Крутоярск второй - Владимир Васильевич Ханжин

приходите, словно какая-то тяжесть нависает над ней… над всеми нами. Ведь так невозможно жить. Каждый раз она с ужасом ждет вашего прихода… Она просила сказать… она не любит вас. Понимаете, не любит… И не любила. Она думала, что любит, что любила, понимаете, думала, что любила…

Она сидела, потирая растопыренными ладонями колени и покачиваясь вслед за движением рук. Голова ее была не причесана, и Виктор впервые увидел, как много у нее седых волос. Странно, ему стало жалко не себя, не Иру, а ее.

Она, казалось, забыла о Викторе. Продолжала потирать колени и покачиваться, рассуждала сама с собой:

— …Совсем девочка. Что она понимала? Ничего. Совсем девочка… И вот вся жизнь, боже мой, вся жизнь!.. Ничего не поправишь. Вся жизнь! Боже мой, боже мой!..

Открылась дверь. Федор Гаврилович, угрюмый, озабоченный, подошел к жене.

— Идем, тебе надо лечь, — сказал он и помог ей подняться.

Товарищ по горкому настоял, чтобы Овинский поселился у него. Когда Виктор поднялся по крутой лестнице на какой-то высокий, третий или четвертый, этаж, когда хозяин, пропустив его вперед, в дверь, выкрашенную какой-то очень светлой, кажется совсем белой, краской, окликнул жену и сказал бодро: «А вот и мы!», когда Овинский увидел чужие стены, чужие вещи, чужой свет лампочки, освещавшей прихожую, — он во всей полноте понял, что с ним случилось. Ему захотелось бежать. Бросить все и бежать. Куда угодно. Бежать и кричать от боли.

XI

Федор Гаврилович сообщил жене:

— Овинский-то перевелся на другую работу. За город уехал, на станцию Крутоярск-второй, секретарем партбюро в депо. Непосредственно в массы, так сказать, двинул. Балда! С какого места добровольно ушел! Горком — это же перспектива!.. Да хоть бы на приличную должность перевелся. Из горкома-то директорами, управляющими садятся, а он — секретарем первичной организации. Балда!..

Антонина Леонтьевна согласно кивала, хотя совсем не вслушивалась в пространные рассуждения Федора Гавриловича. Из всего сказанного мужем для нее важно было лишь одно — Овинского нет в городе, Овинский уехал.

— Мне, конечно, наплевать, — продолжил Федор Гаврилович. — Пусть хоть грузчиком. Одно неприятно — депо-то в моей епархии, придется нам иногда непосредственно по работе сталкиваться…

Глава вторая

I

Виктор Николаевич Овинский стоял на мосту.

Еще один поворот в жизни: из горкома — сюда, в Крутоярск-второй, в локомотивное депо.

В горкоме он был на отличном счету, и неожиданное решение его вызвало немало разговоров в кругу партийных работников города. Лучше всех понял Овинского Хромов. Понял, одобрил и отпустил не задерживая, с горечью признавшись, однако, что вряд ли теперь скоро найдет равноценную замену.

Крутоярск-второй находился в десяти километрах от города. Городская железнодорожная станция, именовавшаяся Крутоярском-первым, в последние годы выполняла лишь пассажирские операции. Основная масса транспортной работы легла на молодые плечи Крутоярска-второго, недаром в городе звали его железнодорожной кухней. «Кухня» принимала на свои пути поток дальних грузовых поездов, пересортировывала вагоны, составляла новые поезда и посылала их в город, на подъездные пути — к заводам и стройкам, к электростанции и речному порту, к складам и базам. С подъездных путей Крутоярск-второй принимал обратный поток вагонов, груженых и порожних; по-хозяйски рассортировав их, выпускал в дальнюю дорогу.

Поселок, что окружал станцию, делился на три совершенно неодинаковые части. По ту сторону, где находилось депо, короткими улицами выстроились двухэтажные дома, каменные и деревянные. Каменные были окрашены в голубой цвет, но их легкомысленная окраска изрядно помрачнела — ветер сносил сюда паровозную копоть. Между домами почти не было заборов, молодые деревья, что росли вдоль улиц, еще не давали тени, и вся эта часть поселка, называемая Придеповской, выглядела оголенной и неуютной.

По другую сторону станции, там, где стоял вокзал, на склоне горы широко зеленела березовая роща. Ближе к станции она сильно поредела, и все же казалось удивительным, как могли разместиться меж крепконогих вековечных деревьев и дома, и огороды, и улицы. Дома здесь были все больше маленькие, бревенчатые, с крутыми высокими крышами и скворечниками на тонких шестах — новые, и не то чтобы новые, но одинаково добротные. Только в одном месте стояло несколько строений стандартного вида — каждое восемью окнами на улицу. Когда-то принадлежали они леспромхозу, а нынче отошли железной дороге. Подурнеть они тоже не успели, высотой не выделялись и хорошо вписывались в радушный, почти дачный облик этой части поселка, именуемой Новыми Лошкарями.

За входной стрелкой станции, отделившись от двух первых частей поселка перелеском и пустырем, начиналась его третья часть — Старые Лошкари. Она протянулась своей единственной кривой улицей у основания железнодорожной насыпи. Кособокие, потемневшие от времени избы перемежались новыми.

Именно отсюда и взял начало весь поселок. В незапамятные времена обосновались здесь искусные деревообделочники, переселенцы из какой-то центральной губернии. Поначалу мастерили ложки и всякую посуду, потому и селение было прозвано Лошкарями. Промышляли и другим делом — столярным, плотницким и даже кровельным и слесарным. Ходили по найму и были желанными работниками и в городе, и во всей округе. Гордые своим мастерством, любили повторять дедовскую шутку:

— А мы все могем: струганить, фуганить, железом обивать. Только часы чинить не могем. А почему не могем? Штука тонка, топор не подлазит.

Когда спрос на деревянную посуду начал катастрофически сокращаться, жители поселка окончательно отрешились от дедовского кустарного промысла. Лошкари все более становились пригородным селением, в котором жили люди промышленные, тесно связанные с городом, с его предприятиями и стройками. Оттого и было где черпать кадры железнодорожному узлу, когда он стремительно пошел в рост.

Ныне едва ли не три четверти семей поселка жили трудом на железной дороге. Улицы в поселке носили названия: Вокзальная, Пристанционная, Стрелочная, Деповская, Локомотивная. Была улица Машинистов и, конечно, улица Ухтомского. Поезжайте на любой крупный железнодорожный узел страны нашей, и вы обязательно найдете где-нибудь неподалеку от станции улицу Ухтомского.

Поселок свой железнодорожники чаще звали, как и станцию, Крутоярском-вторым, но в административных справочниках он именовался Лошкарями.

…Сняв руки с теплых от солнца и шершавых от паровозной копоти перил, Овинский пошел по мосту. Виктор Николаевич выглядел старше своих тридцати двух лет. Черты его исхудалого и жесткого лица были несколько мелки, зато выделялся широкий лоб и шапка беспорядочно вьющихся волос.

Ростом он был высок, в плечах широк, костист. Костюм висел на нем свободно и нескладно — как с чужого плеча.

Спустившись с моста и оказавшись в Новых Лошкарях, он легко разыскал квартиру помощника машиниста Хисуна. Тот жил в Новых Лошкарях, на улице Ухтомского, в одном из бывших леспромхозовских домов. Женщины, набиравшие воду из колонки, нахмурились, услышав вопрос Овинского. Показали на угол дома: