Те же и Скунс – 2 - Валерий Воскобойников

Она оглянулась, на миг испугавшись, что неприспособленный Моня действительно оставил у неё какие-нибудь важные документы… И вспомнила вторую сногсшибательную новость, которой хотела поделиться с жильцом.

– Это, – с гордостью сообщила она, – типовое заявление. Вы представляете? Монечкина фирма нам, пенсионерам, надомную работу устраивает. Такую выгодную, между прочим, что вы не поверите. Государство отмахивается, а вот нашлись же люди, помогают… Все, конечно, хотят, но я ведь ему тоже вроде родной…

– Тётя Фира, я вас умоляю… – застонал Снегирёв. – Вы не помните, во времена, когда не было ещё никакого бандитизма, а только мелкий промысел, случилось в Питере одно занятное мошенничество?.. Приходили люди, говорили, что они из газовой службы, и просили жильцов для их же блага помочь сделать «контрольный замер». То есть чисто вымыть две молочные бутылочки и оставить на ночь возле плиты – чтобы, значит, газ, если вытекает, туда набирался. А рано утром завязать горлышко бумажкой, надписать номер квартиры и выставить за дверь на площадку. Бутылки, мол, соберут и увезут на анализ. И если всё будет в порядке, то хозяев больше и беспокоить не будут. Народ, конечно, бутылочки выставлял. И, что самое интересное, ни к кому плиту чинить так и не пришли. Молочные бутылки в те времена, помнится, по пятнадцать копеек сдавали… Вам ни о чём это случайно не напоминает?..

Тётя Фира открыла рот, чтобы с жаром опровергнуть его домыслы и доказать, что выгодный проект «ННБ» ничего общего с «мелким промыслом» отнюдь не имел. Однако в это время за стенкой тихонько пискнул компьютер, и Снегирёв, извинившись, вылез из-за стола. Эсфирь Самуиловна проводила его глазами…

Два Александра и третий – Пушкин

В тот вечер, когда Саша Лоскутков вызвал к матери маленького тёзки-Шушуни, Вере Кузнецовой, «скорую», ехать в больницу она отказалась[11]. Обморок, который случился от усталости – так они тогда решили, – скоро прошёл. Саша под причитания Надежды Борисовны перенёс молодую женщину в комнату, на диван, и почти сразу она открыла глаза. К приезду «скорой» она уже могла сидеть и разговаривать.

– Сейчас обмороки у женщин не редкость, – сказал пожилой врач. – Плохое питание, всё детям, себе ничего, у половины – пониженный гемоглобин…

Что-то ему не понравилось в лёгких у Веры, он и предложил больницу.

– Вас в стационаре спокойно посмотрят, а так – сколько времени потеряете на свою поликлинику, – говорил он, выписывая рецепт.

Но Вера, прижав к себе испуганного Шушуню, лишь отрицательно мотала головой.

– Хорошо, как хотите, только дайте мне слово, что обязательно пройдёте обследование!

Дать слово нетрудно… Однако наутро вместо поликлиники Вера вновь отправилась с подругой на овоще-базу рыться в гнилье. Врач оказался неравнодушным, он звонил, напоминал, и Вера в конце концов соврала, что обследовалась. «Ничего не нашли, – сказала она и сама почти в это поверила. – Спасибо вам большое за беспокойство».

Облегчение действительно вроде бы наступило, но ненадолго. Вера стала просыпаться среди ночи от жжения где-то внутри, около сердца. Потом однажды, закашлявшись, выплюнула сгусток крови, но превозмогла слабость и в очередной раз отправилась на работу… чтобы свалиться прямо в вагоне метро.

– Совсем Верочке плохо, врачи затемнение в лёгком нашли, – сказала её подруга, Татьяна Пчёлкина, когда они с Лоскутковым встретились на лестнице. – Мы с ней завтра в храм пойдём, молиться будем о ниспослании выздоровления. Не хотите присоединиться? Очень полезно…

Татьяна была кандидатом технических наук, но институт, где она прежде работала, зачах совершенно, а на новое место устроиться так и не удалось. Уже больше года Татьяна промышляла на овощебазе и за это время сделалась православной до невозможности. Она принадлежала к поколению, выросшему при государственном атеизме: ни о христианстве, ни о прочих религиях ничего толком не знала. Она и теперь знала не больше. Зато исправно ходила в церковь, соблюдала посты и ставила свечки. Она была убеждена, что это и есть православная вера.

– С затемнением надо лечиться немедленно, – сказал Саша. Он представил себе забранные стеклом образа и вереницы молящихся, друг за дружкой целующих это стекло. – А в церковь… Мороз на улице, ей в постели бы полежать…

– Ошибаетесь! – возразила Татьяна таким тоном, что он сразу понял – разубеждать бесполезно. – Главное, чтобы душа была Господом просветлена, иначе и лечение не поможет. А когда человек о Боге думает, к нему и болячки не пристают!

