Шелест Да не судимы будете - Неизвестно

По поручению ЦК ЛКСМУ мне и еще одному студенту старшего курса нашего института было поручено написать бро­шюру об опыте работы комсомольско-производственной ком­муны на заводе «Серп и молот». Книжечка была нами написана и издана, по отзывам, получилась неплохая, нам даже был выплачен годорар по 150 рублей. Правда, впоследствии, спустя почти 6 лет, мне чуть было не предъявили обвинение в «левац­ком загибе» за эту брошюру.

Получил печальное известие — в телеграмме сообщалось, что умер мой отец. Отца я любил и глубоко уважал за его мужество, честность, неподкупность, за смелость в военных действиях в турецкой войне. Известие о его смерти меня очень огорчило, хотя я знал, что он последние годы болел. Отец умер на 92-м году жизни, покинул этот мир старый солдат, повидав­ший виды на своем веку. Мне отца было очень жалко, ушел из жизни потомок казацкого рода.

Мы с младшим братом Митей, который учился в Харько­вском университете, поехали на похороны отца, но, к великому огорчению, опоздали на сутки — подвела телеграмма. На похо­роны приезжал старший брат Яков, он тогда работал на желез­ной дороге на станции Лихая. Мы с братом до слез были огорчены, что не смогли проводить отца в последний путь и проститься с ним, взглянуть последний раз на его лицо. Пошли с братом на кладбище посмотреть могилу отца и под­править ее. И тут у меня родилась дерзкая мысль, неотступное желание посмотреть на отца. Я предложил Мите открыть гроб отца, посмотреть на него в последний раз и проститься с ним навсегда. Молодые, здоровые, мы решили совершить самостоя­тельно этот «акт». Через полчаса мы вскрыли гроб отца, посмотрели его и простились с ним. После этого у меня на всю жизнь запечатлелся образ отца. Никаких изменений и искаже­ний мы не заметили на его лице. Он как будто бы спал спокойно. Нам стало как-то легче, что отдали свой последний сыновний долг.

Говорили, что мы поступили с братом по-кощунски, нару­шив покой усопшего. Но по-другому мы поступить не могли, пусть простит нас отец. Горечь на душе и сердце огромная. Мать нам рассказала о последних днях его жизни. Он часто нас вспоминал, хотел видеть, наказал нам беречь нашу мать. Мать нам говорила, что отец умирал спокойно, в полном сознании, сделал все распоряжения по дому. Умер отец от «антонова огня» (так в народе называли заражение крови).

Простились мы с матерью, оставили ей денег немного и уехали в Харьков. Жизнь требовала своего.

Едем на производственную практику в Днепропетровск на металлургический завод имени Петровского. Увлекся техноло­гическим процессом всего металлургического цикла, много чи­таю литературы по металлургии, пытливо присматриваюсь — пытаюсь по крайней мере понять весь металлургический про­цесс. После доменного производства прохожу практику в марте­новском и прокатном цехах завода.

У меня зародилась дерзкая мысль написать краткую техни­ческую, популярную брошюру по доменному производству. Много упорного труда, и все же книжечка с чертежами, иллю­страциями, изложением технологического процесса доменного производства получилась. Рецензировал мою брошюру профес­сор Харьковского института стали Штерн. Я у него был на консультации несколько раз. Он ко мне очень доброжелательно относился и во многом мне помог. Говорили, что брошюра «очень удалась», а моя популярность в институте возросла. Именно тогда я решил связать свою судьбу с металлургической промышленностью, даже убедил сам себя в том, что я кое-что начал понимать в металлургическом производстве.

Но мечта одно, а жизнь всегда диктует свое. В 1932 году пригласили меня в ЦК ЛКСМУ, где предложили без отрыва от учебы быть редактором радиогазеты «Комсомолец Украины». Откровенно говоря, в этом деле я ничего не понимал, да и не было никакого желания идти на эту работу. Я отказывался от предложенного доверия. Все же меня утвердили редактором. Во всей 1^/гпей ^редакторской деятельности» меня основательно вы­ручал секретарь газеты, квалифицированный журналист, кото­рый в свое время работал еще в петроградских газетах. Он мне рассказьюал много интересных и забавных историй из своей старой журналистской деятельности. Относился ко мне очень хорошо, многому научил по приемам журналистики и газеткой техники. У нас были своя радиостудия, дикторы, отведенное нам время. Три раза в неделю в эфире звучал голос «Комсог мольца Украины». Газета пользовалась большой популярно­стью. Год работы редактором «Комсомольца Украины» мне многое дал для общего развития, политического и культурного кругозора.

Такие разные 30-е.

«Работали, не считаясь со временем»

1932 год. Вышло постановление ЦК КП(б)У о направлении в Донбасс гр5пппы коммунистов для оказания помощи в работе металлургаческой и горнорудной промышленности. В число этой группы попал и я. Изъявил желание попасть на металлур­гический завод и рассказал об этом управляющему «Югостали» Селиванову. Он порекомендовал мне поехать на Мариуполь­ский металлургический завод имени Ильича и тут же написал рекомендательное письмо директору завода Радину.

