Ни горя, ни забвенья... (No habra mas penas ni olvido) - Освальдо Сориано

— Мне, старик, не приказывают, никто и никогда, потому и летаю там, — сказал Сервиньо, тыча в небо,

— За что ты его защищаешь?

— Кого?

— Этого мерзавца, алькальда.

— Он перонист и человек хороший.

— А кто еще с тобой?

— «Бычок».

— Где он?

— А вот здесь, — ударяя по приборному щитку, показал пилот. — Старина «Бычок». Пять тысяч часов в воздухе, и хоть бы раз чихнул.

— Да ты, видать, совсем дегенерат. Ведь прикончить тебя — раз плюнуть.

— Раз плюнуть? — переспросил Сервиньо, вглядываясь в парня, которому, наверное, и двадцати пяти еще не было, — Ты что, из столицы?

— Угу…

— А платят тебе хорошо?

До нитки промокший парень, оборачиваясь на голос своего шефа, успел бросить:

— Лучше, чем тебе!

— Гориллам служишь.

— Еще ответишь за свои слова.

— «Парень настоящий, вдаль, вперед смотрящий, к нам в ряды идет…»[12] — пропел Сервиньо.

— Замолчи, образина. Не тебе меня учить, каким должен быть перонист.

Сервиньо, посмотрев на него непонимающим взглядом, засмеялся, достал бутылку и отпил из нее.

— Ну, давай, Тито! — закричал один из поджидавших сообщников.

— Неужели ты не понимаешь, что тебя использовали! Так никогда ничего и не поймешь, — сказал парень и взвел курок пистолета.

— Не ошибись! Если ты перонист, я выхожу из игры.

— У тебя не хватит времени. Прежде я тебя выведу из игры.

— Ублюдок паршивый, жеребец с железкой в руке. Да в таком виде кому ты нужен?

Тито ответил ударом рукоятки пистолета по лицу, Из рассеченной брови Сервиньо потекла кровь. Отступив назад, туда, где стояли его сообщники, Тито бросил:

— Не вылезает!

— Кончать надо с ним, — сказал парень, и, сделав шаг вперед, вскинул карабин и выстрелил.

Посыпались осколки ветрового стекла. Сервиньо отвалился на спинку сиденья. Тито прицелился и выстрелил в него из пистолета, тело пилота передернулось, опустилось на приборный щиток. Дождь смывал кровь, едва струйка из кабины попадала на обшивку самолета. Четверо сели в машину. Тито повел ее по направлению к шоссе.

К Сервиньо медленно возвращалось сознание. Ему казалось, что лицо обжигает пламя газовой горелки. Он протянул руку к бутылке, но поднять ее уже не смог.

— Надо разыскать Сервиньо, — сказал Хуан. — На площади наверняка найдется велосипед!

Они пошли вдоль сырой от дождя стены, стараясь идти как можно ближе к ней. То и дело они оглядывали крыши домов, однако городок казался вымершим. Посмотрев на небо и увидев заалевший горизонт, Хуан вначале подумал, что это отблеск пожара, потом понял, что близится рассвет. В конце улицы, упиравшейся в поле, можно было разглядеть пробуждение нового дня. Дождь стихал. Появились разрывы среди туч. По-видимому, было около шести.

Они остановились на углу улицы, выходившей на площадь. Осмотревшись, Хуан предложил сержанту Гарсиа укрыться за кустом, возвышавшимся на газоне перед домом. Приободрившись от одного запаха свежей травы, сержант заговорил:

— Эх, дружище, вот бы сейчас по глоточку пропустить!

Бросив взгляд на небо, Хуан ответил:

— А плечо, сержант, болит?

— Ничего. Чепуховая царапина!

Бегом они пересекли улицу и оказались на выложенной плитами площади. Миновав клумбу с гвоздиками, прошли по газону между магнолиями. Когда шли по дорожке, попали на прицел внимательно следившего за ними человека с карабином.

В слабо освещенной керосиновым фонарем палатке находилось пять человек. Одного из них Хуан знал давно. Когда они втиснулись в палатку, знакомый спросил у Хуана:

— А этот компаньеро?

Полицейский, протягивая руку, отчеканил:

— Сержант Гарсиа.

— Муниципалитет защищал вместе с Игнасио, — подтвердил Хуан. — Вместе их и схватили.

— Ясно, — проговорил мужчина, улыбаясь. — Морана посылали вызволить его из тюрьмы! — И, кивая на руку сержанта, спросил: — Вы ранены? Снимите китель и дайте мне осмотреть вас, компаньеро.

Гарсиа будто не слышал.

— Где дон Игнасио? — неожиданно спросил он.

— Убит, — ответил мужчина.

— Убит?

— Перед тем как убить, его пытали.

— Вы видели его? — нетерпеливо перебил Хуан.

— Да, среди развалин банка, который вы подорвали динамитом.