Шушуня выбежал в прихожую на звонок и, как только открылась дверь, повис у «дяди Саши» на шее. С тех пор, когда Лоскутков подобрал его, потерянного в метро пьяным отцом, мальчик очень к нему привязался. Ходил с ним гулять и явно гордился, шагая мимо дворовых мальчишек.

– Верочка-то, слава Богу, уснула… Приходила сейчас эта её Татьяна, всю мебель мне святой водой перебрызгала, – шёпотом пожаловалась Шушунина бабушка, Надежда Борисовна. – Врачи в больницу посылают, а она в церковь тащит… Я было спорить, а потом думаю: пусть сходит, вдруг правда поможет…

Про Вериного мужа Саша спрашивать не стал. Войдя, он засёк его в квартире на слух: Николай сидел возле постели жены и пребывал в непривычной для себя трезвости. Он не вышел поздороваться с Лоскутковым. Саша однажды тряханул его в четверть силы за шкирку, и с тех пор гражданин Кузнецов стал его смертельно бояться.

– Дядя Саша, – Шушуня уже стоял в тёплых ботиночках, и бабушка Надя застёгивала на внуке голубенький комбинезон, – а вы мне стихи рассказывать будете?

Лоскутков улыбнулся:

– Обязательно. Ну, тёзка, двинулись. Шагом марш!

– Шагом марш, – весело отозвался Шушуня.

Надежда Борисовна смотрела в окошко, как они шли через двор… Господи, ну почему Верочка вышла замуж не за такого вот Сашу, а за пьяницу Николая?.. Всё ж было ясно с самого начала, когда Вера только-только привела парня знакомиться, а он сразу полез к Надежде Борисовне с пьяными поцелуями, называя мамашей. Должно быть, принял для храбрости, только не пресловутые сто грамм, а существенно больше. Она, помнится, брезгливо отстранила его: «Протрезвеешь, тогда и знакомиться будем».

«Я его перевоспитаю, мама, он мне обещал! – успокаивала Вера. – Он меня любит!..»

С тех пор Николай дважды пытался «завязать» с выпивкой: в первые месяцы после свадьбы и потом, когда родился Шушуня. Понадобилась Верина болезнь и, может быть, лёгкое вразумление с Сашиной стороны, чтобы он сделал третью попытку. Насколько серьёзную?.. В чудеса давно уже что-то не верилось…

Надежда Борисовна услышала, как в комнате тяжело закашлялась Вера, и ощутила в сердце знакомую ледяную пустоту. Она хоть и запрещала себе даже думать о том, что же будет, если дочь не поправится, но в глубине души ото дня ко дню зрел страх…

Вздрогнув, пожилая женщина снова посмотрела в окно. И увидела, как Лоскутков, выбравшись на газон, учит её внука ловко кувыркаться в снегу.

– Перевёрнуто корыто,Под корытом – крот!Перевёрнуто корыто,На корыте – кот! —

читал Саша обещанные стихи. –

Он когтями по корыту скрежетал,Но крота из-под корыта не достал!Крот же, лёжа в темноте,И не думал о коте.Думал крот, что в этом залеЗвуки музыки звучали.Думал он: «Какой талант —Неизвестный музыкант!..»[12]

– Это Пушкин написал?.. – по обыкновению поинтересовался Шушуня. Видимо, их правильно воспитывали в детском саду, но Саша, усмехнувшись, ответил:

– Нет, не Пушкин.

– А кто?

– Ну… Один человек…

Нелюбимая у окна

Дом стоял в глубине квартала, отгороженный от шумной улицы корпусами других зданий и скоплением угловатых обрубков, когда-то называвшихся тополями. Сразу после войны, когда район только застраивали, юные деревца были здесь долгожданными новосёлами. С тех пор они усердно росли, по максимуму используя хилое ленинградское лето и выкачивая, как насосы, болотную сырость из почвы. Видимо, в благодарность за это люди в начале каждой весны учиняли над ними пытку, именовавшуюся формированием крон. Иногда об экзекуции забывали лет этак на пять, потом спохватывались, и тогда подрезка превращалась в четвертование. Ибо обрадованные передышкой деревья успевали вымахать чуть не до крыш. Тогда во дворах принимались реветь бензопилы, и дети таскали по дворам ветки и здоровенные сучья. Самые жалостливые выбирали укромные уголки и сажали ампутированные древесные конечности в землю. Порою случалось чудо: ещё живые обрезки, сами размером с полноценное дерево, действительно принимались расти…

Последнее превращение тополей в лишённые веток столбы случилось в прошлом году. Без сомнения, это был уже акт чистого садизма, не продиктованный никакими практическими соображениями. Ибо в воздухе вовсю веяли новые ветры – квартал «шёл» на благоустройство. Это, в частности, предполагало полную корчевку сорных пород. К коим были ныне причислены и многострадальные трудяги-тополя…