Верность - Адриан Романовский

Пока штурман записывал и прокладывал пеленги, на берег сбежалось всё население Преображенского. Тащили из сараев весла, стаскивали в воду легкие вельботы, перекликаясь, дружно гребли к кораблю. Оставшиеся на берегу махали вслед шапками и платками.

Вскоре началась выгрузка продовольствия, мануфактуры, рыболовного и охотничьего снаряжения. Из наехавших с берега алеутов в выгрузке приняло участие около десятка мужчин. Остальные разбрелись по палубам и внутренним помещениям, сидели в кают-компании, в каютах. С интересом рассматривали мебель, электрооборудование, иллюминаторы, всё трогали, обо всём расспрашивали. Говорили они по-русски довольно свободно, но с особенным, часто смешным акцентом: вместо «знаешь» — «жнаеш», вместо «сало» — «шало». Их принимали с радушием, угощали сладостями, а втихомолку и разведенным спиртом. Таков был обычай: жители Медного сами наносили визит прибывшим мореходам и были уверены в дружеском приеме. Враждебно настроенных мореплавателей здесь издавна встречали меткими пулями и снарядами мелкокалиберных пушек, которые с русско-японской войны стояли вокруг селения на неприступных скалах. Это был наивный, храбрый и беспечный народ охотников и мореходов.

Павловский, как и накануне, следил за выгрузкой и старался не проглядеть плоские жестяные банки со спиртом. Такая удобная для контрабандистов упаковка была давно принята на фудицзянских[8] спиртовых заводах, снабжавших дешевым и запретным товаром весь русский Дальний Восток. Комиссару, по приказанию командира, помогала палубная вахта. Съезжавших на берег не обыскивали, а только окидывали внимательным взглядом. При этом одна или две банки могли быть легко спрятаны под одеждой.

Доставка на борт обмененных на спирт шкурок голубых песцов производилась самими алеутами. Они обматывали ими ноги или вшивали их вместо подкладки в одежду. В контрабандной меновой торговле алеуты были честны и, получив спирт, настойчиво стремились рассчитаться за него, пока он ещё не был выпит, не жалея для этого хлопот и идя на всевозможные хитрости.

К трапу, у которого бессменно дежурил Павловский, подошел командир в сопровождении только что вернувшегося с берега Шлыгина.

— Знаете, товарищ капитан, — обратился он к Клюссу, — по-моему, поверхностного осмотра проходящих через трап недостаточно. Сейчас я видел, как два ваших матроса спустились в лодку по веревке прямо с палубы. Наверняка у них был с собой спирт. Я настаиваю на обыске всех проходящих через трап и на запрещении всем лодкам, и вашим, и береговым, причаливать к борту. Пусть подходят только к трапу. А потом надо будет обыскать все каюты.

Клюсс с улыбкой смотрел на Шлыгина, а Павловский взорвался.

— Как вы не понимаете, — воскликнул он в обычной для него резковатой форме, — что такая мера цели не достигнет, в принесет только вред! И, возможно, непоправимый.

— Я согласен с комиссаром, — поддержал его Клюсс. — Прошу вас ко мне в каюту. Там мы все обсудим вместе с товарищем Якумом. А кто эти два матроса? — повернулся он к вахтенному офицеру.

— Кудряшев и Макеев, Александр Иванович. Я им разрешил съехать, но они прозевали катер и отправились на вельботе с алеутами.

— Впредь не разрешайте никому из экипажа съезжать на шлюпках островитян, а Кудряшева и Макеева, как вернутся, прямо от трапа ко мне в каюту.

Клюсс сказал:

— Я и комиссар — против обыска. Это только продемонстрирует наше бессилие, оскорбит, личный состав и настроит его против революционной власти и офицеров. А если будут обыскиваться офицерские каюты, «Адмирал Завойко» нельзя уже будет считать военным кораблем. Ведь не все же у нас контрабандисты! Я не сомневаюсь, что разъяснительная работа комиссара, боцмана и котельного механика Панкратьева, людей авторитетных, уже повлияла на команду и пригасила готовую вспыхнуть пушную эпидемию. Нужно бы всё-таки поймать одного-двух хищников и объявить о них в приказе. Когда этот приказ прочтут перед строем, стыдно им будет. Только поймать надо без промаха. Иначе получится конфуз и в конечном счёте вред. Алеутов на борту не трогайте, — обратился он к Шлыгину, — пусть ими занимается милиция на берегу. А вы, товарищ Павловский, не стойте всё время у трапа. Нужно вахтенным доверять.