— Сволочи… бедняга Игнасио, — произнес сержант. — Его похоронили?

— Пока не до этого, компаньеро. Уходить надо.

— Уходить? — переспросил Хуан. — Зачем уходить, если мы схватили их за хвост.

— Против нас бросят армию и федеральную полицию.

— Ну нет, теперь мы не побежим, — сказал сержант.

— А мы и не побежим.

— Нет? А вы говорите «надо уходить», как это понимать?

Мужчина улыбнулся. Воцарилась длительная пауза. Хуан попросил сигарету из черного табака, закурив, задумался. В палатку вошел еще один человек и, обращаясь к старшему, доложил:

— Взяли Росси.

— Хорошо. Везите его вместе с Льяносом.

Когда мужчина вышел исполнять поручение, Гарсиа задал вопрос:

— У вас комиссар полиции?

— Да. А теперь и Росси тоже. Он убил чиновника муниципалитета, Матео:

— Вы их заберете с собой? — спросил Хуан.

— Их будут судить.

Хуан, задержав взгляд на старшем, опять спросил:

— Для чего?

— Что «для чего»?

— Судить их. Они начали. Они убили Игнасио, Матео, Мойянито, слабоумного Пелаеса. Зачем их судить? Сами знаете наши столичные суды. Через неделю на свободе окажутся.

— Нет, компаньеро. Их будут судить не в столице. Судить их будем мы. Вы и мы. Друзья тех, кого они убили.

— В этом я ничего не понимаю, — протянул Гарсиа.

Старший взглянул на него и, улыбнувшись, сказал:

— А нечего и голову ломать. В школе этому не научишься. Но если вы убили и видели смерть, то все вам должно быть понятно.

Гарсиа опустил голову. Старший его спросил:

— А что бы вы с ними сделали?

У сержанта от этого вопроса как-то сразу осунулось лицо, но глаза гневно блеснули:

— Такие штуки не для меня. Я не умею обсуждать законы.

— Мы и не будем обсуждать законы. Тем более законы комиссара полиции, Суприно, Росси. У нас теперь наши законы.

— Не знаю, — ответил Гарсиа, протирая глаза рукавом кителя. — Я только говорю, что сукин сын тот, который убивает так, как они убили Игнасио. — Он замолчал. Окинув всех взглядом, как бы выжидая, что кто-то продолжит за него. Но, поняв, что никто говорить не собирается, Гарсиа опустил голову и тихо добавил: — На такую сволочь и пули жалко. — И стал снимать китель. Обернулся к Хуану, потягивавшему сигарету. Прочитав в его глазах молчаливое одобрение, Гарсиа попросил: — Достань мне другую рубашку. Кровь засохла, и рана немного ноет.

Скользкое шоссе не помешало Суприно гнать машину на большой скорости. Справа от него словно врос в сиденье Гульельмини. Он был разбит. Одна за другой одолевали невеселые мысли: ему дали четкие указания, а выполнить их он не смог. Потерял способность контролировать положение. Теперь уже ничего не исправишь — поздно.

Гульельмини начинало казаться, что Суприно все подчинил себе, даже решения за него принимал. Захотелось закурить, но, к несчастью, спичек в карманах не оказалось. Зло косясь на партийного вожака, Гульельмини всё более убеждался, что Суприно по-прежнему уверен в себе, решителен и знает, что надо делать. Он наверняка найдет общий язык с военными, тем более что с несколькими из них знаком. Проблема лишь в том, как преподнести им такое деликатное дело.

— Тебе не поверят насчет коммунистов, — пробормотал Гульельмини.

Суприно помолчал. Затем улыбнулся:

— Да и говорить им этого не надо. Для них нет ничего хуже, когда люди вроде Игнасио хватаются за карабин. Военные не любят, если публика без разрешения начинает из оружия палить. Стрелять — это их дело.

— А Перон?

— А что Перон?

— Он нас ликвидирует. К этому все идет. Лучше самим уйти со сцены.

Суприно свернул на обочину и остановил машину. Дождь почти прекратился. Через разрывы в облаках сверкнули солнечные лучи.

Посмотрев на интенданта, Суприно подумал: «Нет, с таким к армейскому командованию ехать нельзя. Слишком перепуган, да и слаб. Безвольный политикан».

Включил радио. Передавали специальный выпуск о событиях в Колония-Веле. «Федеральная полиция направила свои подразделения для восстановления порядка, нарушенного экстремистами под руководством алькальда муниципалитета». В последнем сообщении указывалось, что имеется всего один убитый.

— Один убитый! — Суприно невольно расхохотался. — Твоему другу придется придумать что-нибудь похлеще!

Интендант посмотрел на него, явно ничего не понимая, и спросил:

— Кому?

— Твоему другу. Советнику Перона.

По радио передавался концерт — граммофонные записи Карлоса Гарделя.