка; ни на йоту не потолстел и не похудел, ни на волос не изменился. Странно расстаться с тридцатипятилетним человеком, приехать через двадцать один год и опять застать его тридцатипятилетним. Со мной по крайней мере такого случая в жизни раньше не бывало. У него появились, правда, гусиные лапки у глаз, но они не шли в счет — настолько были незаметны.

Его пароход только что прибыл. Я ждал этого парохода несколько дней, собираясь вернуться на нем в Сент-Луис. Мы с капитаном присоединились к компании дам и мужчин — гостей майора Буда — и вместе с ними отправились на быстром катере на пятьдесят четыре мили вниз по реке, на сахарную плантацию бывшего губернатора Вормоса. За городом у берега стоял целый ряд дряхлых, расшатанных, устарелых пароходов, — ни одного из них мне не приходилось видеть раньше. Все они были выстроены, изношены и выброшены, с тех пор как я побывал тут в последний раз. Это дает представление о бренности миссисипского парохода, о его недолговечности.