При встрече с Любой Банной, студенткой нашего института (мы симпатизировали друг другу), я ей сказал, что еду в Дон­басс. Она предложила: «И я поеду с тобой, если ты не возража­ешь». Я ей ответил: «Приезжай, буду рад». И все это как-то получилось полушутя-полусерьезно, но мы твердо условились писать друг другу.

В конце сентября 1932 года я прибыл на станщ1Ю Сартана, на завод имени Ильича. Меня приняли директор завода Радин и главнь1й инженер Кравцов, старый специалист. Тут же при- сутствовад и Мосяков, заместитель главного инженера завода- шефа «Провиданс». Разговор с руководством завода был хоро­шим, доброжелательным. Завод имени Ильича был по тем временам огромным предприятием, работали на нем около 120 тысяч человек.

Я и сейчас многих вспоминаю с большой теплотой по совме­стной работе в то сложное и трудное время. Высокой квалифи­кации был инженер Голубицкий -- специалист прокатного про- изврдстэа, заместитель начальника цеха. Он хорошо разбирался в политических вопросах. Когда в 1933 году Гитлер пришел к власти, Голубицкий мне, точно помню и сейчас, сказал: «Ну, теперь войны не миновать». Он очень остро реагировал на все внешние и внутренние политические вопросы, вплоть до крити­ки культа Сталина. Впоследствии мне стало известно, что его в 1936 году арестовали, после чего он бесследно исчез. Жалко, талантливый был человек. Обер-мастером прокатного цеха работал Зуев — это был малограмотный человек, но прокатное производство на практике знал лучше любого инженера. В цехе работали его четыре сына. Это была настоящая рабочая дина­стия. Старшим сварщиком всех нагревательных печей работал высокой квалификации своего дела Шумаков, довольно грамот­ный и начитанный. Заведующим мастерской калибровки и рас­точки прокатных валков был Яготинский, специалист своего дела. Главным механиком всего завода был мой однофамилец Шелест, работавший на заводе 35 лет и знавший каждый уголок заводской территории, все механизмы и инженерные сооруже­ния. На заводе он был непререкаемым авторитетом по всем машинам и заводским коммуникациям. Шелест ко мне относился очень хорошо, и это помогало нам решать многие вопросы по нашему цеху. Всем этим и многим другим инженерам, масте­рам, рабочим я обязан, от них я многому научился и перенял хорошее.

Затребовал документы из Харьковского инженерного инсти­тута и в порядке перевода поступил на 3-й курс вечернего отделения Мариупольского металлургического института на фа­культет по горячей обработке металлов. Учиться и работать было нелегко. Я как-то быстро вошел в жизнь завода и был избран членом правления клуба ИТР. Добавилась мне обще­ственная работа.

С Любой мы переписьшались почти регулярно, я ее пригла­шал приехать. Она обещала, И вот я получаю телеграмму: Люба приезжает! Я ее встретил, разместил в гостинице. Ей обстановка понравилась. Договорились, что она приезжает ко мне насовсем, переводится в Мариупольский институт. Мне выделяют комнату в общежитии ФЗО, но там жить и занимать­ся было совершенно невозможно — страшный шум, зимой неи­моверный холод, нет удобств. Вскоре мы с Любой расписались. Оба учимся в вечернем институте, и оба работаем. Меня назна­чили заместителем начальника цеха — повысился ранг, но жить, по существу, негде. Все же добиваюсь квартиры из двух комнат в коттедже. Это уже хорошо, тем более что мы ждем «наследника»: почему-то решили, что будет обязательно «он» — мальчик. Устраиваемся, обживаемся, работа, учеба, общественные обязанности. Я по-прежнему в правлении клуба ИТР. Люба участвует в художественной самодеятельности, поет, и неплохо, имеет успех, даже популярность. Все постепен­но налаживается.

1933 год, Началось строительство металлургического завода «Азовсталь». Его контуры с каждым днем все ярче вырисовьша- ются, и это все видно из нашего прокатного цеха с территории «Провиданса». В ночное время беспрерывно вспыхивают мол­нии от сварочных аппаратов, идет сварка конструкций будущего металлургического гиганта «Азовсталь». На новое предприятие набирают кадры. Предложили и мне перейти на «Азовсталь» — отказался. Надо закончить институт, защитить диплом, а там будет видно. Мне пошел 24-й год, Любе 22-й. Мы уже вполне самостоятельные люди, тем более по тем временам. Жить приходится самостоятельно, да еще помогать моей матери, которая живет одна в Харьковской области, и живет впрого­лодь, несмотря на нашу помощь. В то время — 1932—1934 годы — на Украине был страшный голод. На селе вымирали от голода семьями, даже целыми деревнями. Во многих местах было даже людоедство — это бьша трагедия. Все же когда- нибудь станет известно, сколько же от голодной смерти в эти годы погибло людей. Это было просто преступление нашего правительства, но об этом стьщливо умалчивается, все списыва­ется на успехи и трудности «роста».