Неизвестный Жуков - портрет без ретуши в зеркале эпохи - Б Соколов

Через несколько минут танки первого эшелона наших 29-го и 18-го корпусов, стреляя на ходу, лобовым ударом врезались в боевые порядки немецко-фашистских войск, стремительной сквозной атакой буквально пронзив боевой порядок противника. Гитлеровцы, очевидно, не ожидали встретить такую большую массу наших боевых мащин и такую решительную их атаку. Управление в передовых частях и подразделениях врага было явно нарушено. Его "тигры" и "пантеры", лишенные в ближнем бою своего огневого преимущества, которым они в начале наступления пользовались в столкновении с другими нашими танковыми соединениями, теперь успешно поражались советскими танками Т-34 и даже Т-70 с коротких дистанций. Поле сражения клубилось дымом и пылью, земля содрогалась от мощных взрывов. Танки наскакивали друг на друга и, сцепившись, уже не могли разойтись, бились насмерть, пока один из них не вспыхивал факелом или не останавливался с перебитыми гусеницами. Но и подбитые танки, если у них не выходило из строя вооружение, продолжали вести огонь... В связи с тем что боевые порядки перемешались, артиллерия обеих сторон огонь прекратила. По той же причине не бомбила поле боя ни наша, ни вражеская авиация, хотя в воздухе продолжались яростные схватки, и вой сбитых, объятых пламенем самолетов смешивался с грохотом танковой битвы на земле. Отдельных выстрелов не было слышно: все слилось в единый грозный гул.

Напряжение сражения нарастало с потрясающей яростью и силой. Из-за огня, дыма и пыли становилось все труднее разобрать, где свои и где чужие. Однако, имея даже ограниченную возможность наблюдать за полем боя и зная решения командиров корпусов, получая их донесения по радио, я представлял, как действуют войска армии. Что там происходит, можно было определить и по улавливаемым моей радиостанцией приказаниям командиров наших и немецких частей и подразделений, отдаваемых открытым текстом: "Вперед!", "Орлов, заходи с фланга!", "Шнеллер!", "Ткаченко, прорывайся в тыл!", "Форвертс!", "Действуй, как я!", "Шнеллер!", "Вперед!", "Форвертс!". Доносились и злые, ядреные выражения, не публикуемые ни в русских, ни в немецких словарях.

Танки кружили, словно подхваченные гигантским водоворотом. Тридцатьчетверки, маневрируя, изворачиваясь, расстреливали "тигров" и "пантер", но и сами, попадая под прямые выстрелы тяжелых вражеских танков и самоходных орудий, замирали, горели, гибли. Ударяясь о броню, рикошетили снаряды, на куски рвались гусеницы, вылетали катки, взрывы боеприпасов внутри машин срывали и отбрасывали в сторону танковые башни...

На исходе дня 12 июля противник вводом в бой вторых эшелонов и резервов усилил сопротивление, особенно на прохоровском направлении. Одно за другим начали поступать донесения командиров корпусов о мощных контратаках свежих танковых частей врага. В условиях, когда гитлеровцы добились явного превосходства в танках, наступать было нецелесообразно. Оценив обстановку, я с разрешения представителя Ставки Василевского приказал всем корпусам закрепиться на достигнутых рубежах, подтянуть артиллерийские противотанковые полки и отбивать атаки противника огнем танков и артиллерии. За ночь танковые корпуса должны были дозаправить машины горючим, пополнить боеприпасы, накормить людей и с утра быть в готовности возобновить наступление. Предстояло также оказать помощь раненым, собрать и похоронить убитых, отбуксировать в тыл подбитые танки и приступить к их ремонту.

Наступила ночь, тревожная и душная. Боевые действия прекратились на всем фронте... Противник вел себя как-то странно. В его расположении раздавались взрывы. Потом выяснилось, что немцы подрывали свои подбитые танки, которые нельзя было эвакуировать...

Ясно было, что гитлеровцы готовятся к новому натиску... В то утро, когда я уже находился на КП 29-го танкового корпуса, после короткого артиллерийского налета гитлеровцы первыми атаковали 18-й танковый корпус. Более 50 танков противника, за которыми следовали цепи мотопехоты, стреляя на ходу или с коротких остановок, двинулись на наши позиции. Но войска корпуса сумели за ночь подготовиться к встрече врага. Подпустив фашистов на дистанцию 500-600 метров, противотанковая артиллерия и наши танки открыли по ним огонь прямой наводкой. Несколько вражеских машин застыли на месте с перебитыми гусеницами или заметались по полю, объятые пламенем. Те же, которые еще продвигались вперед, нарвались на мины. Однако фашистская мотопехота еще шла. Но тут последовал залп 80-го гвардейского минометного полка... Огонь наших "катюш" всегда приводил фашистов в ужас. Понеся большие потери, противник вынужден был откатываться назад, оставляя горящие танки, трупы убитых солдат и офицеров... Ожесточенные бои... продолжались до позднего вечера, причем в одном месте наши танкисты и мотострелки контратаковали врага, в другом - отбивали его контратаки. Только с наступлением темноты обе стороны, измотанные напряженным боем, перешли к обороне".

Потери немцев в Прохоровском сражении Ротмистров в мемуарах оценивает в более чем 350 танков и свыше 10 тысяч убитых за один только день 12 июля. Правда, из контекста не очень ясно, идет ли речь об общих или только безвозвратных потерях в танках, но, скорее всего, Павел Алексеевич имел в виду только безвозвратные потери противника. Собственные же потери бывший командующий 5-й гвардейской танковой армией определяет как-то туманно: "Мы тоже потеряли немало танков, особенно легких, погибли в яростных схватках многие отважные гвардейцы". В другом месте Ротмистров признает, что в его армии "уже за первые два дня встречного сражения под Прохоровкой, не считая безвозвратных потерь, количество поврежденных танков превышало 400". А в статье, опубликованной в 1970 году в сборнике "Курская битва", Павел Алексеевич говорил, что в течение 12 июля "обе стороны понесли серьезные потери, примерно по 300 танков" (можно понять, что речь идет только о безвозвратных потерях). Здесь же, как и в мемуарах, утверждается, что враг бросил против 5-й гвардейской танковой до 700 танков, в том числе более 100 тяжелых, тогда как "тяжелых танков и самоходно-артиллерийских установок армия имела лишь 35". Сразу отмечу, что никаких самолетов: ни наших, ни немецких над полем боя у Прохоровки не было и в помине. Ведь стояла нелетная погода, что было четко зафиксировано в дневнике Главного Командования вермахта. Поэтому немецкая авиация в воздух не поднималась. Значит, можно быть уверенным, что и советские летчики над Прохоровкой не летали и никаких "юнкерсов" и "мессеров" не сбивали. Ведь еще во время битвы под Москвой Жуков не раз жаловался в донесениях, что наши самолеты не поднимаются в воздух, ссылаясь на нелетную погоду, хотя в то же самое время люфтваффе оказывали активную поддержку своим наземным войскам. Возможно, Ротмистрову (или даже безвестному литобработчику его мемуаров) воздушные схватки в день Прохоровского сражения понадобились для того, чтобы придать еще более вселенский масштаб схватке. А заодно и убедить читателей, что была ясная погода и солнце слепило глаза вражеским танкистам, помогая нашим. Это древний мифологический образ, никакого отношения к действительному ходу боев 12 июля, понятно, не имеющий. Потому что в этот день погода была пасмурная, и солнце никому из танкистов в глаза светить не могло.