Выйдя от командира, Павловский с горечью подумал: «Как плохо, что нет круговой поруки всего экипажа. И создать её я не могу только потому, что не создана крепкая, авторитетная партийная организация, которая могла бы сплотить вокруг себя весь экипаж. Многие заболели пушной лихорадкой, кого-то надо поймать и примерно наказать. Но кого? Вон даже из каюты штурмана вышел алеут!»

Беловеский действительно, не желая отставать от других, купил за три американских доллара пышную шкурку голубого песца и теплую жилетку из бархатистого меха молодого котика красивого серебристого цвета. «Песца подарю Наташе, — решил он, — а жилетку буду носить сам».

Вернувшихся с берега рулевых Кудряшева и Макеева комиссар привел в каюту командира. Уличенные в контрабандной торговле, оба матроса были злы и растерянны.

— Какая-то сука продала, — проворчал Макеев, выходя на палубу.

— Дурак! — отозвался Кудряшев. — У тебя хвост торчал из-под бушлата. А меня замели за компанию.

— Чего же ты раньше не сказал?

— Когда это раньше? Как начал ты по трапу топать, так хвост и вылез. Не научили тебя заправляться как положено.

Якум и Клюсс знали, что совершенно парализовать контрабандный торг они не в силах. Для этого пока нет достаточных средств и условий. Но бороться всеми доступными средствами надо, иначе хищничество примет массовую форму.

Вошел радиотелеграфист с журналом. Прочитав, Клюсс подал его Якуму:

— Смотрите, какой негодяй! Что он телеграфирует своему консулу! Выходит, что мы, а не японцы доставили на Беринг спирт! И, кроме того, «уверяли население, что японцы их будут грабить, убивать и отбирать пушнину». А добряк Сирано проливает слезы сочувствия, дарит им провизию и сто комплектов заношенного матросского обмундирования!

Якум прочел с гневным выражением лица:

— Он нас обвиняет в «крайне невыгодной пропаганде для Японии». Между тем именно его телеграмма — неуклюжий пропагандистский трюк. Хотя она и адресована Ямагути, её составили на нашем языке и передали для нас. Ведь «Ивами» уже возвращается в Петропавловск, и завтра Сирано мог бы передать все это консулу на словах.

— Нужно, чтобы алеуты отвергли этот «подарок», а мы заявим протест.

— И опубликуем его в газетах, — заключил Якум.

Наконец всё было выгружено, пушнина принята и погружена, трюм закрыт и опечатан. Началось прощание: шумною толпой гости съезжали на берег. Командир стоял на палубе, когда к нему подошли три алеута с просьбой принять их на корабль матросами.

— Плавали?

— Как же. На шхунах «Шиал» и «Молли».

— На американских?

— Ижвешно.

— У нас военный корабль.

— И мы будем военные. Штрелять умеем.

Командир подозвал Павловского:

— Бронислав Казимирович! Нам нужно пополнение. Алеуты отличные моряки и старательные матросы. Если не возражаете, возьмем этих троих. Познакомьтесь с ними и скажите ваше мнение.

Комиссар не возражал. После беглого медицинского осмотра все трое: Паньков, Попов и Кичин — были отданы под непосредственное начальство штурмана «для обучения их основам морской службы», как сказал старший офицер.

— Корабль хороший, — проворчал усатый Попов, — только жашем такой молодой штурман? Штурмана вшегда штарые, опытные. А этот шовшем мальшик.

— Пошмотрим, што жа малыпик, — отвечал приземистый кривоногий Паньков.

— Мальшик или нет, а вшё равно нашальник, — заключил третий алеут, рассудительный и степенный Кичин.

На другой день на шумном собрании жителей острова Беринга было решено отправить в Петропавловск для возвращения командиру броненосца «Ивами» сложенные в кучу перед ревкомом японские подарки. Погрузке их на «Адмирал Завойко» помешала штормовая погода, вынудившая посыльное судно прекратить сообщение с берегом и уйти.

В один из последних дней мая под покрывалом голубой дымки просыпался Владивосток. По глади бухты, чуть тронутой рябью утреннего бриза, лениво скользили грязно-коричневые паруса шампунек. Ночная тревога прошла, белогвардейцы не выступили. Смолкли редкие выстрелы, замолчали телефоны. Мастеровые и служащие уже спешили на работу.

У причалов военного порта подняли флаги корабли военной флотилии.

Вернулись из ночных нарядов матросы. На миноносцах был неполный комплект команд, почти не было офицеров: все сочувствовавшие белым, а вместе с ними и не желавшие участвовать в надвигавшихся событиях под разными предлогами сошли на берег и не вернулись. Но оставшиеся на борту исправно несли службу и были готовы отразить нападение беляков.