Мутные воды дельты - Мария Барышева

— Слышьте, мужики? Давайте, плывите без меня. Витке что-то плохо — говорит, голова кружится, тошнит. Придется вызывать ей врача. Давайте, а я ее домой отнесу!

— Как же так?! — кричит Антоха, и все начинают возмущаться, все толпятся вокруг Виты, оглядывают ее и говорят, что она не так уж плоха, предлагают сначала отвести ее домой, а потом плыть. Осторожный Рафик предлагает все перенести, и общее возмущение теперь выплескивается на него.

— Если мы не поплывем сегодня, то не поплывем никогда! — почти кричит Антоха. — Венька, чо ты в самом деле?! Ничего с ней не случится! Вон, даже Шпендик плывет! Ну елки-палки!

Только я остаюсь стоять у парапета. Я ничего не говорю. Венька мне в реке совсем не нужен. А он непреклонен и уже собирается взять сестру на руки и нести ее домой. Вита заливается ручьем, и я изумляюсь: как же Венька не видит, насколько она на самом деле довольна происходящим. Но тут в игру вступает Юй, она уговаривает Веньку, убеждает, что побудет с Витой и ничего с ней плохого не случится, что все будет с ней хорошо и что своим отказом он подведет всех нас.

— Они ведь без тебя не поплывут, — шепчет она. — Куда они без тебя?!

Венька смотрит на Виту, на кровавую дорожку под ее ноздрей, потом на нас, потом на Юй. Он смотрит долго и пристально, потом говорит:

— Ладно. Но, смотри, Юлька! Смотри!

На лице Виты теперь появляется глубокое отчаянье и она кричит.

— Не плавай! Венька! Мне плохо! Мне очень плохо!

— Я быстро! — говорит Венька, подбегает к парапету, легко вскакивает на него и, взмахнув в воздухе руками, летит вниз. Через секунду раздается всплеск, и Венька кричит нам:

— Ну, вы что там, заснули?

Раздается дикое индейское улюлюканье, и все, сбрасывая с себя футболки и шорты, один за другим сыпятся в воду. Только я на мгновение задерживаюсь на парапете. Небо уже светлеет, светлеет и вода, превращаясь из серой в светло-коричневую, но солнце встанет еще не скоро — может быть, мы успеем доплыть до острова прежде, чем вода забликует. А остров кажется таким далеким, а река — такой широкой, мощной, угрюмой, неприветливой. Только сейчас я осознаю, над какой темной пропастью, заполненной водой, мне придется плыть, и что только может, невидимое до поры до времени, таиться в этой пропасти. Мне становится не по себе, меня одолевают нехорошие предчувствия, но отказаться нельзя — это позор, это отказ от Юй, это насмешки, это, если хотите, одна из разновидностей смерти.

— Эй, Шпендик! Ты там что, в памятники записался?!

— Монумент рыбаку-герою!

— Заплесневел?!

Все пятеро плещутся там, внизу, и смотрят на меня весело и нетерпеливо, а я замер на парапете, выщербленном и теплом от вчерашнего солнца. А потом отталкиваюсь пятками от бетона и с диким криком лечу вниз головой. Пронзаю собой воду почти до дна, переворачиваюсь и через секунду выскакиваю на поверхность, как поплавок, мотая головой и отфыркиваясь. Где-то высоко звонко смеется Юй.

— Все, поплыли! — решительно говорит Венька и резким уверенным рывком бросает свое тело вперед. Я оборачиваюсь, задираю голову и вижу Юй — она, облокотившись о парапет, смотрит вслед нам и машет рукой. Уже достаточно светло, и я вдруг с изумлением замечаю, что сбоку в ее блестящие волосы, небрежно заплетенные в длинную косу, воткнут цветок календулы. Моей календулы!

— Пока! — кричу я, и воодушевленный, устремляюсь следом за остальными.

Фарватер начинается в семидесяти метрах от берега — это почти треть расстояния, которое нам необходимо проплыть. Течение потихоньку сносит нас вниз, и, скорее всего, выберемся мы на самом конце западной части острова. Я надеюсь, что так и будет и нам не придется плыть по диагонали — если мы проскочим остров, у нас будут сложности, но остров длинный, да и плывем мы хорошо, так что, наверное, нам это не грозит.

Метров двадцать мы плывем вместе, а потом начинаем растягиваться в длинную линию. Впереди всех, конечно, плывет Венька — без брызг, уверенно и сосредоточенно. Я иду предпоследним, а метрах в двух от меня шумно барахтается Рафик, и я слышу, как он пыхтит и отплевывается. Похоже, Рафик начинает выдыхаться, хотя обычно он плавает хорошо. Я спрашиваю, не устал ли он, и Рафик хрипло посылает меня к черту. Он уже начинает злиться.

Я не тороплюсь, я плыву размеренно и даже слегка с ленцой — берегу силы. Торопиться мне придется на фарватере, а еще тогда, когда до острова останется десятка три метров. Я надеюсь, что Венька и Мишка, которые сразу взяли хороший разгон, к тому времени выдохнутся, и я смогу их обойти.

Несмотря на раннее утро, вода теплая. Она отдает железом и очень мутная — сверху просматривается на метр, не больше, а если нырять, то открывать под водой глаза и вовсе бесполезно.

Остров сейчас кажется ужасно далеким, и посмотрев на него один раз, я больше этого не делаю. Назад же я и вовсе ни разу не оборачиваюсь — ни к чему видеть, на каком расстоянии я уже нахожусь от берега — это может выбить меня из колеи. Мне и так не по себе в этой реке, в этой воде, в которой ничего нельзя увидеть под собой. Кроме того, я боюсь, что если оглянусь, то захочу вернуться. Пока еще до берега ближе, чем до острова — пока еще я могу передумать, могу повернуть и поплыть назад. Но скоро я пересеку некую невидимую границу, за которой я буду уверенно плыть только вперед — вернуться назад я уже не смогу. Кажется, это называют «точкой возврата».

— Скоро фарватер! — кричит мне Гарька, не оборачиваясь. — Перед фарватером отдохнем чуток, лады?!

Плывущий впереди него Антоха выражает согласие. Кораблей вдали не видно — только одна крохотная точка. Это скорее всего баркас, но он невелик и пока что еще очень далеко. Опасаться нечего.

Вскоре Рафик начинает ныть, что мы плывем слишком быстро, и Антоха торжествующе кричит:

— Ага! Сдох?!

— Возвращайся! Пока! Можно! — отзывается Венька в перерывах между гребками, а Гарька на секунду перестает плыть и пронзительно, насмешливо свистит.

— Дураки! — презрительно отвечает Рафик за моей спиной, не переставая шлепать руками по воде. — Ничего я не сдох! Чего сейчас-то нестись?! Сами же и выдохнетесь первыми! Дураки!

Он упрямо продолжает плыть с той же скоростью, тихо ругаясь на родном языке, я же плыву быстрее, подхлестываемый предвкушением скорого отдыха, потому что обозначающий границу фарватера большой красный бакен качается уже совсем недалеко. Неожиданно правую икру пронзает острая сверлящая боль — предвестник судороги. Я останавливаюсь и в панике хватаюсь за ногу, но боль проходит так же быстро, как и появилась. Но надолго ли? Если ногу сведет крепко, я могу попросту утонуть. В памяти всплывают все Венькины предостережения и угрозы, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не повернуть обратно. Еще можно вернуться.